Диана Мохаммади - Маленькая торговка спичками из Кабула
И если ей захочется утешения, положит мою голову к себе на колени, спокойно погладит меня по щеке. Это знак того, что мы можем поговорить о Фарзане.
13
Фарзана
Я помню, что моя старшая сестра была веселой девочкой. Фарзана уехала из дома, когда ей было тринадцать лет. Сейчас ей двадцать три. У нее нежные черты лица и миндалевидные глаза шоколадного цвета. Мне кажется, мама была немного расстроена, когда родилась Фарзана. Лучше, когда первым в семье рождается мальчик, так, мол, продолжение рода гарантировано. К счастью, сразу после нее родились Фархад и Фавад. Мама гордилась ею. В школе Фарзана училась лучше всех, братья всегда уважали ее. Как говорит мама, она отличалась от всех нас. Она была серьезна не по годам. Я этого почти не помню. В моих воспоминаниях Фарзане всегда тринадцать, а мне три. Она больше всех пострадала от талибов, ей пришлось бросить школу в седьмом классе (а всего их двенадцать). Потому что нужно было помогать по дому. Чтобы мы не скучали, она научила нас читать и писать. Она собирала нас внизу в гостиной и со всей серьезностью играла с нами в учительницу. Благодаря ей я в три года умела считать, а мои сестры смогли научиться читать. С ней мы были сплоченной командой. Она много рассказывала о своем детстве. Все эти истории она придумывала на ходу, а мы так любили смотреть, как при этом оживлялось ее лицо: иногда она хмурила брови, и глаза ее блестели от гнева, а иногда, например, при воспоминании о поездке всем классом в Кабульский музей, она вся сияла от радости. А когда она говорила о судьбе Афганистана, ее лицо становилось серьезным.
Для нас политика — это история семьи. Сначала мой отец. Бывший противник коммунистического режима Наджибуллы. Он тайно боролся против коммунизма. Потом моя мать. Феминистка, сама не знающая о том, что она феминистка, и даже не понимающая, что это такое. Она на своем уровне борется за более достойную жизнь для своих дочерей. И наконец, моя старшая сестра Фарзана, детство которой — это сражения на улицах Кабула и ракетные бомбардировки во время гражданской войны. Ей становилось легче, когда она рассказывала нам о звуках выстрелов и орудийных залпах, которые в памяти до сих пор преследуют ее.
Фарзана была нашим перископом. Через нее мы видели жизнь снаружи. При помощи ее слов мы поднимались в воздух и парили над Кабулом. Нет, не перископ, а калейдоскоп — вот, что напоминала наша жизнь с Фарзаной. Она часто украшала свои рассказы разноцветными пейзажами, и от этого они становились еще более увлекательными. Когда она уехала из дома, для всей семьи это была трагедия.
14
Вазир
Мне кажется, кабульцы слишком любят поэзию и абсурд. У нас говорят, например, что козы, перед тем как перейти дорогу, смотрят направо и налево. Это упорядоченная анархия… или анархичный порядок, я уже сама не знаю. Кабул — это веселый базар. А, еще приятный эвфемизм! Он похож на антикварную лавку под открытым небом, в которую без всякого предупреждения вошла современность. У каждого с пяти лет уже есть мобильный телефон. Один раз я даже видела мужчину без рук с протезами, сделанными так, чтобы в левой руке он мог держать свой мобильный, а в правой — сигарету, эти два величайших порока афганских мужчин!
Еще у нас говорят, что Бог перестал гневаться на Афганистан в тот день, когда талибы покинули Кабул, тогда после десяти лет невыносимой засухи вновь пошли долгожданные дожди и принесли хорошие урожаи. С тех пор каждый раз, когда мы с мамой идем по мосту, я не могу удержаться от того, чтобы посмотреть на реку Кабул. Многие продавцы до сих пор предлагают черно-белые почтовые открытки с базаров 1970-х годов. Со времен, когда туристы еще приезжали в Кабул…
На этих открытках разлившаяся от талых вод река. Течение кажется быстрым, даже стремительным. От реки Кабул сегодня остался скромный ручеек, будто стесняющийся своего собственного существования. Эта горьковатая вода, в которой собраны все отбросы города, имеет тошнотворный запах, но для всех кабульцев, как и для меня, — это символ возвращения к миру, хотя и весьма относительный.
Я люблю свой город. Кажется, он постоянно ищет себя. Впрочем, как и все мы. Лицо Кабула — это его жители, его взрывы, его жилые комплексы и его добровольцы. Часто говорят, что «Кабул — это прокаженная деревня». Опять штамп! Сегодня город меняется с сумасшедшей скоростью. Например, на прошлой неделе по приказу мэрии на улицах установили светофоры. Теперь светящаяся табличка показывает, когда можно переходить дорогу. В течение одной минуты, не больше. Но я не видела пока ни одной машины, которая остановилась бы по этому сигналу.
