Сергей Жадан - Ворошиловград
Оставшись одна в чужой стране, Глория Абрамс объявляет набор новых хористов из местных прихожан. Тогда же она соглашается передать все полученные ею в Америке суммы представителям анархистских организаций. В назначенное время Глория берет билет до Ростова, где и должна была состояться передача денег, в сопровождении местных подпольщиков садится на поезд и отбывает в восточном направлении. Однако до Ростова она не доезжает. В вагоне ее не оказывается, все попытки посредников, встречавших ее, разузнать, куда же подевалась певица, оказались тщетными — ни проводник, ни соседи по вагону никаких пояснений дать не смогли. И далее все старания боевых групп обнаружить след Глории Абрамс или хотя бы узнать что-нибудь о судьбе денег, которые она везла с собой, успеха не имели — женщина бесследно исчезла в черной дыре Донецкой железной дороги, вместе с долларами и записями своих музыкальных произведений. Однако часть рукописного архива всё же уцелела, прежде всего благодаря Саре Абрамс, которая сохранила для истории джаза музыкальное наследие сестры.
Предлагаемый вашему вниманию спиричуэл — одно из последних произведений, написанных Глорией Абрамс. Созданный непосредственно перед исчезновением певицы, он справедливо считается одним из самых лиричных и социально-заостренных образцов джазового хорового пения, а мелодия, положенная в его основу, неоднократно исполнялась всемирно известными джазменами, такими как Чесни Генри Бейкер или Чарльз «Бёрд» Паркер.
* * *Кто стоит на причалах и рейдах, провожая солнце?
Это мы, Господи, рыбаки и рабочие, после изнурительной
работы, выходим со старых верфей,
останавливаемся на побережье и поем вслед речной воде,
что навсегда от нас утекает.
О чем могут петь мужчины такими тихими вечерами?
Мы вспоминаем, Господи, наши города и плачем по ним.
Мы вешаем на деревья наши гитары и трубы и заходим в реку.
Стоя в теплых волнах, мы поем вслед зеленой воде,
протекающей мимо нас.
Стоя среди теплых волн, мы поем вслед жизни,
утекающей сквозь пальцы.
И когда прохожие попросят вас спеть для них, что вы ответите?
Мы ответим: голоса наши горьки, как арестантский чай.
Джаз выдавливает наши сердца, как марокканские апельсины.
Всё наше пение — лишь память о тех
горячих кварталах, которые мы оставили, лишь плач по воде,
что утекает.
И если б мы забыли свои дома — было бы нам, о чем петь?
Мы говорим памяти: оставайся с нами, не покидай нас.
Все наши песни о банках и магазинах, разрушенных временем,
о лавках и складах, полных мануфактуры.
О наших женах, ради которых мы готовы были умереть,
и детях, которые придут когда-нибудь в наши цеха и станут
трудиться вместо нас.
Мы все связаны этими реками, что протекли сквозь наше
прошлое.
И наши жены стоят с нами на этих берегах.
Пророк Захария выходит в обеденный перерыв из цеха,
вытирает рабочий пот, звенит гвоздями
и ножницами в карманах своего комбинезона,
смывает с черных ладоней машинное масло и угольную пыль.
Пока нет работы и можно смотреть в небеса,
пока можно отдохнуть от тяжелого, нужного всем труда.
Останься в нашей памяти, город, из которого нас вывезли
в старых вагонах.
Все, кто забывает тебя, навеки теряет покой:
всякий из них исчезает с разорванным сердцем.
Нам так легко делиться прошлым.
Жизнь — это машина, сделанная для нас,
и мы знаем, что не стоит бояться этой машины.
Золотые цеха открывают для нас свои ворота.
Высокое небо плывет над нашими школами и лабазами.
И всё, что ждет нас, — запустение и забытье,
все, что ждет нас, — любовь и спасение.
8
Темные пиджаки, белые рубашки, битые надежные ботинки. И машины у них такие же — битые и надежные. Мерседесы и фольксвагены. Похоронная команда в полном сборе. Я обогнул ангар, вышел на полосу и сразу наткнулся на них взглядом. Стояли возле своих машин, будто таксисты на вокзале. Курили и переговаривались о чем-то несущественном.
— Эй, гаджо! — сразу заметил меня Паша, Кочин родственник. И все прочие тоже задвигались: — Привет, гаджо, ты что-то опаздываешь.
Я подошел и по очереди со всеми поздоровался. Сначала с Пашей, который держал в каждой руке по телефону, потом с толстым Борманом, у которого за лето отросли красные волосы, и он время от времени касался их руками, словно не веря, что они у него действительно отросли. Потом с Аркадием, Прохором, другими нашими из церкви — верными прихожанами с добрыми намерениями, которые стояли в черных пиджаках посреди взлетной полосы, как гости на свадьбе, что вышли покурить между танцами. Поздоровался и с Эрнстом, он выглядел решительно и напоминал жениха на собственной свадьбе — казалось, вся эта затея ему не нравится, хотя он сам по большому счету ее и замутил. Последним поздоровался с Шурой, возле него и остался стоять. Шура молчал, заметно было, что чувствовал себя уверенно с такой кодлой за плечами. На нем была черная ветровка, легкая и удобная, как раз для махача. Придержал мою руку.
— Тебе письмо пришло, — сказал, доставая из кармана сложенный вдвое конверт. — Я вчера забыл отдать.
Письмо было от Кати. Адрес был написан круглыми детскими буквами. Я засунул конверт в карман джинсов.
— Потом почитаю, — пояснил Травмированному.
Он понимающе кивнул.
Солнце ровно горело над нами, и ветер обдувал черные от загара мужские лица. Все были сосредоточенны и спокойны. Паша рассказывал историю про покупку подержанного фиата, дочери на свадьбу, говорил, что продавец молдаванин откуда-то из Бессарабии пригнал машину на продажу аж сюда, но забыл дома документы, однако не сказал об этом, пока не продал фиат, а теперь не знает, что делать — нужно возвращаться домой за документами, но возвращаться не на чем, а свадьба уже совсем скоро, и фиат почти не битый, цвета крови. Все его утешали, советовали не переживать, говорили, что документы — это чепуха, что купят ему все нужные документы, чтобы он не забивал голову ерундой, а фиат, говорили, — это хороший подарок, нужный и скромный, они его в этом полностью поддерживают и тоже подарят молодым что-нибудь полезное и не слишком битое. И со стороны могло показаться, что они прямо сейчас собрались праздновать, вот только перекурят и вернутся к свадебному столу, где их ждут жены, сестры и горячие до безумия любовницы. И только два мобильных телефона, которые держал в руках Паша, напоминали, что до свадьбы еще нужно дожить.
