Александра Маринина - Оборванные нити. Том 1
— Правда? — просиял Сергей. — Только поэтому?
— Только поэтому, — твердо повторила Ольга. — А ты что подумал? Что у меня образовался богатенький любовничек? Или что я беру взятки от врачей-клиницистов, чтобы давать «правильные» заключения, покрывающие их врачебные ошибки? Дурак ты, Саблин. Совершенно непонятно, почему я, красивая и умная женщина, тебя люблю. Наверное, потому, что сама на самом деле не особенно умная.
Ему стало легче. Рассказ про Чумичева и его предложение занял всего несколько минут.
— Ты поедешь со мной?
Ольга помолчала, что-то обдумывая.
— Как ты предполагаешь, где я буду жить? — спросила она наконец. — Отдельно? Или вместе с тобой?
— Я хочу, чтобы ты жила со мной, — без колебаний ответил он. И, желая быть честным до конца, добавил: — Но в качестве гражданской жены. С Леной я не разведусь.
Она еще немного подумала и ответила с улыбкой:
— Я поеду.
* * *Но прошло еще долгих пять месяцев, пока утрясались все вопросы и формальности. И только в конце мая Сергей купил билет на самолет до Северогорска на 10 июня. Все окончательно и бесповоротно решено, пути назад нет.
Последние дни перед отъездом он посвятил не только сборам, но и встречам с теми, с кем хотел попрощаться. В числе запланированных с этой целью визитов был и визит к старшему брату матери Василию Анисимовичу Бирюкову, дяде Васе, владельцу вожделенного «Зауэра». Василий Анисимович отметил в этом году семидесятилетие. Он давно уже находился в отставке, но вел жизнь активную и энергичную, читал лекции, писал мемуары, давал интервью, в которых рассказывал о некоторых ставших в период перестройки «открытыми» аспектах своей профессиональной деятельности военного разведчика и вообще не скучал.
Переезд племянника в Заполярье Василий Анисимович горячо одобрил, сказав, что просиживание штанов в столице занятие не мужское. Сергей поболтал с дядей Васей, не отказал себе в удовольствии подержать в руках ружье, погладил приклад и стволы. Детством пахнет… Когда еще удастся взять это ружье в руки, прижать лицо к дульному срезу и вдохнуть такой знакомый и волнующий запах… Откуда этому запаху было взяться? Василий Анисимович из «Зауэра» не стрелял уже лет, наверное, тридцать, если не больше. Но Сергей помнил, что в раннем детстве слышал этот запах, и он чудился ему до сих пор.
Под конец, уже стоя в прихожей, он решился-таки спросить о том, что волновало его уже много лет.
— Дядя Вася, из-за чего ты с тетей Нютой поссорился? Почему вы сорок лет не разговаривали? Я у мамы спрашивал, но она мне не сказала. Может, поделишься?
Василий Анисимович ничего не ответил, только стоял и молча смотрел на племянника. И глаза у него постепенно становились светлыми и ледяными. Волчьими. Глазами деда Анисима.
* * *Вот оно, мое место. Оно стало МОИМ с того самого дня, когда я впервые ПОНЯЛ. ПОЧУВСТВОВАЛ. ОСОЗНАЛ. И СДЕЛАЛ. До сих пор я отчетливо помню тот сладостный восторг, то ощущение всемогущества, которое позволило мне стать богом, управляющим всеми живущими по своему разумению. Я помню все до самой мельчайшей детали, до самого короткого мига, хотя с тех пор прошло шесть лет.
В тот день я разрушил муравейник. В тот день я впервые испытал упоение властью над чужим миром, пусть всего лишь муравьиным, таким мелким и смешным в масштабах человеческого существования, но все равно это был мир, настоящий целый мир со своими законами, правилами и, что самое главное, со своими жизнями.
Конечно, это место я стал считать своим не сразу, не в тот же день, я для таких символичных действий был еще слишком мал. После муравьиного мира последовали глупые примитивные миры собак и кошек с их глупыми примитивными мыслишками о пропитании и тепле.
А потом я рассказал об этом Учителю.
И Учитель в ответ подарил мне стихи. Нет, он не сам их написал, их сочинил один известный поэт, но я их в то время не знал, а Учитель подарил мне знание о великих, исполненных глубокого смысла строках:
У каждого — свой тайный личный мир.
Есть в этом мире самый лучший миг.
Есть в этом мире самый страшный час,
но это всё неведомо для нас.
И если умирает человек,
с ним умирает первый его снег,
и первый поцелуй, и первый бой…
Всё это забирает он с собой.
Таков закон безжалостной игры.
Не люди умирают, а миры.
Учителя больше нет со мной, но теперь я прихожу на это место, где когда-то разрушил муравейник, и мысленно разговариваю с ним. Мне кажется, что его душа поселилась здесь, в ветках дерева, под которым прилепилась муравьиная куча. В этом месте для меня находится могила Учителя. Лет до четырнадцати я еще носился с мыслью о том, что он — мой отец, не получая ни подтверждения своей догадки, ни ее опровержения. Теперь я думаю, что мне просто очень этого хотелось. Хотелось иметь отца. А теперь не хочется. Он мне не нужен. И мать не нужна. Если бы было можно, я бы жил один, без нее. Мне не нужны поучения и советы, мне не нужна дурацкая забота и опека, я взрослый и могу сам о себе позаботиться. Я сам знаю, что правильно, а что неправильно. А отцы и матери — это никому не нужная ветошь, балласт на быстро плывущем корабле молодой, полной сил жизни.
Иногда я приношу сюда какую-нибудь мелочь, оставшуюся от разрушенного мной простенького, незатейливого мирка: ошейник, клок шерсти, птичье перо, пустую упаковку от таблеток или химиката, любую ерунду, которая так или иначе связана с совершенным мною актом разрушения. Иногда прихожу без всякой цели, просто потому, что гулял неподалеку. Но я прихожу сюда всегда, когда мне хочется подумать о чужих мирах и своей власти над ними.
Я сижу под деревом, закрыв глаза, и повторяю мысленно: «Не люди умирают, а миры…» Это значит, что можно уничтожить целый огромный мир, неповторимый, уникальный, единственный в своем роде. И сделать это не так уж сложно.
Для этого достаточно всего лишь…
Да. Спасибо, Учитель. Тебя давно нет со мной, но ты успел научить меня главному.
Конец первого тома
