Игорь Боровиков - Час волка на берегу Лаврентий Палыча
Обидно, Шурик! Ведь в тот момент это был мой последний стакан, и я на него очень сильно рассчитывал. А он меня так подвел. Да еще этаким вот секундным жестом я наказал самого себя на две ёмкости
Абсолюта, каждый по 750 грамм и по 22 доллара. Подобные фуфыри наши люди зовут здесь коммунистами. На двух коммунистов в моей жизни стало меньше. Печально. А вообще-то на трех. Ибо первым коммунистом, ушедшим из моей жизни навсегда, была товарищ Погосова, о которой ты и задал мне весьма нелицеприятный вопрос. Вернее, даже два. Ты спросил, как я мог жить десять лет с женщиной, которую не любил, и что я ей при этом говорил, неужто, мол, как ты пишешь, "так в нелюбви и признавался?" И еще спрашиваешь, не мучает ли меня совесть за все мои многочисленные измены, которые я за те десять лет совершил.
Что я могу тебе ответить, Александр Лазаревич? Данный тобой совет: "каждый раз вспоминай про свою первую жену, когда заявляешь
urbi et orbi о твоей полнейшей безобидности" абсолютно логичен. При этом, как я понимаю, мои уверения в собственной никчемности возражений у тебя не вызывают, что тоже логично. Однако ты не поверишь, но я её по-своему любил. И не только физически, но и духовно. Искренне любил. При этом не менее искренне страдал по итальянке Маше и так же искренне хотел трахнуть каждую хорошенькую бабенку, которая возникала на моем пути. Правда, это не значит, что я всех их трахал. Я, ведь, как уже неоднократно писал, созерцатель по жизни, так что совокуплялся исключительно с теми партнершами, которые сами под меня ложились без долгих уговоров. На долгие-то уговоры у меня обычно задора не хватало. Я всю жизнь за редкими исключениями вел себя с бабами, как тот лев с блокнотом из известного анекдота. Подошел он к зайцу и говорит: "Заяц, приходи ко мне сегодня вечером, я тебя съем". А заяц ему: "Да пошел ты на хер!". Лев вздыхает и открывает свой блокнот: "Ну, что ж, вычеркнем!"
На улице же я вообще никогда с бабами не знакомился. Стеснялся.
Правда, попробовал один раз весной 1954 года. Помнится, гуляли мы по
Загородному, в районе Пяти углов с моим школьным приятелем Виталием
Ивановичем Шмелько. А впереди шла красивая, длинноногая девушка на высоких красных каблуках в капроновых чулках со стрелками. Я и заявляю на всю улицу: Такие бы ножки, да мне на плечики!
Сказал так, ибо за неделю до этого пьяный морячок крикнул именно эту фразу девице в ватнике, что мела мостовую возле банка на
Фонтанке. Та захихикала и вместе с морячком нырнула в Банковский переулок. Эта же посмотрела на меня удивленно и сказала жалостливо:
Мальчик, да ведь я бы тебе на головку написала!
Виталик Шмелько потом лет десять надо мной хохотал, а я больше никогда не подходил к незнакомым девушкам на улице. Так что, не столь уж много баб было у меня за всю жизнь. Как-то летом восемьдесят третьего, когда окончательно остановился на Надеже, попытался вычислить точную цифру, и думаю, удалось. Если и упустил кого, то три-четыре, не больше. Для этого почти неделю с блокнотом ходил, считал. Даже в метро с ним ездил. Вдруг между Марксистской и
Площадью Ильича вспоминаю: лето 66-го, перед Автостопом у Леньки
Зелинского. Худая, такая, смазливая, откидывает простыню и орет:
Смотрите все на мое тело! Оно было одобрено худсоветом!
А через неделю уже в пути, где-то под Харьковом, зачесался – оказались мандавошки. Пришлось в Ростове полетань покупать, мазаться. Тут же вынимаю блокнот и, невзирая на тряску вагона, вношу между строчками "Брюнетк. у Алисы (сиск. 5 номер)" и "Сочи.
Учительница в очках из Минска" еще одну запись:
Худсовет-мандавошки. Даже на политсеминаре сидел с блокнотом и вписывал: Зима 67: Танька парикмах. в подвале на Лермонтовском;
Август 76: Блондиночка из Подольска из маг. Весна. А все думали – конспектирую, и крутили пальцем у виска.
Правда, некоторые из записей потом самому пришлось долго расшифровывать. Например такую: сент 77 АлП +ИркД грп у ВалБ.
Пока ни остограмился на собственной кухне в Перово, так и не смог сообразить, что это значило: Алка Палка плюс Ирка Дырка – групповичок у Валеры Беляева. Валера Беляев, между прочим, приходился дальней родней, седьмая вода на киселе, тещи моей Марьи
Тимофеевны. Сама же теща меня с ним и познакомила сразу после нашего возвращения из Алжира, чтобы он по семейному помогал мне содержать новоприобретенный Жигуль. В те годы был Валера молодым, (на семь лет меня младше) холостым, отчаянным парнем, профессиональным водилой виртуозом и в момент нашего знакомства занимался тремя делами.
