Вероника Черных - Икона
– Так ведь страсть какая, – пожаловалась Полина Филичкина. – Я всю ночь уснуть не могла, вспоминала… Что это такое вчера случилось?!
– Да замыкание просто какое-то, – неуверенно предположил Лёша Герсеванов.
– Ага, как же, – хмыкнула Светлана Терпигорева.
– А я на всякий случай «скорую помощь» вызвала, – призналась Полина. – Вдруг они Вере помогут. Врачи ж…
И тут они остановились перед воротами сорок шестого дома. Выла собака во дворе. У ворот стояла, зарывшись колёсами в снег, санитарная машина ЗИМ-12Б. Водитель сидел в салоне и нервно курил дешёвую папиросу. Едкая сигарета так и плясала в его пальцах. Увидев людей, он приоткрыл окошко и рявкнул:
– Куда собрались?!
Революция Леонидовна показала рукой на дом.
– Мы до Карандеевых, проведать, с Новым годом поздравить, – убедительно ответила она.
Светлана робко добавила:
– Нам пластинки забрать… Это нам Люда Яблокова дала на вечеринку, ей вернуть надо… А пластинки там, в доме.
Водитель затянулся глубоко, выпустил дым.
– Невозможное это дело, граждане и гражданки, – сказал он, покосившись на дом.
– Почему это невозможное? – нахмурилась Революция Леонидовна. – Очень даже возможное. Мы их давние знакомые, дружим лет десять. Что такое случилось? Заболел кто?
Водитель втоптал окурок в снег, достал новую сигарету, долго прикуривал от гаснущей спички. Наконец, ответил:
– Обе заболели. Сперва дочь столбняком, а потом мать…
– А мать отчего? – осмелилась спросить Светлана.
– Кто её знает, – пожал плечами водитель. – Как увидела дочку, так и легла на пол. Пролежала сколько-то, а когда в себя пришла, нас вызвала, а мы – милицию.
– А Вера… стоит? – с длинной паузой спросила Светлана.
Водитель смерил её долгим мрачным взглядом.
– Ну… стоит, – нехотя обронил он.
– Вы её видели? – замирая от страха, пискнула Полина Филичкина.
Водитель и её смерил долгим взглядом.
– Ну… видел. Зашёл сперва с врачом – вдруг, думаю, носилки понадобятся. А её уложить никак нельзя. Так что носилки не нужны.
– Почему уложить нельзя? – спросил Лёша Герсеванов.
– А не укладывается, – ответил водитель и содрогнулся; затянулся сильно, прокашлялся. – Толкают её, а она будто памятник – ни в какую! Уж и плотник приходил.
– Зачем?
– А доски вокруг неё рубить. Чтоб с полом вместе выдернуть.
– Срубил?
– Не. Топор затупился, а на дереве ни царапины… Померещилось, что кровью брызнуло. Или не померещилось… Я чуть не спятил. И удрал. Вот сижу теперь, жду, что с ней решат делать.
– А мать-то где?
– А мы уже в больницу её увезли, уколами обкололи. Дышит вроде.
– И Вера дышит? – спросила Светлана Терпигорева.
Водитель сплюнул.
– Дышит ведь, – подтвердил. – А сердце бьётся редко-редко.
– Как редко?
– Удар в полминуты, кажись. Ненормально это. Чёрте что.
Он снова содрогнулся, покосился на дом и признался приглушённым голосом:
– Страшно. Стоит вся как бы каменная, икону к груди прижала – не отодрать!... Поневоле рука тянется перекреститься, а ноги – в церковь рвануть. А ну, как Бог есть?
– Теперь-то понял, что есть? – строго вопросила его бабушка Фрося. – А то всё – опиум, отсталость, пережитки. Вот тебе и опиум, и пережитки от Бога всё.
Водитель не ответил. Закрылся в ЗИМе. Светлана храбро направилась к калитке, за ней потянулись остальные. Завидев чужаков, Жучка жалобно тявкнула и спряталась в конуре, словно складывая с себя полномочия сторожевой собаки.
Делегация робко подобралась к двери, открыла её, попав в заставленные банками и утварью сенцы. Шедшая впереди Светлана взялась за ручку второй двери и резко вдохнула прохладный воздух, набираясь решимости. Дёрнула на себя. Чуть ли не на цыпочках вошла, затаив дыхание.
Несколько шагов – и перед ней в свете дня и включённой люстры стоит Вера – так, как стояла ночью. И глаза открыты!
Подол платья от впущенного воздуха не шевельнулся, как и волосы.
Возле Веры стояла со шприцом в руке женщина в белом халате. Светлана её узнала – врач Александра Вадимовна Водовскова. За столом, всё ещё заставленном посудой и едой, сидела другая женщина – медсестра. Она что-то писала на листе бумаги. Лоб её блестел от пота.
Александра Вадимовна растерянно смотрела на шприц в руке. Толстая стальная игла была сломана.
