Ребекка Маккаи - Запретное чтение
Это была игра с графикой 1988 года, самая бессмысленная и медленная из всех, какие мне доводилось видеть. Ной должен был бегать туда-сюда, собирать по паре животных каждого вида и относить у себя на голове обратно в ковчег. Все это время на него падали кокосы и набрасывались орлы, которые пытались отнять добычу. Мне пришлось закашляться, чтобы скрыть приступ хохота, когда Ной умер и свалился куда-то за нижний край монитора в сопровождении неожиданно минорного писка компьютера. Обычно я ужасно злилась, когда дети приходили в библиотеку, только чтобы поиграть, но за этой игрой наблюдать почему-то было очень увлекательно — возможно, как раз потому, что она была настолько ужасна. И я втайне порадовалась, увидев, что у Ноя осталось еще целых девять жизней. Соня, должно быть, тоже это увидела: она наконец не выдержала и объявила, что сходит наверх за журналом.
Иэн пристально вглядывался в монитор, удерживая козу на голове у Ноя, пока Соня не свернула за угол. Как только она скрылась из виду, он выскочил из крутящегося кресла и бросился к моему столу.
— Миссия выполнена! — зашептал он. — Правда, здорово? Я ее совершенно уморил!
Он сбросил со спины рюкзак, который, оказывается, все это время был на нем, и расстегнул молнию.
— Полный бак! — скомандовал он.
Я почувствовала себя как в старом телешоу, где человеку дается три минуты, чтобы обежать супермаркет и отыскать все продукты из списка. Я чуть не наступила на ковылявшего вдоль полок малыша, чтобы дотянуться до «Складки времени»[28], а потом схватила «Игру Уэстинга»[29], «Гаруна и Море Историй»[30] и книжку «Пятеро детей и Оно»[31]. Иэн шел за мной, подставляя раскрытый рюкзак, — я только и успевала забрасывать туда книги. Рюкзак выглядел уже довольно плотно набитым, и мне не хотелось, чтобы Соня заподозрила неладное, но я не удержалась и положила сверху еще и «Принцессу-невесту»[32]. Я понятия не имела, когда Иэну снова представится возможность запастись книгами. Он застегнул рюкзак и побежал обратно к компьютеру, где Ной так и стоял на прежнем месте, тупо глядя перед собой, с козой на голове, не потревоженный ни кокосом, ни орлом. Я вернулась к своему компьютеру и стала вручную вбивать названия книг, которые взял Иэн, и регистрировать их на свое имя. Я не была уверена, что Лорейн (или Сара-Энн, или Айрин) не будет рада доложить миссис Дрейк, какие книги ее сын берет в библиотеке.
Соня вернулась буквально через минуту, с последним Джоном Гришэмом под мышкой.
— Потоп уже начался? — поинтересовалась она.
— Нет, это тупая игра. Пойдем отсюда.
— Ты не хочешь брать себе книжки? — удивленно спросила Соня.
— Да мне что-то разонравилось читать.
(В библиотеке, увитой плющом,
Живут себе книги о том и о сем.
В любую субботу часам к четырем
Мальчик приходит с большим рюкзаком,
Он книги себе выбирает
тайком.)
5
Благотворительный вечер
Я снова увидела Джанет Дрейк раньше, чем мне бы хотелось, — правда, благодаря счастливой способности библиотекарей оставаться невидимыми, сама она меня не заметила. Раз в год все сотрудницы библиотек нашего округа втискивались в туфли на высоком каблуке, силились с помощью малярной ленты очистить кофты от кошачьей шерсти и намазывали губы лежалой помадой ужасного томатно-красного оттенка — все ради того, чтобы убедить местных благотворителей, что библиотекам никогда не помешают стулья, книги и деньги. И вот в конце того самого ноября я зашла в Клуб юнионистской лиги. На мне было маленькое черное платье, оставшееся еще со студенческих лет, и меня с порога ошеломил запах собравшихся в клубе людей — тяжелый, затхлый, мужской. Я уже сто лет не чувствовала запаха одеколона. Я вдохнула его поглубже и вслушалась в негромкое гудение голосов.
