Чарльз Сноу - Коридоры власти
Днем я пошел на внутриведомственное совещание под председательством Роуза. Мы с Роузом не пересекались со вчерашнего вечера; теперь он едва не утопил меня в любезностях, будто наше бесценнейшее общение было прервано на несколько месяцев. Никто бы не догадался, что накануне мы несколько часов провели буквально бок о бок, одинаково взвинченные. Манера Роуза вести совещания за время нашего сотрудничества не претерпела ни малейших изменений: как и двадцать лет назад, когда я только попал под его начало, Роуз был точен до педантичности и учтив до оскомины. Через год ему исполнится шестьдесят, он в последний раз сядет в председательское кресло. Педантичность и учтивость пребудут с ним до конца. В тот день мы обсуждали текущие вопросы — Роджер Роджером, а дела не ждут.
Не успел я вернуться в кабинет, постучалась моя секретарша.
— К вам пришла одна леди.
Хильда будто извинялась и в то же время явно любопытствовала.
Я спросил, что за леди.
— Она назвалась миссис Смит.
Вчера вечером я все рассказал Эллен. Она только тяжело дышала в телефонную трубку. Прежде чем раздались короткие гудки, я услышал всхлип.
Она вошла и села напротив. Глаза были красны от полопавшихся сосудиков, иссушены бодрствованием. Она держалась — но лучше бы расплакалась. На меня уже смотрели такими глазами; наваждение не отпускало достаточно долго, я даже прослушал первые фразы Эллен — все силился вспомнить. Наконец это удалось: так смотрела моя мать, когда получила сокрушительный удар по гордости — узнала, что мой отец обанкротился.
— Что он намерен делать? — спросила Эллен.
Я покачал головой:
— Мне он ничего не говорил.
— Я с ним даже не виделась.
Она молила о сочувствии, но, предложи я таковое, — отвергла бы его.
Как мог сухо я произнес:
— Сожалею, но такова ситуация.
— Мне нельзя видеть его, пока он не примет решение. Вы ведь понимаете?
— Полагаю, что да.
— Мне нельзя на него влиять. Даже пытаться.
Она вдруг коротко, с горькой иронией рассмеялась:
— Как вы думаете, я могла бы повлиять?
Я столько раз наблюдал, как она переносит трудности. Тяжелее, чем нынче, ей еще не бывало. Вдруг — именно на этой ее фразе — я почувствовал, какова она с Роджером. О, никто бы не сравнился с Эллен по части утешения, никто бы эффективнее не вдохновил на подвиг. Увы: ей не выпало шанса ни утешить, ни вдохновить.
— Что же вы молчите? — взмолилась Эллен. — Как лучше для Роджера?
— В каком смысле?
— Вы же знаете в каком.
Нетерпеливо, поспешно она стала объяснять. Будто мои утренние мысли прочла, честное слово. До встречи с Роджером Эллен ничего не понимала в политике. Теперь интуиция, информированность и чувство к Роджеру давали ей возможность просчитывать ходы, соблазны, возможности — и невозможности. В целом она разделяла мои соображения — с той разницей, что была уверена: если Роджер решит уступить, его простят и примут обратно в игру.
— Как для него лучше?
— Пожалуй, я не сказал бы вам, даже если бы знал. Но я не знаю.
— Вы ведь другом его считаетесь! — вспылила Эллен.
— К счастью, — я счел, что теперь сарказм не повредит, — я действительно не знаю, как для Роджера лучше.
— Но вам кажется, что знаете…
— Если абстрагироваться от вашего присутствия в его жизни, тогда, возможно — заметьте, возможно, а не непременно, — с его стороны было бы разумнее остаться. По крайней мере попробовать.
— Почему?
— Потому что если его политической карьере придет конец, Роджеру будет казаться, что он зря живет на свете. Вы так не считаете?
— Но ведь ему тогда придется пресмыкаться перед ними! Это же унизительно! — Эллен вспыхнула. Она ненавидела «их» со всем жаром своей натуры.
— Ну, не без того.
— А вы знаете, какой Роджер гордый?
Я взглянул на нее.
— Разве он до сих пор не свыкся со своей гордостью?
— Разве с гордостью можно свыкнуться? По-вашему, я — свыклась?
Эллен говорила свободно, ей надоело самопожертвование, ей давно претили правила приличия. Лицо стало таким, каким, наверно, до сих пор его знал только Роджер.
— Нет, — ответил я, — вы не свыклись.
— Если Роджер забудет про эти перспективы и уйдет ко мне — простит ли он меня когда-нибудь?
Новый страх, отметил я, отличный от того, в котором Эллен призналась при первой нашей серьезной встрече; отличный, но имеющий те же корни. Раньше она боялась, что, если Роджер проиграет, он ее обвинит в проигрыше и не захочет больше видеть. Теперь этот страх прошел. Эллен знала: при любом раскладе она будет необходима Роджеру. А все же сомнения, остаточные, но от этого не менее жестокие, мучили ее.
