Аглая Дюрсо - 17 м/с
Потом он сказал, что мою часть диптиха он уничтожил. Я кивнула. Потому что на моей части главным все-таки был Персик, рисующий Крошку Мю. И там он был прекрасен, как эльф.
Каждый человек имеет право пребывать в иллюзии, что он не меняется.
Я сказала: «Дай мне твою ладонь». Он протянул дрожащую руку. Это была рука почти эльфа. Или почти гения.
«Так я и знала», — сказала я.
Я сказала, что я поеду, но завтра привезу ему денег.
Он сказал: «Не надо».
Он сказал: «Я хочу сделать тебе подарок».
Он принес свою картину «Девочка с Персиком».
Какая прекрасная была эта девочка! Ее глаза были полны решимости.
Мне тоже захотелось ему что-то подарить.
Я порылась в сумке и нашла только ракушку.
Персик прижал ракушку к уху.
Это было кошмарное зрелище. Я опять сказала: «Мы купим тебе слуховой аппарат».
А он сказал: «Море шумит».
Он стоял и улыбался дебильной улыбкой эльфа.
Я взяла картину и пошла. Потому что у человека нельзя отнять иллюзии. Потому что иллюзии являются единственным двигателем души.
Лил дождь, Персик выскочил с зонтом (это было очень по-английски).
Больше я в эту сторожку не возвращалась, потому что было не к кому.
Когда я подъезжала к городу, мне позвонил иллюзионист.
Он напомнил, что я обещала разбить ему сердце, а обо всем остальном мы не договаривались.
Он огорченно сказал, что зря я все перебила. Особенно монитор. Потому что в него влезть я бы все равно не смогла. Потому что он двенадцатидюймовый.
Я приехала к Анне и попросилась в людскую. Она сказала, что там вообще-то хозблок с сушилкой. Я сказала, что сойдет.
Я проработала всю ночь.
Я закрасила лампочку в клетке. Я заклеила фон фольгой, и это было похоже на зеркало. Я вклеила красное сердце, газеты, стразы, перья.
И я закрасила название.
Я дала этой картине другое название, Доктор.
Никто кроме Вас, Доктор, не знает, что такое подлинное одиночество.
Даже мы по сравнению с Вами — глупые абитуриенты.
Эту картину я могу подарить только Вам. Потому что Вы не помните, как прошла эта жизнь. А я напомню.
Я напомню, как лил дождь, а Персик метался вокруг машины с зонтом, пытаясь прикрыть холст. А мимо проехала «Газель» и уделала нас талым снегом.
Я жестами спросила у Персика: «У меня лицо чистое?»
А он ответил: «Чистое. Все волосы — в говне, а лицо — чистое. Просто удивительно».
И мы смеялись, как подорванные.
Как будто у нас не было крестов на ладонях.
Мы беспечные, бесполезные, счастливые, потому что мы не боимся одиночества.
Доктор! Вы можете проснуться завтра утром и не вспомнить меня.
И Персика. Как будто нас у Вас никогда не было.
И ни капли о нас не пожалеть.
Я знаю, на медицинском языке это называется тотальная прогрессирующая амнезия. Мне об этом рассказывал другой доктор.
Говорят, что это случается, если кто-то врежет по башке. И в этом случае я искренне сожалею, что Персику не повезло так, как Вам.
Впрочем, бывают случаи, что это приключается ни с того — ни с сего. Это приключается с людьми, которые просто не хотят помнить.
Но это совершенно не повод для переживаний.
Потому что на самом деле это идеальная формула одиночества и пофигизма в одном флаконе.
Каждый день можно начинать заново в абсолютной свободе от вчерашних страхов. От вчерашних иллюзий. От вчерашних привязанностей. От вчерашнего себя.
Поэтому забирайте картину.
Она теперь называется «Жизнь не удалась и х…й с ним».
Завтра я опять напишу это письмо и принесу его Вам.
Ждите меня у запасного выхода. Пусть Вас не смущает, что он заперт на замок.
Потому что меня это не останавливает.
Я буду в пачке, куртке и джинсах.
Меня зовут Крошка Мю.
КАСТИНГ ВРАГОВВчера вечером состоялся широкомасштабный кастинг врагов. То есть затевался он как прекрасный вечер в честь покупки нашими друзьями замечательного газового фонаря. Под которым наше прекрасное тайное братство может собираться на летней веранде, неустрашимое, как всегда. И несгибаемое, как всегда. Не сгибаемое в том числе и паскудными метеоусловиями.
