Василий Аксенов - Свияжск
«…наш отец был почтмейстером и мы жили в большой квартире над почтой, а вокруг на островке располагались храмы, монастыри, торговые ряды и лавки. Свияжск в ту пору был густо населен и богат…»
Будущий Свияжск — международная турбаза. С тоской я представил всю эту пакость, жалкие комсомольские дискотеки и «фестивали песен протеста» с юными протестантами, дерзко под гитарку бичующими Пиночета. Да уж лучше прежнее запустение, уж лучше бы постепенно затягивался илом островок в устье малой реки, лучше бы постепенно, десятилетие за десятилетием, тихо оседали бы его фундаменты, осыпался кирпич… Хоть и горько, но все же достойнее истлеть в архивных записях, чем становиться гнездом ворья из бюро молодежного туризма «Спутник».
Постепенно мы все, кто связан с ним так или иначе, уйдем, и он уйдет из живой человеческой памяти. Монашки угасли, как свечечки в том единственном уцелевшем храме послевоенного года. Однорукий наш комиссар тоже, должно быть, уже отошел, а если и жив, то все позабыл в алкоголе, не только Свияжск, но и физручкины ноги. Помнит ли Валевич? Вообще, помнит ли он то лето? Сто лет мы уже не говорили с ним об этом. Я почему-то словно стыжусь тех воспоминаний. Может быть, и самоуверенный Яша Валевич тоже стыдится?
Я набрал номер его телефона. Трубку снял кто-то из его огромной семьи, началась обычная перекличка внутри четырехкомнатной валевической твердыни на Грузинах. «Папа, ты дома?» — «Кто спрашивает?» — «Одну минуточку, я узнаю… Погоди, в дверь звонят. Кто это?» — «Из телеателье?» — «Ну, наконец-то. Проходите сюда, товарищ… Да, папка же, тебя кто-то к телефону». — «Если из института, то…» — «Да нет же, это, кажется, дядя Олег». — «Что же ты меня сразу не…»
— Яшка, ты помнишь Свияжск? — спросил я.
Он некоторое время недоуменно молчал, потом хихикнул.
— Помню-помню… А вот ты, Олега, помнишь те бронированные мониторы, те речные линкоры? Помнишь, как нас взяли в плен?
И вдруг ярчайшим образом вспомнилось то, что многие годы совсем уже утонуло в памяти, так ярко, словно включили кинопроектор.
На Волге в те дни существовала военная флотилия. Для чего она была нужна? Чтобы в страхе держать чувашские и мордовские берега? Тогда таких вопросов никто себе не задавал. Существует — значит необходима.
База Волжской военной флотилии находилась где-то неподалеку от нашего пионерлагеря, и это, конечно, страшно нас интриговало. Много было разговоров о мониторах, удивительных, мелко сидящих судах с башенной тяжелой артиллерией, настоящих речных дредноутах. Увы, сколько ни вглядывались пионеры в волжские дали, не видели ничего, кроме обычных буксиров с баржами да старых колесных пароходов. В общем, эти мониторы стали нам уже казаться каким-то мифом.
И вдруг мы их увидели, целую эскадру в кильватерном строю, четыре темно-серых, почти синих броненосца. Весь отряд был потрясен. До этого мы шествовали по каменистой тропинке вдоль высокого берега Волги под водительством все той же физручки Лидии. Только что поймали отвратительную змею, кажется, медянку, для живого уголка. Обычная пионерская рутина. И вдруг — четыре серых, с военно-морскими флагами, с вымпелами и сигнальщиками, отмахивающими свою азбуку с верхних мостиков, каждый с двумя огромными орудийными башнями, с преогромнейшими спаренными пушками — вымирающее племя речных бронированных мониторов. Мы с Яшкой даже дар речи потеряли, разинули пасти и немо уткнули указательные пальцы в волжский простор.
Физручка подняла трофейную лейку, сделала снимок, помахала краснофлотцам и после этого зафиксировала свою позу с поднятой рукой, чтобы и самое себя запечатлеть в памяти этих четырех тяжелых мужчин. Вспоминая сейчас ее позу, я думаю, что это была девушка с какой-нибудь картины Дейнеки, заря социализма, один к одному.
Вдруг произошло невероятное: весь в мелькании сигнальных флажков, задний монитор покинул строй, описал умопомрачительную дугу через всю Волгу и приблизился почти вплотную к высокому берегу, на тропе которого стоял наш отряд. Теперь мы могли рассмотреть его во всех подробностях, все трапы и люки, зенитные пулеметы и мостики. А загорелые матросы, стоящие на палубе, лыбились нам так, что можно было все зубы пересчитать в их хавальниках. Последовала какая-то команда с мостика в мегафон, и часть команды попрыгала с борта корабля на прибрежные камни, а то и в воду. Еще минуту они уже бежали в гору к нам, не менее десятка матросов и один офицер. Чудо из чудес — они нас окружали!
