Катажина Колчевська - Кто, если не я?
Наконец, почти через три часа, Роберт пошел к Магде, а мы вместе с Олей вернулись домой к Игорю. Я совершенно не представляла себе, что с ней делать. Сняла с малышки куртку, посадила ее перед телевизором и включила какую-то передачу, которая, как мне показалось, подойдет ребенку. Оля была такая тихая, не протестовала, когда я одевала ее и забирала из больницы. Она вообще все время молчала, и я даже начала беспокоиться. Все время обнимала ту плюшевую собачку, что я ей дала. Я сидела рядом с девочкой и все думала, где же Роберт с Игорем и когда они наконец вернутся домой. Не знаю почему, но я очень на них рассчитывала. Надеялась, что они смогут ее развеселить и хоть что-то изменится. Тишина уже начала меня пугать.
– Оля, а ты кушать хочешь?
– Де мама? – спросила она, глядя на меня огромными грустными глазами.
– Я же говорила. Мама сейчас не может прийти.
– А де она?
– Господи, – вздохнула я. И зачем полезла, сидели бы тихо, смотрели эти дурацкие мультики. Я начала объяснять. – Понимаешь… мама… ну, она… не знаю, где мама, – сдалась я через минуту.
– На аботе?
– Аботе? А что это значит?
– Мама на аботе?
– А, на работе? Ты спрашиваешь, на работе ли мама? – переспросила я с надеждой в голосе.
– Ага, мама на аботе?
– Нет, Оля, мама не на работе, она не может прийти к тебе, но она очень скучает и очень тебя любит.
– Мама не на аботе?
– Нет, нет, не на работе. Кушать хочешь?
– Ага.
– Что у нас тут? – спросила я, открывая холодильник, радуясь тому, что мне удалось отвлечь внимание девочки. – А у нас тут колбаска, а в шкафчике есть булочки. Хочешь бутербродик?
– Ага, бодик, – поддакнула она.
Я делала ей бутерброд, когда Оля опять спросила:
– Папа в гаязе?
– Что? – переспросила я.
– Папа в гаязе?
– Ты спрашиваешь, где папа?
– Папа гаязе, – заявила она. Видимо, сама себе отвечала.
– Да, папа гаязе, – подтвердила я. Решила, что так будет лучше, чем рассказывать ей, что папа болеет, или выдумывать еще какую-нибудь ложь. Пусть остается версия Оли, что бы ни означало это «гаязе».
– Олечка, бутерброд готов, держи.
– Момидолка?
– Помидорка? Хочешь помидорку?
– Да, – подтвердила она.
– Хорошо, сейчас сделаем тебе помидорку.
Порезала помидор на тонкие ломтики и всунула кусок ей в ротик. Она его почти сразу выплюнула мне в руку.
– Невкусно? Ты же хотела помидорку?
– Похая, – заявила она со стоическим спокойствием.
Я взяла кусочек в рот, может, помидор гнилой или жесткий, или вообще с ним что-то не так. Все в порядке, помидор как помидор. Проглотила кусочек и чуть не подавилась. Шкурка! Конечно, ее же нужно было обрезать. Аккуратно поснимала шкурку с каждой тоненькой дольки.
Потом мы решили все остальные насущные проблемы и еще пописали.
– Знаешь что, Оля, а поехали за покупками, в магазин? – предложила я.
– Мазин?
– Да, в магазин. Купим что-нибудь поесть, подгузники, горшок и все, что тебе нужно. Будешь подсказывать, что купить.
– Бошой?
– Хочешь купить что-то большое?
– Бошой мазин?
– В большой магазин? – Видимо, я говорила слишком быстро, и она не успевала за мной. – Да, поедем в большой магазин.
– И Оля?
– Конечно, и Оля тоже, ты же мне должна помочь – ведь я не знаю, что ты кушаешь.
Наверное, она любила ездить за покупками, потому что явно обрадовалась. Одеть ее у меня получилось уже намного проще, чем в больнице, мы взяли собачку и поехали. По дороге в супермаркет она меня о чем-то спрашивала, но поняла я только один вопрос:
– А мама?
– А мама тоже с тобой в магазин ездит? – Я казалась себе полной дурой, словно не понимала, о чем спрашиваю.
– Мама мазин?
– Может, мама тоже поехала в магазин.
– Оля к маме.
– Хочешь к маме?
– Ага.
– Но мы не можем сейчас к ней поехать. Понимаешь? А пойдем потом есть мороженое? – попробовала я сменить тему. Чем бы еще подкупить такого маленького ребенка? А ей вообще можно мороженое? – Мы приехали, выходим, – сообщила я с облегчением.
Мы вышли из машины, и Оля сразу побежала к магазинным тележкам.
– Катася.
– Хочешь, чтобы мы взяли тележку? – спросила я.
Оля не ответила, но сразу начала залезать в тележку, и я поняла, что нужно ее туда посадить. Если честно, мы с ней провели едва ли больше часа, но я уже вымоталась. У меня мозги закипали.
Для начала мы поехали за хлебом.
– Буля, буля! – закричала Оля.
– Хочешь булочку? – спросила я. Это было легко.
– Да! Купи!
– Пожалуйста. Какая ты у нас вежливая!
Что же ей купить покушать? Чем кормить такого маленького ребенка? Она уже нормально ест? Не могу же я кормить ее только бутербродами с ветчиной. Ну, мороженое ей можно, как я уже выяснила, но одним мороженым кормить не будешь.
– Оля, а что ты будешь на ужин? – рискнула спросить я. Хотя скорее подумала вслух, чем и правда обращалась к малышке.
– Ы…ыок.