– Не протыкает, что ты будешь делать… – промолвила она. – Уже третий шприц! Кожа-то холодная, прямо ледяная! А мышцы словно льдом налились – не проткнёшь! Никогда такого не видела! На столбняк совсем непохоже. Я прослушала сердце – вы записываете?
– Записываю, Александра Вадимовна.
– Феноменально! Очень редкое сердцебиение! Раз в двадцать две секунды! Это просто невероятно! Нет, мне надо присесть.
Она присела за тот же стол со шприцем в руке и только тогда заметила Светлану и остальных.
– А вы что тут делаете? –строго прикрикнула она. – Посторонним не положено! Уходите сейчас же! Через пять минут милиция приедет, ещё арестует вас! Идите-идите! И помалкивайте, пока хуже чего не стало!
Светлана Терпигорева прижала к груди руку.
– Александра Вадимовна, – выдавила она, не в силах отвести глаз от статуи, в которую оборотилась её подруга. – Что же Вера-то – живая или… как?
Водовскова сумрачно посмотрела на неё, пожала плечами.
– Живой труп, – констатировала она. – И труп лежал во льду несколько дней. И у него бьётся сердце и работают лёгкие.
– И ещё он примёрз к полу, – добавила медсестра, стуча зубами. – Страх какой… Пойдёмте ж скорее отсюда, Александра Вадимовна, пожалуйста. Я всё записала.
– И что, отодрать её от пола невозможно?
Водовскова пододвинула к себе исписанный листок.
– И это тоже, – кивнула медсестра и взглянула на остолбеневшую компанию. – А ну-ка, подите-ка вон, – велела она. – Вам же ясно сказали – сюда нельзя. Если будут нужны ваши свидетельства, милиция вас найдёт.
– Ступайте, ступайте отсюда, – поддакнула Александра Вадимовна, не поднимая головы. – Нечего тут… И помалкивайте. Сами знаете, что за это вам будет: закон о религии пока никто не отменял.
– Указ, – поправила медсестра, но врач устало отмахнулась:
– Всё равно.
Компания развернулась и, толкая друг друга, выпроводилась вон со двора. Жучка не тявкнула, не зарычала – лишь внимательно проводила гостей чёрными глазами, закрыв зубастую пасть.
На перекрёстке, где надо было расходиться, все остановились.
– Вот и посмотрели, – сдавленно произнёс Лёшка Герсеванов. – И чего теперь делать?
– Прямо хоть комсомольский значок на помойку выкидывай, – поёжилась Полина, невольно оглядываясь на крошечный издали дом Карандеевых.
– Погоди выкидывать, – одёрнула Революция Леонидовна. – Тут разобраться надо.
– Чего разбираться? – твёрдо сказала бабушка Фрося. – Просила у Бога наказания – вот и получила. Теперь стоять будет, пока прощения не вымолит.
– У кого? – машинально спросил Лёша.
– У святителя Николая, надо полагать, – уверенно ответила бабушка Евфросиния.
Революция Леонидовна ошарашено таращилась на неё, не узнавая забитой, едва видимой и слышимой старушечки в этом монолите правды. Вот ведь что чудо делает… И что, действительно, теперь делать? О чём думать? Как? И вообще: каким оружием теперь можно сражаться с этим опиумом для народа – Богом Праведником и Его Праведницей Матерью?
Стои́т ведь Вера Карандеева с иконой, вся каменная стои́т. Не мёртвая, не живая, не зомби, не коматозная. Верно ведь та врачиха, Александра Вадимовна Водовскова сказала: не столбняк у Веры. Не столбняк, точно. При любом столбняке медицинские иглы не ломаются, и человека с места сдвинуть можно. Но… кто знает… вдруг сдвинет кто Веру? Профессор медицины или там, к примеру, новомодной физики, которую повсюду ругают… как она называется… не вспоминается что-то название…
Революция Леонидовна шла вслед за дочерью и за свекровью и потела от горячих напряжённых дум.
Разошлись в стороны снеговые тучи, пропустили небо и солнце. Словно НЕБО Божие и СОЛНЦЕ Господне пропустили.
Так ведь оно и не скажешь, что в обыкновенном доме в данную минуту обыкновенная девушка из страны Советов являет собой самое невероятное, что только может произойти в двадцатый век науки и технического прогресса: свидетельствует о существовании Бога, забытого на сотворённой Им Земле большей частью человечества.
ГЛАВА 3
Январь 1956 года. Начало перерождения
Лёва Хайкин пошёл со Светой Терпигоревой к Вериному дому в тот же день ввечеру. Увязались за ними и Совдеп Гасюк с Идой Сундиевой: их терзало любопытство – ожила подруга или так и стоит прикованная к половицам? Они едва узнали знакомое место: невесть откуда узнавшие о произошедшем в новогоднюю ночь люди облепили забор и закуток перед калиткой дома номер сорок шесть и пытались разглядеть что-то в окнах. Лаяла Жучка.
