Владимир Кунин - Хроника Пикирующего Бомбардировщика
У ступенек, ведущих в столовую, стоял техник-лейтенант и нервно и зло соскребал с себя грязь. Из пелены мелкого моросящего дождя послышались чьи-то шаги. Техник вгляделся и увидел направляющегося к столовой Кузмичова. Кузмичов остановился, посмотрел удивленно на техника и участливо спросил: - Где это вы так, товарищ техник-лейтенант? Техник-лейтенант с ненавистью посмотрел на Кузмичова, в эту минуту он ненавидел всех. - Тебе-то что?.. - крикнул он. - Это все твои сволочи! Интеллигенты паршивые! Подумаешь, ангелы! Трое на одного! Кузмичов ничего не понял. Ему было ясно только, что ругали его ребят. Он вплотную подошел к технику-лейтенанту. - Врешь ты все, сукин сын! - с яростью прохрипел Кузмичов, забыв про субординацию. - Нашкодил чего-нибудь, душа из тебя вон! Техник-лейтенант оторопело посмотрел на пожилого старшину. Кузмичов сжал зубы, перевел дыхание и, опомнившись, приложил руку к пилотке: - Разрешите идти? - Идите… - машинально ответил техник-лейтенант.
ЧТОБЫ РИСУНОК ДОЛГО ЖИЛ
Было уже совсем темно, когда Соболевский, Гуревич и Архипцев вышли из столовой. Дождь почти прекратился, и они шли молча, вдыхая в себя влажный воздух и оберегая папиросы от изредка налетавшей водяной пыли. Гуревич шел в середине. Он полез в карман комбинезона за спичками, и его рука наткнулась на шлемофон, из которого торчал поникший букетик цветов. Гуревич осторожно вытащил цветы из шлемофона, выбросил их и вытер мокрую руку о штанину комбинезона. Послышался гул моторов. Луч прожектора осветил посадочную полосу, и внезапно появляющиеся из темноты самолеты стали садиться, мигая бортовыми огнями. Одна машина, другая, третья, четвертая… Мимо экипажа сто пятнадцатого по лужам к стоянке промчалась машина с техниками и мотористами. Экипаж шел медленно, до боли в глазах вглядываясь в стоянку, куда заруливали одна за другой только что севшие машины. - Наши с задания пришли… - сказал Архипцев и остановился. - Кажется, не все пришли… - уронил Гуревич. - Почему ты так сказал? - спросил Соболевский. - Уходило восемь машин, а село только семь… - ответил за Гуревича Архипцев. - Отстал, наверное, - с сомнением произнес Соболевский. - Может быть… - сказал Архипцев. Они стояли и ждали отставшую машину. Стояли долго, прислушиваясь, не появится ли звук моторов самолета, заходящего на посадку. Опять начался мелкий теплый дождь… Из темноты прямо на них вышла толпа летчиков - экипажи вернувшихся машин. Мрачные и усталые, они медленно шли под дождем, покуривая и сплевывая. Некоторые даже не сняли с себя парашюты. Парашюты мешали идти, но на это никто не обращал внимания. Они поравнялись с экипажем сто пятнадцатого и ничего не сказали. - Кто? - спросил Соболевский. - Сто тринадцатый… - ответил кто-то. - Митька! - вырвалось у Соболевского. - Я же его рисовал сегодня… - сказал он растерянно. Пристроившись к прилетевшим экипажам, шел экипаж сто пятнадцатого. - Я же его только сегодня рисовал!!! - с дикой злобой проговорил Соболевский.
