Владимир Орлов - Лягушки
— Малахитовые, что ли? Как у хозяйки Медной горы? Так это линзы. На нынешний случай. А на другие случаи у меня имеются линзы и фиолетовые, и антрацитовые, и малиновые. Делов-то!
— Нет, я про другое… — сказал Ковригин, смущаясь, будто бы проявляя бестактность. — Они у вас идеально круглые. Как монеты… Как спутник наш в ночь полнолуния… Я таких не видел…
— Чепуху вы какую-то городите! — Лоренца, видимо, рассердилась, очки со лба спустила на малахитовые глаза. — Они что, некрасивые?
— Красивые, — сказал Ковригин. — Но… своеобразные… Будто буравят что-то. В природе. Во мне.
— Ладно, успокойтесь, — произнесла Лоренца, голос у нее был низкий, полётный, коли б имела слух и прошла выучку, могла бы при советах Дзефирелли жрицей Нормой пропеть слова заклинаний. — Бабу голодную ублажить не можете, так скорее разбирайтесь с бумагами. А я пойду к вашим яблоням. Полнолуние-то, кстати, сегодня.
Но ноги удержали Ковригина на месте. Минуты две он стоял и наблюдал за новой сотрудницей журнала "Под руку с Клио". "Самостоятельная дама, дерзкая, — думал Ковригин. — Такие склонны к авантюрам. Небось и впрямь с ревом гоняет по ночам на своем "харлее" или "ямахе", будоража добродетельных москвичей…" Банальные соображения "на кого-то из знакомых она похожа, где-то я её видел раньше" — в голову Ковригину не приходили. Нет, не видел, нет, не похожа. Но угадывалось в ней — в облике её, в движениях её тела, в её жестах умеющей повелевать — нечто предполагаемое в бытии, нечто обязательное и неизбежное в развитии сущего, с чем Ковригину пока не доводилось встречаться, но что ему ещё предстояло ощутить или даже познать. От этого рождалось беспокойство и оживали подпольные желания.
А слова "бабу голодную ублажить не можете" вызывали у него теперь и досаду…
4
Не успел Ковригин на террасе прочитать записку Дувакина ("А ничего, ничего оказывается у тебя текст-то, и ощущается в нем твоя сверхзадача, есть у тебя, видимо, секретец, и раскрытием его, надеюсь, ты ещё обрадуешь наших читателей. Бог в помощь! А теперь гони Рубенса!"), как из-под яблонь раздался торжествующий крик. Можно даже сказать, и не крик, а вопль, чуть ли не животного, и в нем были не только торжество, но и восторг, и будто бы утоление страсти. А через секунды на террасу влетела Лоренца с тремя здоровенными улитками в руках.
— Виноградные! — вскричала Лоренца. — Виноградные улитки!
— Не мешайте! — поморщился Ковригин. — Ну, улитки. Ну и что?
— Виноградные улитки! — не могла успокоиться Лоренца. — Они вкуснее, они сладостнее устриц!
— Ну и ешьте их на здоровье! — высказался Ковригин в раздражении. — Если вам они милее сосисок! Если те для вас — и не сосиски вовсе, а соя в презервативе!
Сам не зная отчего, Ковригин выступал теперь правозащитником своих съестных припасов.
— Откуда они в вашем саду? — волновалась Лоренца. Ковригин принял из её рук улитку на обозрение.
Пальцы гостьи были холодные. Лоренца будто бы оценила его ощущения, и от пальцев её тотчас пошел пар. Улитка была раз в пять крупнее обычной пожирательницы грибных шляпок и листьев капусты, откормленное тело её вываливалось из хитинового рога раковины.
В одной из своих поездок Ковригин попал на берег Западной Двины в немецкий некогда, а потом — еврейско-русский городок Креславль (ныне — гордо шуршащая латами Краслава). Там, в парке возле замка остзейского барона, осенними ночами охотники с ведрами и фонарями производили отлов виноградных улиток, улитки в досчатых ящиках ползали в поисках спасительных щелей, скрипели, скреблись, по шесть тонн деликатеса каждый сезон отправляли самолетами во Францию и Бельгию.
— Ну и что? — повторил Ковригин. — Ну, виноградные улитки. Потепление. В газетах писали. Теперь и у нас жрут что не попадя. Говорят, объявились у оврага…
— Где овраг? — спросила Лоренца.
— А там… От меня — к югу. Там живет страшный и лохматый Зыкей…
— Тащи ведерко! Или корзинку! — в воодушевлении Лоренца перешла на "ты".
С ведерком она перебралась через садовый забор, да что — перебралась, перелетела через него и пропала в березовой приколодезной роще.
— Там цапля стоит, — зачем-то бросил ей вслед Ковригин.
Ковригин, успокоившись, вычитал гранки, удивился нынешней деликатности Дувакина, правка того была техническая, ехидными замечаниями поля он не позолотил, отнесся к тексту даже и без мелких издевок. А мелкие-то издевки Дувакина, кстати, выходили обычно самыми обидными.
