Эдвард Радзинский - Иоанн мучитель
Но Иван нашел себе пару. Когда-то страх и трепет перед Богом помогли ему обрести любовь и согласие с Анастасией, теперь требование абсолютного подчинения, ненавистъ к любому прекословию, жажда отмщения, казалось, породили вторую Иванову жену.
Новой владычицей царской постели стала черкесская царевна Мария Темрюковна - дочь кабардинского князя Темрюка, который должен был теперь помогать ему в защите от набегов крымского хана. «Черная женщина» - с черными волосами, с глазами словно горящие уголья, «дикая нравом, жестокая душой»... Восточная красота, темная чувственность и бешеная вспыльчивость... Во дворец пришла Азия. Восточная деспотия, насилие - азиатское проклятие России... «Пресветлый в православии», как называл Курбский молодого Ивана, навсегда исчез...
Теперь вместо прежних любимцев, мыслителей из «Избранной Рады», во дворце - иные люди. Беспробудно пьют, веселятся... непрерывный пир, точнее - оргия. На многочасовое царское застолье приглашаются скоморохи, шуты и даже колдуны, которые нынче - в царевой свите.
Колдунов и колдуний из Лапландии держит теперь православный царь у себя во дворце! Впрочем, и русские скоморохи считались не только лицедеями, но и кудесниками. Это была потаенная, языческая Русь, все время существовавшая рядом с православием... В ворчанье прирученного медведя, которого скоморохи водили по городским дворам для забавы народной, в звуках ветра и даже в человеческом следе на песке читали они судьбы людские. Скоморох мог взять горсть земли из-под ног прошедшего человека, прочесть заговор и сгубить его. Опасны были эти люди - языческая смесь актеров и колдунов»
Во время пиров с шутами и скоморохами, плясавшими в древних потешных масках, полюбил Иван кроваво потешаться над гордыми боярами.
Когда начались поражения в Ливонии (битвы под Улой и Невелем), царь не мог признать неудачи своей армии. Всем бедам в государстве, как и положено деспоту, знал он всегда только одно объяснение - заговор и измена боярская... Так погибли два знаменитых воеводы из славного рода Оболенских - князь Михаил Репнин и князь Юрий Кашин, участвовавшие в ливонских баталиях
Гибель Репнина царь-актер поставил театрально... Во время пира, когда с гиканьем и свистом у царского стола плясали любимые царем скоморохи, Иван повелел славному воеводе напялить скоморошью маску и тоже плясать. Но князь отказался присоединиться к «проклятым церковью колдунам», с достоинством отшвырнул прочь маску, протянутую царем.
И царь разрешил этот спор между повелением Государя и религиозными установлениями. Во время всенощной за Репниным пришли в его домовую церковь. Осанистый боярин стоял на коленях - молился. Близ алтаря его и убили... Зарезали в ту же ночь царские слуги и родича Репнина, князя Кашина, - тоже подождали, когда он пойдет на молитву, и убили, «наполниша кровью весь помость церковный».
Пусть знают: Бог не спасет от гнева Государева. Все должны по-холопьи чтить отныне одну волю - его, царскую. Она теперь - воля Божья.
И убивал теперь царь в церквах, со скоморошьей шуткой, скаля зубы над человеческой смертью. Боярин Никита Казаринов-Голохвастов бежал от царского гнева в монахи и даже принял схиму, «ангельский чин». Но царь велел казнить его, сказав, усмехаясь: «Он у нас теперь ангел, и подобает ему на небо взлетети».
Пришла первая опала на князя Владимира Старицкого и его старуху мать - царь начал платить по давним долгам, за далекий «мятеж у царской постели». Но пока он оставил их в живых. Пусть поживут в страхе ожидания кары - это куда хуже смерти...
Между тем в Ливонии оставался последний призрак ненавистной ему теперь поры - князь Андрей Курбский. В то время Ивановы войска одержали славную победу под Полоцком - пожалуй, последнюю великую победу.
Из-за раны князь Андрей не участвовал в битве, и это тоже показалось Ивану подозрительным...
Вскоре князь был отозван из войска и послан наместником в Юрьев (ныне - эстонский город Тарту). Курбский помнил: гибель Адашева началась с назначения наместником именно в этот город. Слыхал князь и обо всем, что происходило на Москве, где споро работали топор и плаха...
Была ночь, когда князь позвал жену и спросил: чего она пожелает - остаться с будущим мертвецом или расстаться с живым? И выбрала княгиня... Расставание было кратким. Он поцеловал маленького сына, и слуга Василий Шибанов помог дородному князю перелезть через городскую стену, где вдали оседланные лошади. И Курбский поскакал к Иванову врагу - польскому королю.