Так и случилось: ошметки нашего тайного и уже порядком потрепанного братства (о котором я расскажу позднее, когда окончательно определюсь, братья мы или враги) собрались под фонарем. Не было только Доктора. Потому что он летел в Австралию. Не было и Директора (потому что он бегал по Садовому и искал эвакуированную машину). Не было Чифа, потому что он лежал с гландами дочки в больнице. И гения Шилова тоже не было. Потому что он лежал в больнице с червяком. Не пришел Стасик, потому что он разведывал где-то в Венесуэле территории для новых виртуальных войн.
Но зато пришел Ку. Он сначала смотрел ласково по-ленински. А потом его взгляд упал на меня. И Ку страшно нахмурился. Он сказал, что я в своем романе неправильно истолковала теорию про клопов и божьих коровок. Которую он доверил мне, как человеку понимающему, а я все инсинуировала, и теперь многие поймут его неправильно.
Я на всякий случай сказала, что интеллигентные люди мою книгу не покупают, потому что она красная, потому что я там почти голая, а это непривлекательное зрелище. И потому что наши продавцы страшно боятся слова «секс» и не выставляют эту книжку в новинки, чтобы домохозяйки не испортили себе настроения. А интеллигентные люди и без продавцов боятся слова «секс», и все это кажется им разнузданным паскудством.
Но Ку было не остановить. И он еще страшнее насупился и сказал, что это гадство. Элементарное гадство. Потому что книга пронзительная и хорошая (я зарделась. Но рано). И нечего было мне раздеваться на потеху публике. Тогда, может, кто-нибудь подумал бы, что эта книга о душе. Он сказал, что работать на потеху публике — это проституция.
Тут я просто расхохоталась.
Я сказала, что не нам бы об этом говорить.
И всех нас точно прорвало под этим чертовым газовым фонарем!
Потому что все мы когда-то решили внедрять прекрасное посредством великой силы четвертой власти. А потом начали снимать реалити-шоу (тоже, в общем, с хорошими намерениями). Но как-то так незаметно получилось, что вместо хорошего мы показывали «всю подноготную». Мы хотели показывать красоту человеческого духа, драматизм борьбы, высоту человеческих отношений на грани выживания! НО! мы уступали «требованиям самых разнообразных (но похожих, как близнецы-братья) каналов»! Да! И это были требования обнаженной натуры, прекрасных зрелых форм и зрелых взрослых отношений. Потому что там, на самом верху каналов, сидят какие-то медиумы, которые запросто могут забраться в башку некоему «Среднестатистическому зрителю». А у этого зрителя в башке, оказывается, самые похабные мыслишки! И этот зритель, — оказывается, не довольствуется честной борьбой — он интересуется интригой, подлым заговором, предательством. И ему неприятно, что просто женщина просто мужчине может просто помочь — ясно, что там дело нечисто. И он, этот поганый «среднестатистический» не верит, что есть просто мужская дружба. Он прям нутром чует, что за этой дружбой кроется какая-то противоестественная связь!
И — обнаженная натура, натура, натура. (Я сама помню, как некий режиссер по окончании проекта разочарованно спросил: «Что? Они так и не трахнулись?! Ну тогда никто смотреть не будет!»)
И мало того, что мы в той или иной степени «уступали» этим требованиям! Мы еще играли в опасные игры с людьми, которые хотели (и с готовностью кидались) это все вытворять. А люди, пришедшие в реалити-шоу, — это особые люди! Потому что они очень демонстративные. И они сами не замечали, как пересекали черту, которую пересекать вроде бы нельзя, чтобы не превратиться в экранного эксгибициониста. И вместо того, чтобы сказать им — остановись, что ты творишь! — мы наблюдали камерой с глазком, как они, визжа, бегут в баню с представителями другой расы, как они, раздухарившись, поносят друг друга, как они что-то там делают ночью. (Повторяю — я говорю не об одном конкретном шоу, а о разных! Точнее, о тенденции!)
А потом кочуют из реалити в реалити, потому что уже не могут остановиться в кураже самодемонстрации. А мы это поощряем. Потому что нам же нужны «объекты» съемок различных форматов.
Это значит, мы их совсем развратили, поощрили их стриптиз? И ни разу не крикнули, что король — не король?! И что он — голый (то есть крикнули. Но не с омерзением. А с удовлетворением. А потом с удовлетворением добавили «стоп, снято»).
Значит, мы б…ди, похуже многих раздевшихся на экране.
Но это еще не все.
Потому что тут на авансцену выходит зритель. И этот нормальный зритель потихоньку начинает превращаться в того «среднестатистического», которого выдумали на верху каналов. И он начинает думать, глядя на все экранные выкрутасы, что так это все и бывает. Что отношения между людьми — такие. И у него вырабатывается рефлекс, что секс — это грязь и паскудство под одеялом, снятое скрытой камерой, что все просто, как мычание. Раз это все умещается в сериал длиною в три-четыре-восемь недель!!!
