Ханья Янагихара - Маленькая жизнь
Они не вполне уверены, что Малкольм и в самом деле женится. Им так кажется. За последние три года они с Софи то расставались, то мирились, и снова расставались и мирились. Но в последний год Малкольм не раз говорил с Виллемом о свадьбе (не думает ли Виллем, что это просто блажь?), а с Джей-Би о бриллиантах (если женщина утверждает, что не любит бриллианты, это может быть правдой или она просто проверяет, как звучат эти слова?), а с ним Малкольм говорил о брачных договорах.
Он ответил на вопросы Малкольма, как смог, и потом назвал ему имя своего однокашника по юридической школе, брачного адвоката.
– О, – сказал Малкольм, отступая, будто ему посоветовали наемного убийцу. – Я еще не уверен, что мне это понадобится, Джуд.
– Хорошо, – сказал он, пряча визитную карточку, к которой Малкольм не пожелал даже прикоснуться. – Если понадобится, скажи.
А месяц назад Малкольм спросил, не поможет ли он ему выбрать костюм.
– У меня вообще нет костюма, представляешь? Должен же у человека быть костюм? Как ты считаешь, может, пора – выглядеть более взрослым и вообще? Хорошо для бизнеса?
– По-моему, выглядишь ты отлично, Мэл, и с бизнесом у тебя все в порядке. Но если ты хочешь костюм, я буду счастлив тебе помочь.
– Спасибо, – сказал Малкольм. – Мне просто кажется, что надо его иметь. На всякий случай, знаешь, вдруг что. – Он помолчал. – Не могу поверить, что у тебя есть свой портной.
Он улыбнулся.
– Это не мой портной, а просто портной, он шьет костюмы, в том числе и мне.
– Боже, – сказал Малкольм. – Гарольд сотворил монстра.
Он принужденно рассмеялся. На самом деле ему часто казалось, что костюм – единственное, что может придать ему нормальный вид. В те месяцы, когда он не покидал инвалидного кресла, костюмы убеждали не только клиентов в его компетентности, но и его самого в том, что он такой же, как другие, и, по крайней мере, одевается так же, как они. Он не считал себя тщеславным, просто был аккуратен: в детстве, когда воспитанники детдома порой играли в бейсбол с мальчишками из местной школы, те, выйдя на поле, сразу начинали дразнить их, кричали, зажимая нос: «Фу! От вас воняет! Помойтесь!» Но они и так мылись: каждое утро начиналось с обязательного душа, они размыливали на ладонях и мочалках сальное розовое мыло, терли кожу из всех сил, пока один из воспитателей ходил туда-сюда вдоль ряда душевых, замахивался тонким полотенцем на мальчиков, которые баловались, кричал на тех, кто недостаточно старательно мылился. Даже теперь он не мог избавиться от страха, что выглядит неухоженным, грязным, запущенным, что может вызвать отвращение одним своим видом. «Ты всегда будешь уродом, но это не значит, что нельзя быть опрятным», – говорил ему отец Гавриил, и хотя отец Гавриил во многом ошибался, в этом он, по крайней мере, оказался прав.
Малкольм входит, обнимает его и начинает, как всегда, осматривать пространство, вытягивая длинную шею, нарезая медленные круги по комнате, издавая нечленораздельные звуки, взгляд его обшаривает все вокруг, как луч маяка.
Он отвечает на вопрос Малкольма прежде, чем тот успевает его задать.
– В следующем месяце, Мэл.
– Ты говорил то же самое три месяца назад.
– Знаю. Но сейчас точно. Сейчас у меня есть деньги. Ну или будут в конце месяца.
– Мы уже это обсуждали.
– Я знаю. Малкольм, это невероятно щедро с твоей стороны. Но я не могу не платить тебе.
Он живет в этой квартире уже четыре года, и все четыре года у него нет денег на ремонт, потому что он выплачивает за квартиру. За это время Малкольм начертил планы, огородил стенами спальни, помог ему выбрать диван, который стоит в центре гостиной, как серый космический корабль, и сделал кое-какой мелкий ремонт, включая полы. «Это безумие, – говорил он Малкольму. – Ведь когда мы начнем настоящий ремонт, все это придется переделывать». Но Малкольм сказал, что все равно покрасит пол: эта краска – новый продукт, который интересно опробовать, и пока он не будет готов начать работы, Грин-стрит будет для него, Малкольма, лабораторией, полем для экспериментов – если он не против (он, конечно, был не против). Но в остальном квартира все еще выглядит практически так же, как когда он въехал: длинный прямоугольник на шестом этаже здания в Южном Сохо, с окнами с обоих концов, один ряд окон выходит на запад, другой – на восток, и еще окна вдоль всей южной стены, выходящие на парковку. Его комната и ванная на восточной стороне, откуда видно крышу приземистого здания на Мерсер-стрит; комнаты Виллема (про себя он все так и называет их комнатами Виллема) – на западной стороне, с видом на Грин-стрит. Посередине кухня и еще один санузел. И между двумя комнатами – огромное пространство, черные полы сверкают, как клавиши пианино.
Он все еще не привык, что здесь так много места, как странно, что он может себе это позволить. Но ты правда можешь, порой напоминает он себе, точно как в магазине, когда колеблется, купить ли упаковку черных маслин, которые он так любит, соленых, от них вяжет рот и слезятся глаза. Когда он только переехал в Нью-Йорк, это было баловство, и он покупал их только раз в месяц, одну блестящую горсть. Каждый вечер он съедал единственную маслину, медленно рассасывая мякоть с косточки, пока сидел и готовил резюме судебных дел. Ты можешь их купить, говорит он себе. У тебя есть деньги. Но это все еще трудно запомнить.
Причина того, что у него есть эта квартира на Грин-стрит, а в холодильнике всегда найдется пакет маслин, – это «Розен, Притчард и Кляйн», одна из самых крупных и престижных фирм в городе, где он работает адвокатом и где он уже больше года партнер. Пять лет назад он, Ситизен и Родс работали над делом о мошенничестве с ценными бумагами в большом коммерческом банке «Теккерей Смит», и вскоре после соглашения сторон с ним связался человек по имени Люсьен Войт, который, как он знал, возглавлял судебно-правовой отдел в компании «Розен, Притчард и Кляйн» и представлял в переговорах банк «Теккерей Смит».
Войт пригласил его выпить. Впечатляющая работа, особенно в зале суда, сказал он. И Теккерей Смит тоже так думает. Войт уже слышал о нем от судьи Салливана, с которым знаком по редколлегии юридического журнала, специально его расспросил. Он никогда не думал о том, чтобы уйти из прокуратуры и перейти на темную сторону?
Он соврал бы, если бы сказал «нет». Все вокруг него уходили. Он знал, что Ситизен ведет переговоры с международной компанией в Вашингтоне, Родс подумывает о том, чтобы перейти в юридический отдел какого-нибудь банка. Самому ему уже делали предложение две фирмы, и оба раза он отказался. Им всем нравилось работать в офисе федерального прокурора. Но Ситизен и Родс были старше его, Родс с женой собирались завести ребенка, им нужно было зарабатывать деньги. Деньги, деньги: кажется, иногда они только о них и говорили.