Лорейн была одета в бледно-золотое платье — она помахала мне бокалом. Рокки я не увидела, но его легко было не заметить в плотной толпе стоящих людей. Дожидаясь у барной стойки джина с тоником, я наблюдала, как профессиональные вымогатели пособий и благотворительных выплат разогреваются первыми глотками вина, а библиотекарши кучками жмутся по углам, и у каждой волосы расчесаны на прямой пробор. Именно такой, по мнению отца, в скором времени предстояло стать и мне. Тут-то я увидела стоящую всего в нескольких футах Джанет Дрейк. Она выглядела очень эффектно в блестящей зеленой шали, накинутой на плечи, которую, правда, слишком уж судорожно прижимала к себе, и на скулах у нее пульсировали желваки, даже когда она всего-навсего слушала нетрезвую беседу окружавших ее людей. Миссис Дрейк что-то сказала и тут же расхохоталась, будто ей было так смешно, что без смеха никак не обойтись — впрочем, вид у нее при этом был совсем невеселый. Я и сама иногда так делала и называла этот нарочитый смех «смехом Дэзи Бьюкенен[33]». Это был такой легкий, воздушный смешок, который вырывается прямо посреди речи и в случае успеха придает ей живости и остроумия, а в случае неудачи напоминает кашель подавившейся кошки. Я научилась ему у одной маминой подруги, у которой он всегда звучал безупречно и гармонично перекликался со звоном ее серебряных украшений. Наблюдая за Джанет, я вдруг поняла, что прибегаю к помощи такого смеха только в тех случаях, когда чувствую себя ужасно неловко. Я никогда не пользуюсь им сознательно, и он никогда не выходит у меня искренним.
— Похоже, вам сейчас без этого никак, — вдруг произнес кто-то у меня за спиной, и я спохватилась, что так и стою у бара, как заправская пьянчуга, и стакан с джин-тоником у меня в руке уже наполовину пуст.
Мужчина, обратившийся ко мне, оказался жгучим брюнетом: его кудрявые волосы были точь-в-точь того же цвета, что и смокинг, в который он зачем-то вырядился.
— Вы угадали, — сказала я и развела руками.
Он сверкнул крупными зубами и протянул мне руку.
— Меня зовут Гленн, — представился он. — Я онанист.
— Что? — переспросила я, закашлявшись.
— Пианист, — произнес он отчетливее, перекрикивая шум голосов. — Играю здесь сегодня.
И он кивнул в сторону рояля, стоявшего в углу. За клавишами действительно никого не было.
— А! — воскликнула я. Теперь было понятно, почему он в смокинге. — Я Люси.
Он взглянул на мою левую руку — как ему показалось, незаметно для меня.
— Вообще-то в обычное время я работаю ударником в Сент-Луисском симфоническом оркестре. Так сказать, зарываю талант в землю, — рассмеялся он и взял какой-то коричневый напиток со льдом, протянутый ему барменом. — А вы библиотекарь? — спросил он у меня.
— Нас ни с кем не спутаешь!
— Нет, что вы, я совсем не хотел… В смысле, вы выглядите моложе, чем многие здесь.
— Спасибо, — сказала я, и он наконец выдохнул.
Я рассказала Гленну, где работаю и как мало удовольствия доставляют мне подобные мероприятия.
— Когда-то я тоже работал библиотекарем, — вдруг признался он. — В музыкальной библиотеке в Оберлине, подрабатывал, когда учился на последнем курсе. Моя основная работа заключалась в том, чтобы стирать карандашные пометки в оркестровых партитурах, которыми пользовались в прошлом сезоне. Но как только я управлялся со всеми нотами, сезон снова заканчивался, нам возвращали очередные партитуры, и получалось, что работа у меня всегда не сделана.
Я засмеялась:
— А я большую часть рабочего времени стираю в книгах пометки, сделанные цветными мелками.
— Некоторым книгам разноцветные пометки пошли бы только на пользу! — пошутил Гленн не слишком удачно, но я не стала судить его строго, он тоже успел выпить.
— Я люблю разглядывать людей, когда играю, — поделился он. — Но сегодня, я смотрю, они развернули рояль к стене.
Он бросил взгляд на человека в недорогом костюме и фартуке: тот указывал подбородком в сторону фортепиано и стучал пальцем по наручным часам. Гленн поставил бокал и вытер руки салфеткой.
— Вот черт, — выругался он. — Вечно отмораживаю себе пальцы прямо перед тем, как сесть за инструмент.
Он поднес ладони ко рту и подышал на них. Он смотрел мне прямо в глаза, и было очевидно, что он старается очаровать и заворожить, чтобы не дать мне отвести взгляд. Ему это удалось.
— Что для вас сыграть? — спросил он, прежде чем удалиться к роялю.
— Что-нибудь, от чего эти ребята раскошелятся.
— Вверну куда-нибудь «Братишка, не подкинешь десять центов?»[34], — сказал он, смеясь.
Он все не уходил.
— Послушайте… — Гленн замялся и сделал глубокий вдох, как будто я не знала, что принято говорить после этого «Послушайте…». — Меня торопят, и времени пообщаться сегодня уже не будет, но на следующих выходных у меня премьера одной вещи. То есть не у меня премьера, а у оркестра, но они будут играть мою вещь. Это джаз и, знаете, совсем не заунывно. Вам непременно надо прийти.
