Виктория Хислоп - Нить
Ольга-младшая тем временем принесла из школы новые учебники, одобренные хунтой.
– Смотри, папа, – сказала она, показывая ему страничку введения. – «21 апреля офицеры перехватили инициативу и спасли страну от коммунистов, вновь пытавшихся ее погубить».
– Чепуха, – сказал Димитрий. – Полная чепуха.
Вечером, когда Димитрий с Катериной остались одни, Катерина поставила вопрос прямо:
– Какой смысл в таком образовании, когда им вдалбливают в голову всю эту ложь?
Димитрий понимал, к чему она ведет, и слушал ее в смущении.
– Ты сам не смог доучиться, но почему же не дать нашим детям лучшее, что в наших силах…
Он все молчал.
– А знаешь, что случилось у Ольги в классе на прошлой неделе?
Одна из Ольгиных подруг, Антула, рассказала в школе анекдот о полковниках. Другая девочка пересказала его своему отцу, как на грех государственному чиновнику, и на следующий же день Антулу исключили из школы.
– Да, знаю, – сказал Димитрий. – Возмутительно.
– Мы должны дать им шанс, даже если нам придется тяжело…
Катерина заметила грусть в глазах мужа. Как и она сама, Димитрий любил детей всем сердцем, но это только укрепляло Катеринину убежденность, что им нужно уехать из Салоников.
– Я знаю, что ты права, – сказал Димитрий, глядя на жену, – но все бы на свете отдал, чтобы они остались здесь.
Через несколько дней премьер-министр Георгиос Пападопулос приехал в их город и произнес речь в университете. У Димитрия с Катериной в магазине было радио, и они включили его, чтобы послушать новости.
«Университет должен стать церковью, направляющей духовный рост нации. Преподаватели обязаны вести нацию за собой, и моральное состояние снова должно стать главной заботой, основой человеческой жизни. Нам необходимо вернуться к менталитету, не допускающему нарушения моральных и социальных норм».
– Не могу слушать! – крикнул Димитрий. – Невыносимая пропагандистская чушь!
– Тсс, Димитрий!
Катерина покрутила ручку настройки радиоприемника, чтобы переключиться на другую частоту. Кто знает, каких взглядов придерживаются посетители, – высказываться против режима просто опасно.
Теперь из динамиков гремели бесконечные военные марши.
– Может, совсем выключить, Катерина? По мне, тишина и то лучше.
Иногда Димитрий вспоминал их вечера с Элиасом, когда они вместе слушали ребетику, и его охватывала ностальгия. Его огорчало, что столько песен теперь запрещено. Его дети не могут слушать певцов, каких хотят, читать новости, какие им следовало бы читать. Пьесы, стихи, проза – все это подвергалось цензуре, а теперь, по словам Пападопулоса, еще и мысли будут контролировать. Деспотический режим.
В половине десятого, закрыв магазин, они молча вернулись на улицу Ирини. Теодорис с Ольгой сидели у себя в комнатах, а Катерина пошла в кухню готовить ужин для всех. Димитрий вошел следом и сел за стол. Стал смотреть, как она в глубокой задумчивости режет хлеб.
– Катерина, – сказал он наконец. – Я знаю, ты права. Мы еще можем вытерпеть такое ограничение свободы, но для детей здесь нет будущего. Мы должны их отпустить.
– Ты серьезно, Димитрий?
– Да. Это было эгоистично с моей стороны. У мамы много денег, так почему бы детям и не поехать в университеты за границу. И она права: моя ненависть к отцу не должна их касаться.
Он поднял голову, и Катерина увидела, что в глазах у него блестят слезы.
В тот же год Теодорис уехал учиться в Лондон, а вскоре и Ольга выдержала экзамен в Бостонский университет.
Ни разу Димитрий и Катерина не пожалели о своем решении. Атмосфера репрессий сгущалась, хунта ссылала тысячи инакомыслящих.
– Я слышал, они снова отправляют людей на Макронисос, – сказала однажды Катерина. – Но этого же не может быть, правда?
– Увы, боюсь, что может, – ответил Димитрий.
Жесточайшие физические и психологические пытки снова стали нормой, и с этим ничего нельзя было поделать. Свободной прессы не было, демонстрации запретили, не осталось никаких способов выразить протест.
Каждое воскресенье по вечерам Димитрий с Катериной писали детям письма. Иногда мать шила или вышивала что-нибудь для них – блузку или платок для Ольги, рубашку или наволочку для Теодориса. Писать они старались весело, легко, боясь, что если будут упоминать о политике или критиковать режим, то письмо не дойдет.