— Вы тут ни при чем, — заверил я. — Если бы Роджер не влюбился в вас — если бы он вообще не влюбился, — он был бы теперь в точно такой же ситуации.
— Вы совершенно уверены?
— На сто процентов, — быстро ответил я.
Я почти верил в то, что говорил. Если бы в глаза мне не смотрела измученная подозрениями Эллен, если бы не ждала хоть какой-нибудь определенности, я, пожалуй, поостерегся бы насчет ста процентов. У Роджера изначально было куда меньше шансов провести свой курс — это я потом понял, годы спустя, — чем мы воображали, когда варились в этом соку. Сомнительно, чтобы личный фактор вроде этой любовной связи мог изменить ситуацию. И все же эта любовная связь изменила пусть не ситуацию, но самого Роджера; неизвестно, в точности ли так он повел бы себя, не будь в его жизни Эллен.
— Я уверен на сто процентов.
— А он — он когда-нибудь в этом уверится?
Я молчал.
— Он уверится? — повторила Эллен.
Хорошо, думала она, вот он уйдет ко мне, мы поженимся, станем вести скромную жизнь — скромную по сравнению с той, какую он вел при Каро; о блестящих перспективах можно забыть навсегда. А если он не забудет, если обвинит в крахе, пусть мысленно, свою вторую жену? Несколько минут Эллен сидела молча. Такая скромная на людях, практически незаметная, она была сейчас прекрасна. Ярость совершенно преобразила эту женщину — ярость да еще, пожалуй, жажда действия в чистом виде, пусть даже это действие направлено на уничтожение ее надежд и самой жизни.
— Я все время говорю себе: с этим надо покончить. Сегодня же. Сейчас же.
— А вам по силам такое? — спросил я. Эллен подняла взгляд, и снова я подумал: лучше бы она расплакалась.
— Что он намерен делать? Что, Льюис?
Глава 10
Хорошее письмо
Я посадил Эллен в такси и занялся наконец делами. Стемнело; секретарши мои разошлись по домам; было тихо. Зазвонил телефон внутренней связи. Это был Роджер. Не загляну ли я к нему, желательно сегодня?
Коридоры наши теперь, вечером, больше обычного напоминали лабиринт. Некоторые двери были открыты, из них лился свет — начальство допоздна заработалось. Дуглас тоже тянул время; я не зашел к нему, не пожелал доброй ночи. Я направился прямиком к Роджеру. Свет, ограниченный конусом абажура, падал на стопку листов писчей бумаги, листы были пропитаны светом как влагой. Роджер поднялся навстречу, тень заслонила окно. Впервые с того раза, когда нас познакомили, пожал мою руку.
— Ну-с?
Напористость обескураживала. Я успел продумать разговор, я не был готов к такому повороту, и потому соболезнования мои прозвучали по меньшей мере нелепо.
— Не стоит беспокоиться, — отвечал Роджер. Полоснул меня взглядом и повторил: — Ну-с? — И щелкнул, по обыкновению, пальцами.
Первая мысль была — он чего-то от меня ждет. Возможно, это прелюдия к некоей сделке. Я ошибся.
— Пора мне все пересмотреть, как вы думаете?
Он почти смеялся. Возбуждение, обусловленное провалом; синдром «чистого листа».
Никаких иллюзий относительно настоящего положения, в сухом остатке — трезвый взгляд на вещи. Я думал, что изучил Роджера. Эллен изучила его лучше. Но в тот день мы с ней оба ошиблись бы, если бы вздумали делать прогнозы относительно его поведения. Прежде Роджер задействовал бы лицемерие, сам для себя назвал бы его подстраховкой (лицемерие, например, сработало в разговоре с Дэвидом Рубином). Теперь он либо забыл о его потенциальной пользе, либо счел, что в данном конкретном случае польза от откровенности будет куда выше.
Между нами лежало овальное световое озерцо. Роджер заговорил. Для начала, чтобы этот вопрос меня не мучил, сообщил, что вынужден будет уйти. Без вариантов. Он проиграл, его курс провалился — что ему остается? Тут он дал себе волю:
— Но я вернусь! И очень скоро! Мое дело не погибнет. Может, я сам его завершу.
А я-то думал, он иллюзии питает! Ничего подобного: Роджер прекрасно сознавал, что его ждет. Не упомянул ни о жене, ни об Эллен: дескать, где уж мне рассчитывать на поддержку, после того что я сделал. Отметил — как факт объективной реальности, как одну из сторон ситуации, — что остается один. Без связей, без влиятельных друзей. Даже без денег. Начнет сначала.