Вечером в бараке было тоскливо и тихо. Кто-то валялся на койке, кто-то пытался играть в шахматы… Лысоватый капитан чистил пистолет. В углу у окна сидел младший лейтенант и пощипывал струны гитары. Венька лежал на койке и смотрел вверх на переплетения матрасной сетки второго яруса. В головах у него висели футляр для скрипки, планшет и пистолет в кобуре. Женька вытащил из альбома портрет погибшего Митьки, принес его к столу и сдвинул в сторону шахматы. - Ну-ка, подвиньтесь… - сказал он и приколол рисунок кнопками к столу. Шахматисты пересели. Женька поставил на стол стакан с водой и рядом положил широкую мягкую кисть. - Сахар есть у кого-нибудь? - спросил он, обводя взглядом всех сидящих за столом. Человек десять подошли к столу и остановились, разглядывая рисунок. - Сахар есть у кого-нибудь? - повторил Женька. - А ты что, чай пить с ним собрался, что ли? - зло спросил кто-то. - Я спрашиваю, сахар есть у кого-нибудь? - не обращая ни на кого внимания, еще раз сказал Женька. - Подожди, Женя, - сказал из-за его спины Архипцев. - У него у самого был сахар… Архипцев подошел к тумбочке погибшего Митьки, сел на его кровать и стал выкладывать из тумбочки все содержимое. На кровать легли финский нож, новая фуражка, довоенная фотография Митьки в форме ремесленника, футбольный мяч, альбомчик и кулек сахару. - На, - протянул Архипцев Соболевскому кулек и аккуратно сложил все вещи обратно в тумбочку. Соболевский насыпал в стакан с водой сахар и долго размешивал его кистью. Когда сахар почти полностью растворился в воде, Женька вынул кисть и стал покрывать портрет Митьки сладкой водой. - Зачем это, Женька? - спросил лысоватый капитан. Женька повернулся к капитану, благодарно посмотрел на него. - Понимаете, - сказал он капитану. - Это нужно для того, чтобы не смазался или не осыпался карандаш… Для того, чтобы рисунок дольше жил… - Интересно… А что нужно, чтобы человек дольше жил? - медленно растягивая слова, спросил один из шахматистов, не отрывая глаз от клетчатой доски. Женька промолчал. - Что наша жизнь? Игра… - пропел младший лейтенант с гитарой. - Дурак… - спокойно сказал лысоватый капитан, продолжая чистить пистолет. Отошел от стола один летчик, другой… Передвинул фигуру шахматист. Сергей сел у стола, наблюдая за работой Женьки. Младший лейтенант защипал струны гитары и запел приятным голосом:
Машина в штопоре кружится,
Земля стремглав летит на грудь…
Прощай, мамаша дорогая,
Жена, меня не позабудь…Рука шахматиста, держащая коня, неподвижно повисла над доской. - Ходи, - сказал его партнер. - Чего ты думаешь? - Я думаю, что, если бы Митька не поторопился, все могло бы обойтись… «Прощай, мамаша дорогая, жена, меня не позабудь…» - тренькала у окна гитара. - Да заткнись ты! - повернулся к окну второй шахматист. - Веня! Гуревич!.. Сыграй что-нибудь человеческое! - закричал он и смахнул с доски шахматы. - Веня! Сыграй! Венька лежа снял со стены футляр. Он положил его на живот, достал оттуда скрипку и смычок и сел, поджав под себя ноги. - Веня, - сказал лысоватый капитан. - Давай что-нибудь веселое! Венька через силу улыбнулся и начал играть веселую классическую мелодию. Однако мелодия звучала совсем не весело. Лихая танцевальная мелодия звучала печально и напевно. Веселья не получилось… Когда последние звуки растаяли в воздухе барака и Венька, виновато разглядывая скрипку, уложил ее в футляр, Соболевский нервно зевнул и сказал: - Интерпретация для мертвых… Пора спать.