Великодушным и добродетельным вельможей, возможно перечитавшим накануне творение Гаврилы Романовича Державина, восседал сейчас в Москве редактор Дувакин. Ковригин схватил было сотовый телефон, но рядом с ним, гремя ведерком, возникла Лоренца.
— А говорил, что нечем кормить! И цапли уже никакой нет! Где у вас накрывают на стол?
— На кухне… — пробормотал Ковригин.
— Ну хотя бы и на кухне! — вскричала Лоренца. — Ну хотя бы и в этом скособоченном сараюшке! Хотя бы и рядом с газовой плитой! И выставляй обещанные напитки!
— Вы же… ты же за рулем! — встрепенулся Ковригин. — А Дувакин ждет к вечеру.
— Не бери в голову! — захохотала Лоренца.
И действительно, в голову в ближайшие часы Ковригин ничего не брал, если не считать закусок и напитков. К коньяку и ликеру, пошедшим в сопроводители моллюсков, неизвестно зачем преодолевших Оку (поездом, что ли?) и поперших через ковригинский сад-огород на Москву, был вынут из морозилки и литровый "Кузьмич", из-за чего предстояло пострадать бедолаге Рубенсу.
В холодильнике Ковригина не нашлось лимона, что Лоренцу расстроило. Впрочем, по её вкусам, к улиткам первым делом требовались сливочное масло и укроп, масло имелось, охапку же укропа доставили с грядки. Не лишними оказались майонез и уксус. Порадовала Лоренцу и предоставленная ей серебряная ложка, пусть и чайная. В соус Лоренца определила два сырых яйца, слава Богу, коробка яиц была закуплена накануне, "Ради опыта, — приговаривала Лоренца, взбалтывая яйца, — ради опыта!" Ну, ради опыта так ради опыта, нам не жалко…
И началось пиршество. То есть пировала Лоренца, с шумом, с восторгами, а Ковригин, хотя и попивал (под грибы), сидел при ней наблюдателем. А когда Лоренца, отлучив отдел серебро, схватила нож и столовую ложку и ими стала добывать деликатес, а потом и с неким хлюпающим звуком вычмокивать остатки улиток из раковин, Ковригин не выдержал и сварил молочные сосиски, показавшиеся ему, впрочем, отвратительными. Отвращение пришлось снимать полным стаканом "Кузьмича". Лоренца же, может, из-за Кузьмича, а может, и по какой иной причине, несмотря на её чмоканья, отвращения у него не вызывала. Напротив… Женщина сидела рядом с ним своеобычная. Очень может быть, что и своевольная. А это Ковригину было по душе. Расцветка её (зелеными были не только глаза Лоренцы, кстати, они лишились полнолунной круглости, по хотению Лоренцы или сами по себе, но зелёными были и её ресницы, брови углом, тени на веках, помада на чуть припухлых губах жаждущего рта, "да он расходится у неё дальше ушей…") сейчас нисколько не раздражала и не удивляла его. Виделась она азартным животным, самкой несомненной, скорее всего из хищников. В своем чавкающем удовольствии и урчании она не только не порождала в Ковригине неприятные чувства и тем более — позывы к тошноте, а, пожалуй, даже радовала его и вызывала возбуждение, напоминавшее о том, что и он самец.
— Ах! Все! — вырвалось из Лоренцы, и отрыжка заполненных желудка и пищевода подтвердила её удовлетворенное ходом жизни состояние. Она живот погладила, крякнула и, снова не сдержав отрыжки, произнесла: — А ты, Ковригин, халтурщик…
— То есть как? — удивился Ковригин. — Почему я халтурщик? И в каком смысле?
Лоренца зевнула. Сказала:
— Небо затягивает. И холодает. Как бы заморозки не случились. Ты бы печку протопил.
— Протоплю, — хмуро сказал Ковригин. — Хотя и не вижу в этом нужды. Так почему я халтурщик?
— О Рубенсе сочиняешь. В компьютер перегоняешь текст. А у самого на столе книги разложены и тетради с выписками из других книг. То есть ты обыкновенный компилятор. Сдираешь у других.
— Ты недавно в журнале?
— Ну, типа того…
— Ты о Рубенсе слышала?
— Слышала, слышала… У меня у самой… В одном из домов висит Рубенс… "Леда и лебедь"…
— Тот, что ещё вчера висел в Дрездене?
— В Дрездене — копия! — возмутилась Лоренца. — У меня оригинал.
— Ну, понятно, — кивнул Ковригин. — Поздравляю Дрезден. А об открытии Америки ты что-нибудь знаешь?
— Ну, знаю, знаю… — капризно произнесла Лоренца, будто отмахиваясь от Ковригина. — Училась не в самом худшем вузе. Колумб там и тра-та-та…
— Судя по твоему выговору, училась ты в Сорбонне. Или в Гейдельберге. Так надо понимать.
