Дина Рубина - Русская канарейка. Голос
От пенишета она пришла в восторг. Тот и вправду попался на редкость удачный: почти новый, с двумя каютами, кормовой и носовой, и при каждой — душевая с гальюном. И кухня довольно просторная (насколько это возможно на такой плавучей «хрущобе»), и все при ней: холодильник, плитка, в ящиках чего только нет, от штопора до рюмок (за «интерьер» с Леона содрали еще двести долларов, и дело того стоило). Главное, осадка у судна — всего 85 см, и значит, даже на мелководье можно подойти близко к берегу. Удобно, когда ты не связан с портовыми понтонами: причаливай, где душа просит, — в лесу ли, на берегу реки, на морском побережье. Вбил кувалдой железные колышки, привязал канатом кораблик, как козу — пастись, а сам — на свободу: гуляй, ужинай, спать заваливайся…
Леон оставил пенишет там, где кокосовые пальмы на тонких ногах спускались к миниатюрной заводи, отделенной от моря бурыми, щекастыми, в мокро-зеленой щетине камнями, по которым карабкались какие-то юркие и корявые морские обитатели. Одна пальма (ориентир и «якорь») так наклонилась к воде, что путаница ее корневого клубня наполовину вздыбилась над песком.
К плавучим домикам он стал приглядываться, едва оказавшись в Париже. «Плавучий Париж» — вообще отдельное пестрое государство: баржи-рестораны, баржи-театры, и жилье, и притоны… Единственная морока — место для «прописки» такого романтического обиталища. Сегодня застолблен и обжит каждый кусочек берега Сены. Леон лично знал двух артистов кордебалета, которые мечтали за копейки избавиться от катеров, доставшихся в наследство.
— Да здесь можно годами жить! — заявила Айя, дотошно обшарив и осмотрев все отсеки.
— А люди и живут, — отозвался Леон, — причем издавна. Пенишет — это же от «пениш», «баржа». Когда вся промышленность работала на угле, хозяева барж были таким отдельным народом во всех странах. Плавали, зарабатывая на перевозках угля, там же и жили.
— А вот это колесо с рожками, значит, — штурвал… Дашь порулить?
Щелкнула тумблером на пульте управления, и тут же загорелась лампочка и раздался комариный писк.
— Ой, что это?
— Выключи, это подкачка дизеля! — прикрикнул он. — Не смей ничего трогать!
Но через минуту сжалился и показал пост управления: тут все довольно просто. То, что «колесо», — то штурвал, да, а это приборная доска: тумблер зажигания, рядом — сектор газа, вот этот рычаг — «вперед-нейтралка-задний ход»… Ну, и спидометр, показатель расхода топлива, «автопилот», эхолот, GPS…
— Ты не хочешь… — У него чуть не вырвалось: «…помыться?» — и, ей-богу, судя по затрапезному виду и солоноватому запашку, душ ей бы не повредил, да и рубаху эту революционную недурно бы простирнуть. Но он запнулся и спросил: — Не хочешь перекусить? — Вспомнил, как она заглотала суп на террасе бара.
На Краби он запасся толковыми и вкусными консервами, вроде утки в вине с белыми грибами, несколькими сортами сыров и сухарей, кофе, шоколадом и даже двумя бутылками бургундского, которое за последние годы в Париже полюбил и иногда позволял себе — разумеется, не в дни концертов или спектаклей.
— Да нет… — Она засмеялась: — Неужто я так отощала?
Он сделал вид, что пристрастно ее осматривает. Даже, взяв за плечи, прокрутил перед собой полным кругом.
— Не знаю… Вдруг раньше ты пышкой была?
— Никогда! — твердо возразила она. — Это не мясо, это жилы и мускулы! Во-первых, я все детство на соревнованиях по фигурному, а потом, в Судаке, целое лето зарабатывала брейк-дансом на набережной — вообще стала каменная. А потом пасла коров, там тоже нужна силища — кнутом щелкать. А еще у меня был цирковой эпизод в биографии: я боролась с дохлым удавом — знаешь, какой тяжелый! Если повесить на шею — это как колесо от грузовика.
Он вздохнул и покачал головой: как все это знакомо! Будто домой вернулся.
— Не веришь?!
Она метнулась к рюкзаку, извлекла ноутбук, открыла, нащелкала что-то и подтянула линейку громкости. Грохнула ненавидимая Леоном ритмичная долбежка брейка, сотрясая кораблик почище шторма.
— Но ты же?.. — крикнул он, подразумевая «не слышишь?»…
— Волновая природа звука! — крикнула она. — Ритм!!!
Вылетела на палубу, деловито оглядела пятачок свободного места…
…и тело ее взметнулось, упруго мелькнуло в воздухе, сделав кульбит, в котором и обнаружились белые драные шорты, кругло закрутилось на полу, перевернулось на живот, рухнуло на растопыренные ладони, заскользило клубком, выбрасывая в сторону ногу, руку, ногу, руку… Она заюлила на полусогнутой ноге, вытянув другую, пружинисто поскакала опять на обеих ладонях, заскользила, волнисто извиваясь, пунктирно, коротко обрывая свои движения, переступая растопыренными ладонями по невидимому стеклу перед лицом… Чах! Чах! Чахи-чах! Хоп-кульбит! Хоп-кульбит!
Когда музыка оборвалась, она так и осталась стоять на руках, с мокрой от пота жарко-алой, спавшей на лицо рубахой, уставясь на Леона двумя упругими грудками.
За ее спиной тлело желтое вымя заката; пылающие облака истекали горючим небесным молоком.
«Совершенная оторва!» — подумал он, вдруг ощутив, как соскучился по своей безумной матери. Та тоже порой позволяла себе выскочить из душа голяком и, гаркнув: «Не смотреть!!!» — рвануть к шкафу за чистым полотенцем.
Пружинисто отпрыгнув на ноги, девушка выпрямилась с торжествующим видом. Даже не слишком запыхалась.
— Блеск! — искренне выдохнул он, выставив большой палец.
Ну что ж, брейк-данс тоже оказался правдой. Видимо, и за дохлым удавом дело не станет.
— После такой разминки, — уже не опасаясь обидеть, заявил Леон, — человек нуждается в помывке. Вон там, за кухней, твоя каюта, при ней душ и горшок. Это важно! На корабле самое опасное место — гальюн. Моется забортной водой: открываешь клапан, подкачиваешь воздушным насосом и спускаешь воду. Покажу, как пользоваться. Там полотенце, мыло, то, се… У тебя есть во что переодеться?
— Не-а, — сказала она. — Все барахло осталось у Дилы. Даже не стоило забирать, там такая рвань… У тебя найдется какая-нибудь футболка или чё-нить? Шорты или там… трусы?
Он перебирал в чемодане отпускное барахло (за последние годы обзавелся целым шкафом весьма недешевых шмоток и, бывало, перед тем как надеть, бормотал: «Мой венский гардероб!») и думал: шляясь по свету с такой дорогущей оптикой и ноутбуком последней модели, девица могла бы заиметь хотя б одно приличное платье.
В конце концов выдал ей белую футболку с надписью «Камерный оркестр Веллингтона» и тренировочные синие трусы, в которых обычно бегал по утрам. Пересидит в этом, пока постирает и высушит свое тряпье.
