Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2010)
+ 10
С т а н и с л а в Л е м. Мой взгляд на литературу. Перевод с английского В. Язневича,
В. Борисова и др. М., «АСТ»; «АСТ-Москва», 2009, 857 стр. (сер. «Philosophy»).
Именно эта его беспощадность в высказывании мыслей, в равной степени неприемлемых и для науки, и для религии, его безграничный еретизм, эта его универсальная кощунственность, проистекающая из интеллектуальной отваги, должно быть, и оттолкнули от него всех читателей.
Станислав Лем. «Новая Космогония»
Пограничные явления в культуре интересны тем, что создатели их смотрят на мир словно в стереоочки: картинка получается объемная, но голова может закружиться. Судьба таких текстов — во многом дело случая: будут охвачены две потенциальные аудитории или же ни одна, заранее не скажешь.
Впрочем, Станислава Лема пограничной фигурой назвать трудно. И не перечислить все границы, которые он перешел, все территории, которые захватил. Филологическое сообщество предпочло не заметить наглого пришлеца, хотя ранние монографии «Философия случая» и «Фантастика и футурология» — труды, безусловно, монументальные. Даже на теорию фантастического работы Лема практически не оказали влияния. Один только пример: Ренате Лахманн в «Дискурсах фантастического», конечно, не может не сослаться на польского философа... но ссылкой она и ограничивается. Лахманн и многие, многие другие так и продолжают цитировать, словно Библию (или Маркса; или Фрейда), «Введение в фантастическую литературу» Цветана Тодорова — как будто Лем и не разгромил схоластические построения этой монографии язвительно, дотошно и убедительно. Нет — не оценили. Лем — тот самый «гений первого рода», который предлагает науке (и, шире, культуре) радикально иные пути. Настолько иные, что по ним никто и никогда не пойдет: выбор уже сделан.
Между тем для Лема культура — лишь часть огромной системы, которая может и должна быть описана. В «общей теории всего», которую он создавал большую часть жизни, все связано со всем, и задача в том, чтобы найти адекватный язык описания. (Отсюда постоянные нападки Лема на структурализм: это не тот язык.) «В свете теории игр христианство оказывается игрой, похожей на бридж», — слова из статьи, посвященной маркизу де Саду (!), прозвучали бы кощунством, если бы в лемовском мире существовали догмы.
Литература в понимании Лема есть одна из разновидностей научного поиска. Жанровая фантастика, которая не хочет быть наукой, для него не существует; проза, которая подходит к описанию реальности, исходя из априорных посылок, — интеллектуальное шулерство. Не исключение и «Доктор Фаустус»: ХХ век не может быть объяснен при помощи мифа, а значит, ошибка Томаса Манна — системная. Тем интереснее наблюдать, как Лем анализирует эстетику, совершенно отличную от собственной, — «Пикник на обочине», к примеру. Очевидно, что Стругацкие решали совершенно иные задачи — и беспристрастный научный взгляд Лема неожиданно оборачивается более чем субъективной точкой зрения. Нет, о Стругацких, Манне, Набокове эта книга скажет мало; о Черном Ящике по имени Лем и его взгляде на литературу (да и на род человеческий) — довольно много.
Сборник «Мой взгляд на литературу» (2003) дополнен в русском издании статьями, письмами и эссе разных лет, из-за чего объем книги увеличился почти в полтора раза. Плохо одно: переводы Виктора Язневича, составляющие немалую часть книги, не вполне удобочитаемы и нередко затемняют и без того не слишком простую линию авторской мысли. Это тем печальнее, что деятельность Язневича по подготовке к печати русских изданий Лема иначе как подвижнической не назовешь.
Неизвестные Стругацки е. Письма. Рабочие дневники. 1963 — 1966 гг. Составители С. Бондаренко, В. Курильский. Киев, «НКП», 2009, 637 cтр.
Это все потому,
Что мы не хотим ничего, чего нет,
А хотим мы лишь то, что есть,
То есть то, чего хотеть и не стоит [8] .
Обратный случай, тот же результат. Стругацкие положили жизнь на то, чтобы доказать некие самоочевидные для них вещи: фантастика решает те же задачи, что и вся литература, только своими средствами. И потерпели поражение. Массовое культурное сознание (сознание критиков, читателей, писателей) Стругацких не услышало. Лучшим доказательством их тезиса были, конечно же, книги, однако речь сейчас о другом: о перспективе культурной, исторической, эстетической; о контексте, в котором возникали и существуют тексты Стругацких.