Во-первых, носил старшинские погоны милиции и являлся персональным водителем крупного эмвэдэшного начальника генерала, да еще родственника самого министра. Пол дня возил его на черной Волге с радиотелефоном, а еще пол дня на этой же Волге отчаянно халтурил, так что минимум без полтинника домой не возвращался. Во-вторых, в свободное от работы время беспробудно пьянствовал, а в-третьих трахал абсолютно все, что движется и не движется, как та речка, что из лунного серебра.
Так что, Александр Лазаревич, сам можешь представить, как мы с ним спелись с первого же дня, и как потом теща локти себе кусала за это знакомство, что сама же и устроила. О Валериных половых подвигах можно вообще написать отдельную повесть. Например, он однажды оттрахал любовницу своего генерала на нем же самом в полном смысле этого слова. Просто так случилось, что к вечеру родственник министра повелел отвезти его к своей очередной пассии в Теплый стан, а поскольку прибыл к ней с огромным количеством блатных дефицитных продуктов и напитков, то приказал водителю загрузиться ими и подняться с ним наверх в квартиру. Затем предписал вернуться в машину и ждать там дальнейших распоряжений. Пассия же, смазливая разбитная бабенка лет тридцати пяти, сразу на Валеру положила глаз, да и тот на неё. Поехал он, похалтурил пару часов, сшиб червончик, и снова вернулся под окно квартиры, где начальство гуляло.
Вдруг к часу ночи звонит у него в машине телефон, а вместо генерала говорит та самая бабенка, мол, Иван Петрович, сильно много выпил и уснул. Зачем, мол, вам всю ночь его в машине ждать, поднимайтесь-ка лучше ко мне. Естественно, он поднялся. Смотрит, родственник министра в жопу пьяный дрыхнет, раскинувшись на тахте, оглушительно храпит, да не менее оглушительно ветры пускает, а весь стол заставлен коньяком, шампанским, ананасиной и прочим дефицитом.
Бабенка приглашает Валеру на кухню, и там они хорошо надираются за здоровье Иван Петровича. Ну, и натурально, тут же ухватывают друг друга за эрогенные зоны и ищут местечко, где прилечь.
Но квартирка-то – однокомнатная, и кроме той тахты, где генерал во сне ветры пускал, мест больше не имелось. Тут Валера в пьяном кураже её прямо начальнику на спину и уложил, да оттрахал по всем правилам. Поначалу-то весьма опасался, что родственник министра проснется, оттого, как уж больно резво они по нему скакали. Бабенка еще при этом стонала, словно её пытали. А потом еще пару стаканов коньяка засадил, так и весь страх прошел, и до утра успел он её оттрахать во всех позах под аккомпанемент генеральского храпа и ветров.
Я у него на следующий день спрашиваю: Ну, а баба-то генеральская, хоть ничего из себя была? Валера задумался и отвечает: Ну, так, кулаков семь. "Кулак" это была у него единица измерения женских задниц. Идеальной он считал в десять кулаков, а меньше пяти говорил, что трахает просто из жалости и даже без удовольствия, ибо любил дам в теле. Я же, наоборот, всю жизнь обожал костлявых, посему мы с ним дружили без опасения составить друг другу конкуренцию. Впрочем, ни о какой конкуренции там и речи идти не могло, ибо как он со мной, так и я с ним, щедро девочками делились, а чаще употребляли их вместе в одной койке. Алка Палка и Ирка Дырка как раз и были Валерины подруги, которыми он поделился со мной.
Вообще, в те незабываемые семидесятые годы "Лерик с Крестьянки" хорошо был известен московским бабенкам: секретаршам, продавщицам универмагов, парикмахершам, маникюршам, официанткам. Известен и как водитель на черной Волге с телефоном, готовый "за амамчик" отвезти ночью на любой край Москвы, и как щедрый денежный секс партнер, к тому же с весьма большим, всегда готовым к употреблению и необычайно работоспособным мужским достоинством. Жил Валера в однокомнатной квартире на Волгоградке, возле Крестьянской заставы за "длинным гастрономом", и пока не женился, да не остепенился в начале восмидесятых годов, квартира эта для меня была, как дом родной. Так что, если бы не Лерик, то мой половой список был бы куда как беднее.
Да даже и с его подругами насчитал я за неделю подобного труда всего-то сотню с хвостиком. При этом практически все они сами под меня легли без долгих и страстных уговоров, на которые я изначально неспособен. Увы, Шурик, к стыду своему вынужден признать, что самое большое количество пришлось, именно на годы брака с Викой, так что поводов бросить меня было у неё предостаточно. Однако, все же скажу в свое оправдание, что я, трахнувши очередную бабенку, сразу необычайную нежность и тоску испытывал к собственной супруге, да летел её обнять. Удивляет тебя такое, не сомневаюсь. А удивительного ничего нет. Ведь. еще Достоевский говорил, что слишком широк русский человек, мол, надо бы сузить. Я же не просто русский, а еще и