…Женька Соболевский учился в Академии художеств. Он уже был на втором курсе, когда в его жизни вдруг начали происходить удивительные события. Как-то раз Женька сидел в одном из залов Русского музея и самозабвенно рисовал скульптуру Антокольского «Мефистофель». Он изредка откидывался назад и, прищурив глаз, смотрел на рисунок, затем на Мефистофеля, довольно подмигивал мраморной фигуре и опять рисовал. Подошла экскурсия. Все стали полукругом у скульптуры, и Женька с Мефистофелем оказались в центре внимания. В полукруг вошла девушка-лектор и, не глядя, взявшись рукой за спинку Женькиного стула, устало сказала экскурсантам: - Прошу вас, товарищи, подходите, не задерживайтесь… Женька с нескрываемым интересом посмотрел на руку, лежавшую на спинке стула. - Простите, пожалуйста! - смутилась девушка. - Охотно, - улыбнулся ей Женька. Девушка подошла к скульптуре. Экскурсанты заглядывали Женьке под руку. Женька недовольно морщился и, отойдя на шаг от рисунка, небрежно сделал несколько штрихов карандашом. И, уж совсем театрально приставив к глазу кулак, профессионально разглядывал одному ему ведомые детали. Женька посмотрел сквозь кулак на Мефистофеля, слегка перевел руку и совершенно нахально стал разглядывать девушку, стоящую у скульптуры. Взгляд Женьки сквозь кулак проскользил по фигуре девушки и остановился на ее ногах. Затем медленно возвратился на лицо девушки. Девушка в упор смотрела на Женьку. Он смутился и начал преувеличенно серьезно работать над рисунком. - Продолжая разговор о творчестве Антокольского, - сказала девушка, - следует заметить, что в годы пребывания в Риме и Париже во время тяжелой болезни Антокольский обращается к темам морально-философского содержания… Соболевский с интересом посмотрел на девушку. Она демонстративно отвернулась и продолжала: - Уйдя на время от русской исторической темы, в которой он не знал себе равных, в 1883 году Антокольский создает Мефистофеля, тем самым сбивается на путь беспочвенной идеализации или абстрактной «всечеловеческой» скорби по поводу «зла мира». Женька ошеломленно покачал головой. Девушка зло поглядела на него и закончила почти в упор: - В период этого времени почти на всех произведениях Антокольского отпечатан ложный оттенок сентиментальной покорности. Женька обессиленно плюхнулся на стул. - А теперь, товарищи, - победно произнесла девушка, - пройдемте в другой зал. На следующий день Женька примчался в академию и завопил: - Братцы! Какую я вчера прелесть в Русском видел! Блеск! Сижу я, значит, братцы, в зале Антокольского и царапаю Мефистофеля, как вдруг… входит ангел, братцы! Этакое неземное создание во главе толпы любознательных… И подходит этот ангел к моему Мефистофелю и начинает шпарить Малую энциклопедию от буквы «А» до буквы «Я»… - Подожди, Женька, - перебил его один парень. - Ангел - блондинка? - Да… - растерянно подтвердил Женька. - У неземного создания серые глаза? - Серые… - А… Ну, ну… - Что «ну, ну»?.. - заволновался Женька. - Ничего, - сказал парень. - Не выйдет ничего. И не такие, как ты, пытались, и то ничего… - Ну, ну… - сказал Женька. Через два дня, получив стипендию, Женька стоял в Русском музее у кассовых окошек с надписью «Прием заявок на коллективные посещения музея». Он наклонился к окошечку и вежливо сказал; - Здравствуйте. Мне нужно организовать экскурсию. - Меньше тридцати человек в заявке не принимается, - ответило окошко. - А сколько это будет стоить? - поинтересовался Женька. - Наличными или перечислением? - Что? - не понял Женька. - Как оплачивать будете? - разозлилось окошко. - А… Наличными, наличными… - Тридцать рублей! Женька полез в карман, вытащил деньги и отсчитал их под окошком. Он оставил себе пять рублей и робко спросил: - А человек двадцать пять можно? - Нет, - молвило окошко. - Только тридцать! Женька вздохнул, доложил пятерку и протянул деньги. На секунду он задержал руку с деньгами и сказал: - Только нам нужен экскурсовод, этот… ну, который… блондинка… Ратцева… - Елена