Определить эту перспективу и этот контекст — такая задача едва ли поставлена, не говорю уж — решена. Переведенная на русский несколько лет назад монография Войцеха Кайтоха — не более чем первый подступ к теме, но и это больше, чем отечественные критика и филология сделали за полвека.
Парадокс в том, что «эстетический» подход Стругацких к фантастике дополнялся другим важнейшим свойством их прозы — неприкрытым учительством, вполне «внелитературным» и вполне традиционным для русской культуры. (Об этом хорошо написал Леонид Филиппов в послесловии к Собранию сочинений писателей.) Лем — технарь-экспериментатор, Стругацкие — гуманитарии-моралисты: обе высокие стороны не раз с удивлением отмечали и тематические схождения, и принципиально — методологически! — различные трактовки одних и тех же тем. Непосредственного диалога с Лемом у Стругацких не возникло, но какой была бы такая полемика, легко представить по опубликованной переписке с другим адептом фантастики-как-науки — Генрихом Альтовым.
Сейчас, через 52 года после первой публикации Стругацких, вполне очевидно, что книги их — в равной степени порождение своего времени и поиски выхода из тупиков, которые осознавались далеко не всеми шестидесятниками. В этом смысле Стругацкие — не меньшие провидцы, чем Лем; только говорили они о другом.
Серия «Неизвестные Стругацкие» — труд многолетний и сложнейший. Уже изданы четыре тома черновиков и вариантов, подготовленные Светланой Бондаренко; за ними последовали два тома писем и дневников (из намеченных шести). Чтение интереснейшее: типично всё, кроме ума и таланта.
История советской семьи: отец — еврей-красноармеец-искусствовед, мать — украинка-селянка-учительница; не случайно Стругацкие хотели написать семейную хронику с фейхтвангеровским названием «Еврей Натан». Медленный, болезненный путь от безоговорочной веры в коммунизм вообще и товарища Сталина лично, от «инфантильного милитаризма» и обличения врачей-убийц — к поколенческому кризису веры, к утрате цели и безнадежным поискам новой. О чем и написаны «Град обреченный» и «Хромая судьба» — книги, много раз переизданные, но, в отличие от «Трудно быть богом» или «Понедельника...», так и не вошедшие в культурное сознание. Да они не для того и написаны: из голоса поколения высвобождался голос личности.
Е в г е н и й Л у к и н. С нами бот. М., «АСТ»; «АСТ-Москва», 2009, 317 стр.
Ибо только дурацкие вопросы
порождают интересные ответы.
Интересно, как Лем воспринял бы заглавную повесть этого сборника? Скорее всего, разгромил бы, найдя огромное количество проколов в области кибернетики. «С нами бот» — текст, интересный, помимо прочего, еще и в жанровом аспекте. Ждали-ждали прихода «русского киберпанка» — и вот он наконец появился в форме, как и следовало ожидать, социальной сатиры. Минимум четверо критиков, не сговариваясь, отметили, что Лукин, как бы резвяся и играя, на материале русского быта 1990-х годов поставил те же вопросы (и дал те же ответы!), что и почти синхронно переведенный канадец Питер Уоттс в романе «Ложная слепота», — только тому понадобились космос, инопланетяне и вампиры. А Лев Толстой — о чем Лукин напоминает в повести — и вовсе обошелся без фантастики, ему хватило широкого поля Наполеоновских войн. Но проблема везде одна: как соотносятся разум и сознание?
Толстой сравнил салон Анны Шерер с прядильной мастерской, которая работает сама по себе, полным ходом, при минимальном вмешательстве хозяина. У Лукина такой мастерской становится весь мир: все связи в обществе настолько автоматизированы, что все человеческие функции может легко взять на себя автомат. И справится с ними «бот», при всей своей тупости, куда лучше неудачливого поздне-/постсоветского интеллигента Лени Сиротина. Потому что мир наш примитивен: стоит только его «взломать»... и ты, не приходя в сознание (буквально! — общение с внешним миром осуществляет бот), окажешься на вершине.