У меня почти нет времени на свои дела. Но когда мне удается выкроить несколько часов, иногда даже ценой школьных уроков, я люблю ходить в Вазир-Акбар-Хан — богатый квартал на севере Кабула. Это один из моих любимых кварталов. Он находится у подножия холма, там, где русские во времена советской оккупации построили бассейн с десятиметровым трамплином. Сегодня бассейн безнадежно пуст и его используют в качестве футбольного поля. В Вазире снимают жилье в основном иностранцы, которым это по карману. Говорят, цены здесь выше, чем в Париже или Лондоне. Если сравнивать, то нам сдают дом почти даром. А для нас это много, мы едва находим сто долларов, чтобы оплачивать его каждый месяц. Дома Вазира были построены в 1970-х годах. Патина на домах почти не состарилась. Кажется, время здесь остановилось сорок лет назад, когда Кабул еще знал себе цену, когда он любил устраивать праздники. У улиц вместо названий — номера, все они друг на друга похожи и располагаются перпендикулярно, словно сетка. Я часто теряюсь в этом квартале. Но в конце концов всегда выхожу к подножию холма Тапа-э-Биби Махро. В прошлом году здесь посадили розы. Они наполняют воздух чудесным ароматом. Афганцы не падки на наслаждения, но цветы для них — подлинная страсть. К именам женщин часто прибавляют уменьшительно-ласкательное «Гуль», то есть «цветок». Я стояла возле этой клумбы, когда меня вежливо окликнул какой-то мальчик. Я отвернулась, чтобы не пересечься с ним взглядом. Мимо ходили люди, и мне не хотелось, чтобы кто-нибудь подумал, что я прихожу сюда встречаться с этим парнем. А еще мне было стыдно, что я прогуливаю уроки. Вряд ли мне удалось бы отвертеться: на мне была черная школьная форма и белый платок. Я глубоко вдохнула запах роз. Садовник поливает их каждое утро, тогда как половина жителей Кабула ходят за водой на колодец. Ради обыкновенной розы самый мужественный мужчина готов забыть о своем мужестве. Это значит, что мы все еще умеем жить. Находить такие вот радости на самом дне жизни!
В этом богатом квартале совсем недавно открылся супермаркет, в нем продают даже замороженные овощи. Я увидела это, когда проходила мимо него. Забавно, что я замечаю такие детали. У нас дома нет холодильника, поэтому мы покупаем продукты каждый день. Но все-таки это вызывает гордость: в нашем городе есть супермаркет, ну и пусть он только для богатых. Я слышала, как иностранцы говорят: «В нем можно найти все, что хочешь». И, не скрывая удовольствия, добавляют: «…даже сыр».
15
Похороны
Вчера умер наш сосед Фарид Хуссейн. Я, как обычно, стирала белье, когда услышала в соседнем доме плач. Я не очень хорошо знала остада[16] Хуссейна. Я встречала его иногда, возвращаясь из школы. Он ходил сгорбившись и, казалось, нес на своих плечах груз всей своей жизни, о которой я почти ничего не знала. Настроение у него было всегда одинаковое, он приветствовал меня добродушно, однако такое приветствие плохо сочеталось с выражением его гладко выбритого лица. Он был такой худой, что выступавшие на лице кости можно было без труда пересчитать. Орлиный нос будто пересекал его лицо и делал его черты еще более острыми. Когда мы встречались на улице, он пристально смотрел на меня болотного цвета глазами и серьезно говорил:
— Здравствуй! Как поживаешь? Как твое здоровье? Как семья? Есть ли новости от отца?
Я все время отвечала ему одинаково:
— Здравствуйте, я-остад[17]! Спасибо, у меня все хорошо. А как вы? Как ваша семья? Отец пока не звонил, но последний раз у него все было в порядке.
Мы всегда обменивались такими вот банальными фразами, искренними и бескорыстными.
Он умер в пятнадцать минут двенадцатого: услышав плач, я сорвалась с места и побежала домой, чтобы посмотреть на часы. Я подумала: «Если никто не сможет вспомнить, во сколько случилась эта беда, то я скажу, что это произошло в 11.15». И опять мой недостаток: люблю все подсчитывать…
Новость быстро разлетелась по всему кварталу. На двери его дома повесили черное покрывало, к дому подтягивались родственники и соседи, чтобы отдать последнюю дань памяти Фариду Хуссейну. Женщины — в отдельной комнате, они плачут громко, как только могут. Это один из тех редких моментов, когда женщины могут показать себя, поэтому, я думаю, они этим немного злоупотребляют. Мужчины — в другой комнате, рядом с телом, помытым и завернутым в белую простыню, которая служит саваном. По законам нашей религии тело должно быть погребено в землю до наступления ночи, и только мужчины могут участвовать в обряде погребения. Последний путь несчастного Фарида Хуссейна был недолог: мы ведь живем возле кладбища. Могилу вырыли еще днем. Я видела, как сыновья Фарида Хуссейна ее копали, я шла в школу, было пятнадцать минут первого. Уже через час! — они времени зря не теряли! Я встретила соседок, они выходили из дома коко Хуссейна. Лица у них были чересчур заплаканные. Я хорошо их знаю. Это местные сплетницы. Они наверняка обрадовались такому случаю встретиться, поговорить, скрасить свои хмурые дни. Моя мать туда не пошла, чтобы не встречаться с соседками. Когда они пытаются найти повод, чтобы вытащить ее из дома, она любыми способами старается этого избежать. На следующей неделе я пойду с ней на поминки. Еще сорок дней его семья будет носить траур и каждую пятницу принимать друзей и родственников, чтобы помянуть усопшего.