Катерина с радостью послала бы детям и чего-нибудь съестного, но Димитрий уверял ее, что в Америке и Британии они и так не голодают, да к тому же соус долмадики наверняка протечет сквозь коробку.
В ноябре 1973 года, когда уже три дня продолжалась студенческая забастовка, студенты Афин подняли восстание. По любительскому радио они передали обращение к народу Греции, призывая сражаться за демократию. Студенты вышли на демонстрацию и в Салониках, чтобы выразить поддержку, но вскоре она была подавлена полицией и армией.
– Как ты думаешь, Теодорис тоже был бы там? – задумчиво спросила Катерина.
– Скорее всего, – ответил Димитрий.
В Афинах массовые демонстрации против режима вылились на улицы, и через три дня после начала студенческой забастовки ворота Афинского политехнического университета, где забаррикадировались студенты, пробил танк. В завязавшейся схватке погибло двенадцать человек, сотни были ранены.
Это было начало конца. В результате Пападопулоса свергли, а через год диктатуре пришел конец и в страну вернулось демократическое правительство. Коммунистическая партия стала легальной впервые с 1947 года и приняла участие в выборах, состоявшихся в середине ноября. Димитрий ликовал, когда она заняла несколько мест в парламенте.
Летом Теодорис с Ольгой приехали на каникулы. Они учились хорошо и оба уже строили планы, что будут делать после университета. О деньгах они могли не беспокоиться. Теодорис перевелся в Оксфорд и начал писать докторскую диссертацию по философии, а Ольга осталась в Бостоне.
В Салониках жизнь, судя по всему, налаживалась, и Димитрий с Катериной, хотя и очень гордились тем, что их дети добились успехов за границей, втайне надеялись, что, завершив образование, они вернутся в Грецию. Когда дети приезжали домой, родители то показывали им строящееся новое здание, которое должно было изменить облик города, то водили посмотреть на улучшения в городской инфраструктуре.
Вскоре Теодорису предложили место в крупной юридической конторе в Лондоне, а Ольга стала врачом в больнице в богатом пригороде Бостона, и каждый шаг их блестящей карьеры уводил их все дальше от родного дома. Летом 1978 года впервые ни один из них не смог приехать в гости. Может быть, это вышло случайно.
Вечером 20 июня, во вторник, на небо взошла полная луна, и закат над Олимпом обещал быть очень красивым. Над заливом встало золотое зарево, которое скоро потемнело и стало огненно-красным. Море переливалось сразу и серебристым светом луны, и огненным светом солнца.
В эту чудесную ночь люди прогуливались рука об руку вдоль набережной или сидели за столиками в кафе и смотрели на море, опьяненные великолепным световым шоу, которое устроила сама природа. Не нужно было ни музыки, ни разговоров: зрелища солнца и луны было более чем достаточно.
В десять часов земля задрожала. Салоники давно привыкли к таким напоминаниям о том, что земля под ними не так уж устойчива, но на этот раз дрожь не прекращалась.
Димитрий с Катериной допоздна работали в своей мастерской на улице Ирини, когда все вокруг загрохотало. Ножницы скатились со стола и с громким стуком упали на пол, Катеринина швейная машинка затряслась на подставке. Ставни захлопали, стулья попадали, рулоны ткани, сложенные у стены, раскатились, как кегли. Казалось, земля под ними вот-вот провалится.
– Любовь моя, – сказал Димитрий, хватая Катерину за руку, – мне это не нравится. Давай-ка выбираться отсюда.
Они выскочили из дома и выбежали на широкую улицу, идущую с востока на запад. Под открытым небом они чувствовали себя увереннее, но тут подстерегали новые опасности: они с ужасом увидели, как дом перед ними зашатался и рухнул. В глаза и в легкие набилась пыль.
Толчки длились недолго, однако разрушения произвели катастрофические. Несколько минут фундаменты каждого здания в городе яростно трясло, а многие из них просто не были на это рассчитаны. Вскоре наступила тишина, а затем – несмолкающий вой сирен.
Переступая через обломки рухнувшей каменной кладки, Катерина с Димитрием поспешили вниз, к площади Аристотелус. Открытое пространство казалось относительно безопасным, и там собрались сотни людей. Так они и стояли – некоторые плакали, а многие от потрясения даже плакать не могли. Вчера уже были предварительные толчки, но землетрясения такой силы не ожидал никто.