Уже из Литвы князь Андрей отправил свое первое послание Грозному. По рассказу «Степенной книги», слуга Курбского Василий Шибанов доставил это знаменитое письмо в Москву и прилюдно вручил царю, когда тот стоял на Красном крыльце. Как равный равному писал потомок ярославских князей потомку московских «кровопийственных», по выражению Курбского, князей, которые не ратными подвигами, но «скопидомством и хитростью, прислуживая неверным» захватчикам-татарам, завоевали русскую землю...
На глазах народа Иван взял письмо, а потом молча пробил ногу посланца острым концом своего посоха. И, опираясь на посох, неторопливо читал царь послание князя Андрея, а Шибанов терпел нечеловеческую боль. Истекая кровью, уже умирая, верный слуга славил пославшего его на смерть господина...
Кстати, царь в ответном письме своем Курбскому, укоряя князя за то, что нарушил крестное целование служить ему, Ивану, писал: «Как же ты не стыдишься раба твоего Васьки Шибанова? Он ведь сохранил благочестие свое и перед царем, и перед всем народом... стоя на пороге смерти, не отрекся от крестного целования тебе, прославляя тебя и вызываясь за тебя умереть...»
После гибели Шибанова следующие письма от Курбского доставлялись царю проверенным способом XVI века: их тайно подбрасывали в Кремль. Назывались такие письма «подметными»...
«Приняв и прочитав внимательно» послание Курбского, царь пришел в бешенство. Князь хорошо его изучил, стрелы попали в цель - все укоризны в избиении «добрых и сильных» бояр, имена погубленных им воевод, напоминания о том, чего он будет страшиться до самой смерти: о Страшном суде, о безвозвратно ушедшей праведной жизни, а главное - об угрызениях совести, с которыми Грозный всю жизнь будет бороться. Он будет
молиться, простаивая часы на коленях, молиться яростно и страстно, чтобы потом... безудержно грешить. И вновь молиться.
«Твои страсти тебя терзают, - торжествующе будет мучить его Курбский и в следующих письмах. - Ты страдаешь днем и ночью. Тебя измучила совесть.» страшат видения Суда и Закона... и, словно звери, окружают тебя твои злодеяния...»
Царь спешит ответить. Ноют раны от ядовитых стрел князя... И он сам торопится заклеймить обидчика. Писать - это его стихия. Не был бы Иван царем, стал бы первым великим русским публицистом. Анонимный автор, излагавший прежде свои мысли под именами Ивашки Пересветова, своих бояр и даже Юродивого, наконец-то говорит во весь голос от своего имена
Это был его ответ не только опальному князю, но всем тайным изменникам, «во все царство письмо на крестопреступника князя Андрея Курбского со товарищи». Впрочем, и первый российский диссидент, получивший возможность публично спорить с властью, Андрей Курбский тоже распространял свои послания по городам. Оба хотели, чтобы об их словесной битве знала вся земля русская.
Как всегда, в гневе Иван гениален. Его письмо - это страстный монолог. Он, видимо, диктует - льется его живая речь.
На небольшое письмо князя царь отвечает на множестве страниц. То крик боли и покаяния, потрясающая искренность, страстное желание оправдаться... нет, не перед Курбским - перед собой! («Как перед священником изливаешься», - напишет насмешливо князь о царском ответе). Но искренность сменяется любимым Ивановым актерством - послание пересыпано бесконечными ироническими вопросами к князю. Царь обожает публичные диспуты, но умеет сражаться и на бумаге.
«Не узришь ты моего лица до Смертного суда», - пишет ему Курбский. «А кому захочется твое эфиопское лицо увидеть?» - парирует Иван и тотчас срывается на вопль ярости - следует поток поношений князя: «дерьмо смердящее», «псоволаяние», «бешеная собака», «бесовское злохитрие»... Но ярость сменяется печалью: «А спрашиваешь меня, почему чистоту не сохранил? Все мы есть человеки...» И тут же - презрительное высокомерие недосягаемого владыки...
Все перепутано в царских ответах, как и в душе царя.
В их переписке - первая русская полемика о свободе, о власти и всеобщем холопстве на Руси. Причем, согласно традиции наших полемик, это спор глухих - каждый пишет только о том, что его интересует, старательно не отвечая на конкретные доводы и вопросы оппонента.
Курбский упрекает Ивана в бессмысленном истреблении бояр и воевод, которых царь заменил «жалкими каликами и угодниками нечестивыми». Иван же отвечает о своем: царь, как Бог, «даже из камня может воздвигнуть чада Авраама», и вообще, «с Божьей помощью найдутся вельможи у меня и опричь вас, изменников».
