Михаил Попов - Ларочка
Когда все закончилось, и «прораб» ушел, явно решив, что он здесь чужой, Лариса боялась, что начнется вроде вакханалии в его адрес. Наверняка каждый захочет или иначе пнуть вдогонку проклятого поэта. Лариса отлично понимала, почему так. На фоне его грандиозного конфуза, тихая бездарность любого из них скрадывалась, они становились ближе к норме, к какому–то пристойному уровню, как было упустить такую возможность.
Ничего подобного не произошло, все только пожимали плечами, и тихо обменивались фразами на самые разные темы, вроде бы и не касающиеся «прораба», но Ларисе казалось, что тем самым они еще злее, еще окончательнее втаптывают его в грязь. Притворное великодушие, наигранное желание «понять», это еще отвратительнее, чем прямое глумление.
Владимир Владимирович, конечно тоже не опустился до трусливых острот вслед изгнаннику, он только улыбался своей улыбкой, которая стала Ларисе отвратительна. Он грустно сказал.
— Я думаю, этот молодой человек у нас больше не появится, коллеги.
Лариса встала, уже, кстати, не думая, в каком состоянии ее джинсы и водолазка, и решительно направилась к выходу. Тут Владимир Владимирович обратил на нее внезапное внимание.
— Да, коллега, мы же вас–то так и не выслушали. Пожалуй, в следующий раз, да?
— Это вы калека, а не я, а я‑то у вас больше тут точно уж не появлюсь.
8
Ей было плевать, какое она произвела впечатление на эту публику. Конечно, дурнушки из руководительского «гарема» рады, что избавились от конкурентки, а о том, что твориться в кудрявой голове самого Владимира Владимировича ей и вообще не хотелось думать. Не говоря уж о прочих бездарях.
И еще раз задалась вопросом — почему это вся эта толпа тут поэтически бездельничает, когда весь народ в поле?!
Она пошла в деканат. Там ее выслушали. Поблагодарили за сигнал. Обещали разобраться. Она сказала, что проверит, каковы будут результаты разбирательства.
Вторая встреча с «прорабом» произошла непреднамеренно и внезапно, и что любопытно на том же самом месте, где у Ларисы в свое время состоялось историческое объяснение с Женей. Она стояла на остановке, поджидая автобус, когда вдруг услышала сзади стук яростно закрываемой двери, и звуки неприятного нервного голоса, что были волнующе знакомы. Обернулась. Он, то есть «прораб», шел «сквозь ветер мира», пытаясь намотать ша бледную, беззащитную шею развевающийся шарф, и размахивая как огромной ладонью канцелярской папкой. Он только что покинул голубенький домик–музей пани Ожешко, где по совместительству располагалось правление Гродненской писательской организации. Судя по всему, его там поняли не чуть не больше, чем на недавнем семинаре и он был очень возбужден по этому поводу.
— Здравствуйте. — Кинулась к нему Лариса.
Он посмотрел на нее взбешенным и одновременно несчастным взором. Но она была в себе уверена, в этом новом сером пальто и итальянских сапожках, она не могла слишком долго оставаться неуместным объектом в восприятии даже очень раздраженного мужчины. Она чувствовала в себе способность немедленно начать приносить психологическую пользу, какого бы размера не была душевная рана полученная сейчас этим человеком.
Поэт остановился.
Лариса улыбнулась.
Он сказал.
— И что с того, что он ходил через государственную границу, в Белосток, чтобы добыть документы в контрразведке, что он не предатель. Пусть он герой, но уже давно не война!
— Конечно. — Сказала Лариса.
Ей понравилось, что голос у проклятого поэта немного изменился. Он приобрел трагическую и хрипловатость, отчего в нем прибавилось и мужественности, но усилилось и опасение, что прервется навсегда. А с этим голосом, погибнет, возможно, и сам человек.
— Ты кто?
Трудно найти подходящий и короткий ответ на этот вопрос.
— Я слышала ваши стихи.
Он, наконец, укротил свой развевающийся, как свободная мысль, шарф.
— А-а, ну пошли.
Вокзальный ресторан, абсолютно пустой в этот час. Фикусы в кадках, зевающие официантки в наколках. В углу небольшая барная стойка. Поварихи гремят противнями где–то на кухне. Ларисе понравилось, что поэт не стал пить водку как сослуживцы отца, или того хуже — крепленое вино, которое предпочитали ее однокурсники. Пятьдесят граммов коньяка и конфетку. Девушке — сок.
— Абсента у вас нет? — Спросил он у бармена.
Тот с достоинством улыбнулся и поправил бабочку.