Мы даже струхнули. Все струхнули, кроме, разумеется, Лидии, она наблюдала приближение моряков насмешливо прищуренными глазами. Задним числом мне сейчас даже кажется, что матросики сами слегка сдрейфили перед богиней солнечного социализма. Наверняка даже в онанистических снах этих бедных ребят не являлась им подобная штука.
«Вы фотографировали боевое соединение», — сказал физручке лейтенант. Он был в куцем тесноватом кительке, мал ростом, но горбился и сгибал плечи словно высокий человек.
«Допустим», — усмехнулась физручка и тряхнула гривой выгоревших волос. Она была на полголовы выше офицера.
Он смотрел на нее с кривой улыбочкой, как бы давая ей этой улыбочкой понять, что не видит в ней ничего, кроме годной для употребления девки, то есть «станка», но, увы, улыбочка эта выдавала его с головой, она явно указывала, что ему по какой-то неведомой табели о рангах даже и мечтать не приходится о такой особе, как наша блистательная физручка.
«Запрещено», — выдавил он из себя.
«Трижды ха-ха, — сказала физручка. — В «Красной Татарии» на днях был снимок этих кораблей».
Тут воцарилась какая-то странная пауза, и вдруг лейтенант стал быстро, профузно краснеть, фуражечка ему сделалась как бы мала, из-под нее потекли струи пота, и наконец обнаружилась причина стыда — все заметили, как брюки лейтенанта стремительно растягиваются неким странным выпячиванием, которое в конце концов приобрело форму основательного колышка, устремленного в сторону Лидии. Офицерик весь вогнулся внутрь, чтобы сгладить это выпячивание, удалить его из центра композиции, но ничего не получалось, то ли брючки были тесноваты, то ли предмет великоват.
Мы некоторое время молчали, понимая, что происходит что-то неловкое, но относя это к фотоаппарату, к съемке военного могущества нашей реки, а вовсе не к постыдному колышку, торчащему в направлении пионерского отряда. Первыми прыснули наши девчонки, потом гоготнули матросы, потом и мы, мальчишки, сообразили что к чему. Физручка победительно сверкала дейнековской улыбкой.
«Смирно! — пискнул офицерик своим матросам и совсем уже побагровел. — Я, конечно, извиняюсь, девушка… товарищ вожатый… но мне приказано изъять у вас аппаратуру… или… или…»
Он уже и не смотрел на физручку, уставился куда-то вбок и вниз, вроде бы на собственный каблук, но «предмет», однако, продолжал победоносно торчать, странное неуместное могущество на фоне хилой фигурки, впрочем, было в этом некоторое соответствие с тяжелым вооружением мелко сидящих мониторов.
«Или пленку засветить? — Лидия презрительно оттопырила губу. — Нет, уж, дудки! Берите лейку, а о дальнейшем…»
«О дальнейшем, может быть, в штабе флотилии?..» — с робкой радостью вопросил лейтенантик.
«Вот именно! Завтра же! Кто у вас главный? Контр-адмирал Пузов? Да мы с его дочкой на одном курсе, к вашему сведению!»
Она швырнула лейку офицеру, словно королева пригоршню серебра в толпу.
«Ребята, за мной!»
«Завтра же… завтра же… — лепетал лейтенантик, — …в Зеленодольске… в штабе флотилии… уверен, что разберутся… я буду лично… ждать на пристани…»
«Трижды ха-ха!» — скомандовала физручка.
«Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха!» — бодро ответствовал наш отряд, покидая поле престраннейшей этой битвы.
Валевич гулко хохотал в глубине московской телефонии, должно быть, все это и ему вспомнилось с достаточной яркостью.
— Помнишь, помнишь? — захлебывался он сквозь хохот. — Помнишь эту штуку?
— Еще бы не помнить, — отвечал я, и сердце мое наполнялось теплом и любовью к этому моему единственному другу, который кажется сам себе таким удачливым и сметливым и который на деле не кто иной, как толстый стареющий ребенок. Кто может быть ближе человека, с которым вы вместе по одному только слову или даже междометию отправляетесь в одно и то же место времени и пространства, на тридцать пять лет назад, туда, где меж серых камней торчали кусты ежевики, а тропа уходила в заросли орешника, туда, где лента Волги то просветлялась, то замутнялась в зависимости от конфигурации пролетающих над нашей сирой родиной облаков.
Где существует этот момент, если он может иной раз так ярко, с такими подробностями возникать из небытия?
— В памяти, — важно поясняет мне Валевич. — В клетках нашего мозга.