Дмитриевна? - Да… - Пожалуйста. От какой организации экскурсия? - Василеостровский кооператив извозчиков. Еще когда Лена спускалась с лестницы, она увидела стоявшего внизу Женьку и сразу узнала его. Лена остановилась на последнем лестничном пролете и громко спросила Женьку: - Товарищ! Вы не от кооператива извозчиков? - От кооператива… - ответил Женька. - Где же ваши люди? - Люди?.. Дело в том, что… - И тут Женька решился: - Дело в том, что люди… это я! - Позвольте вашу квитанцию, - сухо сказала Лена. Женька протянул ей квитанцию. Она мельком взглянула на нее и сказала спокойным лекторским голосом: - Ну что ж… Раз вы все в сборе, мы можем начать экскурсию. Прошу вас, товарищи извозчики! Они шли зал за залом. Не обращая внимания на совершенно измученного Женьку, Лена вела себя так, как если бы вокруг нее стояли человек пятьдесят экскурсантов. Она задерживалась у каждого экспоната, у каждой картины. Она обращалась к Женьке, как к большой группе, все время говоря ему «товарищи». - Проходите, товарищи, не задерживайтесь! - Извините, - отвечал Женька. И в это время из зала Антокольского донесся голос старика экскурсовода: - После продолжительной болезни Антокольский обращается к темам морально-философского содержания… Женька с интересом посмотрел на Лену. Она остановилась и тоже прислушалась. -…На всех произведениях того времени отпечатан ложный оттенок сентиментальной покорности… Женька откровенно улыбнулся. Лена даже поежилась. Голос старика экскурсовода затих, и Лена впервые посмотрела на Женьку. - Вы знаете, - сказала она виновато, - мы очень устаем… Шесть-семь экскурсий за день… Конспекты лекций утверждены раз и навсегда, и поэтому… Но Женька не дал ей договорить. - Сколько времени занимает одна экскурсия? - деловито спросил он. - Пятьдесят пять минут… Женька посмотрел на часы. - У нас еще есть двадцать три минуты, - сказал он. - Пойдемте на лестницу, посидим на ступеньках, товарищ экскурсовод. - Пойдемте, товарищ извозчик! Посидим на ступеньках. Последний раз они виделись на Витебском вокзале. Даже не на вокзале, а где-то совсем за вокзалом, там, где приходящие со всех сторон рельсы начинают свиваться в предвокзальный клубок и распутываться только у пассажирских перронов. Оркестр играл; «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…» Неподалеку стоял состав, около которого было очень много людей в военной форме. Они прощались с родными, смеялись, плакали и пели песни. И сквозь весь этот разнохарактерный гул прорывались слова команд, повторяемые из конца в конец состава, постепенно затихая и исчезая у последнего вагона. У штабелей ящиков с надписями «Осторожно! Не кантовать!» стояли Лена и Женька. Женька был в военной форме, и в петлицах у него блестели новенькие «птички». - Я люблю тебя, Женька, - очень серьезно сказала Лена. - Скажи мне что-нибудь… Женька обнял Лену, прижал ее голову к своей груди. - Аленушка, - нежно сказал он. - Родная моя, милая, хорошая девочка… Все будет в порядке. Я скоро вернусь, наверное. - Наверное… - как эхо, повторила Лена. Она поцеловала пуговичку на Женькиной гимнастерке. - Я очень люблю тебя, Женька! Я хочу знать все, понимаешь, родной мой, все! - Ты знаешь все. - Нет. Не все! Я хочу знать, куда тебя посылают… И насколько это опасно?.. - Ну что ты волнуешься, Аленушка? Ничего страшного… Я буду сидеть в редакции какой-нибудь армейской газеты и рисовать заставки, буквицы и заголовки… Издалека донеслась команда: «По вагонам!», и тотчас приказ, подхваченный несколькими голосами, покатился вдоль всего состава: «По вагонам, по вагонам, по вагонам…» - Береги себя там… в редакции… - с трудом проговорила Лена и, погладив эмблемы авиации в Женькиных петлицах, осторожно поцеловала Женьку в уголок рта. - Хорошо… - тихо ответил Женька. Он взял ее руку, поцеловал в ладонь, повернулся и побежал туда, откуда все громче и громче звучало: «…Идет война народная, священная война…»