— Прошу прощения, вы меня уже спрашивали. Вчера.
Выпил полрюмки и откусил четверть конфетки, из чего Лариса сделала вывод, что рюмка будет не одна. Видимо велико огорчение этого поэтического сердца.
— Так ты кто? Ах, да. А кто я — знаешь?
Лариса замялась. Ей было, что ответить на этот вопрос, но она понимала, что если она все назовет своими именами — вы гонимый, непонятый, ни на кого не похожий человек — она как бы сразу сдастся в плен ему, выложит весь свой запас и ресурс. Ведь неизвестно, пришло ли уже время для таких откровений, и чем это может быть для нее обернутся.
Прораб спросил вторую рюмку и выпил ее, внимательно глядя на свою неожиданную знакомую. У него был странный взгляд. Белизна вокруг глаз придавала его взгляду и чуть–чуть нездоровый, и вместе с тем, породистый характер. Лариса опять подумала, что он долго носил черные очки во время солнечной погоды, и вспомнила о своем синяке, и о своих черных очках. Не может же это быть совсем случайным.
— Вы гонимый, никем не понятый, ни на кого не похожий человек! — Произнесла она со значительно большей серьезностью и силой, чем это было у нее в мыслях.
Поэт даже не стал откусывать от конфетки, и сразу потребовал третью рюмку.
Но тут вмешался бармен в бабочке, и сказал, что больше в долг он отпускать не может.
Поэт иронически усмехнулся, не в адрес работника торговли, а в адрес своей непутевой судьбы. И тут вырвался из сумочки кошелек Ларисы, готовый на все ради третьей рюмки для огорченной души.
«Прораб» покровительственно усмехнулся и отверг жертву. Сказать по правде, Ларисе было бы не очень приятно, воспользуйся он ее стипендией, но она сочла бы — этот поступок в рамках романтических правил, по которым живут гонимые и отвергнутые. Но то, что поэт не воспользовался ее кошельком, оказалось еще более неприятно, хотя и как–то по–другому. Получалось, что он ее куда–то не впустил. Как же так, она уже совсем готова была возглавить движение за понимание его как личности и художника, а он воздвигает стену вульгарной вежливости.
— Пойдемте отсюда, Киса. Мы чужие на этом празднике жизни.
Она не поняла, что он этой фразой вплел ее в пошлый литературный контекст. Она не была подвержена общеинтеллигентской моде тех лет на Ильфа и Петрова, она была девица классической ковки. Бедная Лиза, бедная Татьяна, бедная Наташа — вот это была ее компания. Но она почувствовала женским чутьем, которое сильнее литературного, что ее уже что–то связывает с этим замечательным человеком. И дело в не пошлом факте — он назвал ее Кисой, то есть ласково. Нет, тут другое. Какое? пока не ясно.
В тот день они расстались.
Даже не договорившись встретиться вновь.
Договариваться должен был «он», а он не стал почему–то. Если бы Лариса знала заранее, что поэт не озаботиться этим вопросом, она бы взяла инициативу на себя. А так, разошлись, как Маяковский и Азорские острова.
Она потом себя казнила — дура! Что было цепляться за остатки девичьей кичливости. Ах, я не такая, я жду, когда меня засватают. Он выпил, он задумался, взнуздан был внезапной музой, чего от него ждать рациональных решений!
Все придется делать самой.
Гродно был город хоть и областной, но не большой, тысяч сто жителей. Но чтобы найти нужного человека пришлось потрудиться.
Одно время Лариса просто бродила в районе тех мест, где она виделась с ним прежде. Но эта тактика результата не принесла. Закончилась осень, полетел снег, испугавшись, что он занесет все следы, Лариса пошла по людям.
Бармен вежливо ей улыбнулся, но не обнадежил. «Пан поэт», оказывается, не навещал его заведение уже с неделю. Посещение было неприятным, бармен несколько раз поправил свою опереточную бабочку и своим тоном дал понять, что догадывается отчего это столь «пенькная молодая пани» занялась такими странными разысканиями. Он думает, этот старый дурень, что «он» меня соблазнил и я теперь за «ним» гоняюсь?! Влепить что ли ему по физиономии, нет, для этого все же не набиралось достаточных оснований. Но ответить было надо. Обязательно. Лариса, глядя в упор на коньячного работника спросила, сколько задолжал «пан поэт» за выпитое. Обычно ведь брошенные женщины ловят алиментщиков, а здесь фигура обратного свойства.
Бармен расплылся в улыбке, и сказал, что ради такой миловидной и обаятельной пани, он списывает все счета упомянутого господина.