«Ыок»? А что это такое, «ыок»? Чеснок? Песок? У меня пекло под шапкой, пришлось ее снять.
– Оля, а что такое «ыок»? – спросила у малышки, не рассчитывая на объяснение.
– Ыок, – повторила та.
Ыок! Ну конечно, все понятно! Ыок! Да какой, к чертям, ыок! Вдруг у меня в голове прояснилось. СЫРОК! Все так просто! «Ыок» это сырок.
– Оля, ты сырок ешь?
– Да, ыок.
– Супер! – Я радовалась, как ребенок. – А какой ты любишь? Творог или обычный сыр? Может, плавленый? Или творожок? – щебетала я, пихая тележку к холодильнику. – Хочешь такой сырок? Или такой? – спрашивала я у малышки, показывая ей разные виды и сорта сыров. Через пару минут я во всем разобралась! Оля на ужин ест гомогенизированный сыр! Ванильный и клубничный! Так, значит, с ужином мы разобрались, теперь нужно решить вопрос с завтраком.
– Оля, а что ты на завтрак ешь?
– Касю.
Ну, это совсем просто. Каша! Вот только какая? Я начала толкать тележку в сторону стеллажей с мукой, рисом и кашами. Выбор был огромный: гречневая, ячменная, кускус, но мне казалось, что маленькому ребенку они не подходят. Как называлась та каша, которую мама нам в детстве варила?
– Извините, пани, – позвала я девушку из персонала, – а где у вас тут манная каша?
– Там, внизу, – показала она. – Вот только у нас быстрой каши нет.
«Быстрой? А какая есть? Медленная?» – чуть не ляпнула я.
– Мне для ребенка надо, – ответила несмело.
– Для ребенка? Детское питание у нас вон там, на третьем стеллаже, справа.
Я покатила тележку в ту сторону и потеряла дар речи. Целый стеллаж товаров для детей. Кашки, десертики, баночки с детским питанием, закусками и супами, соки, чай и молоко с разными вкусами. Ну, просто как в раю!
– Писять! – попросила Оля, и меня окатило ушатом холодной воды.
– Как писать? Тут негде пописать!
– Писять!
– Оля, ты должна потерпеть еще немного, – твердо сказала я, попытавшись улыбнуться.
– Писять!
Я сняла ее с тележки, поставила на пол и начала с глупым видом смотреть по сторонам, сама не зная, чего искать.
– Пописяла! – заявила Оля.
– Я знаю, милая. Сейчас мы что-нибудь придумаем. – Я уже начинала сердиться. – Есть! Ура! Вон там туалет. Давай оставим покупки здесь, а сами пойдем пописаем.
– Пописяла! – повторила девочка. Я посмотрела на нее, и тут до меня дошло. Оля стояла в луже. Штанишки и низ рубашки промокли насквозь. Какое счастье, что я куртку вовремя сняла.
– Холера, да что ты натворила? – вырвалось у меня. – Не могла подождать немного? И что нам теперь делать? Как ты домой поедешь, такая мокрая? Холодно же. Зима! – кричала я. Малышка искривила ротик и чуть не плакала. – Надо это убрать. Ты что, раньше сказать не могла? – ругала я ее.
Оля разревелась. Вокруг начали собираться покупатели. Ребенок орал во весь голос.
К нам подошла какая-то женщина из персонала.
– Пожалуйста, не нервничайте, – сказала она холодно. – Позаботьтесь о внучке, а мы тут уберем.
– Позаботиться? – спросила я, перекрикивая Олю.
– Да, пожалуйста, успокойте и переоденьте ребенка. И не кричите на нее. Тележку с покупками можете оставить здесь. У нас есть комната матери и ребенка. – Она указала на табличку метрах в двадцати от нас. Судя по тону и выражению лица, она хотела сказать: «Да убери отсюда этого психованного ребенка, а то уже покупатели собираются! Скандала в магазине нам еще не хватало!»
Я попробовала взять Олю на руки так, чтобы самой не замочиться, но не получилось. Я сняла куртку, подняла малышку, забрала сумку и наши вещи и отправилась в сторону «комнаты матери и ребенка». Пока мы шли, Оля заходилась в громком плаче и душераздирающим голосом выкрикивала «мама». Я чувствовала на себе взгляды всех покупателей магазина и была готова провалиться сквозь землю. Мы обе промокли, и я сама уже почти плакала.
Возле касс меня осенило, что мне не во что переодеть Олю. Есть тут какие-то тряпки? Что-то вроде было. Кажется, краем глаза я замечала какие-то одежки. Вернулась к тому стеллажу, где осталась наша тележка. Как я устала! Не обращая внимания на выражения лиц персонала и крики Оли, усадила ее в тележку, взяла какую-то кашу, две крайние баночки с едой, подгузники, пару пакетиков сока и пошла за стеллаж, надеясь, что там найдется какая-нибудь одежда. Там были целые ряды вешалок с чем-то гадким, по цвету и качеству напоминающим туалетную бумагу. Я взяла штанишки, блузку, трусики, рубашечку и носки, которые, как мне казалось, подходили Оле по размеру. Потому двинулась в сторону касс, везя в тележке красного, заплаканного ребенка. Пыхтела как паровоз. Мне повезло, что в день Вигилии народу было не так уж много. Я заплатила, и мы поехали со всеми нашими пожитками в «комнату», которая должна была стать нашим спасением, нашим Ноевым ковчегом. Там я обнаружила что-то типа столика, умывальник и стул. Комнатка была чистой, и еще там нашлись бумажные полотенца, так что я смогла вытереть Олю насухо. Когда мы остались одни, она немножко успокоилась, тихонечко хныкала и всхлипывала. Все время звала Госю.