Уилл Селф - Как живут мертвецы
— И тем не менее, — продолжал Хартли, — прежние арендаторы оставили здесь кое-что для чтения, журналы и прочее, так что, пожалуйста, чувствуйте себя как дома. Вы можете полюбоваться на нашего нюё, но только если вам действительно этого захочется. — И он исчез за очередной дверью с матовым стеклом, за которой клерки в костюмах разных эпох вертели в руках спирографы, возились с тамагочи, обменивались покемонами.
Фар Лап взял в автомате квитанцию с номером и протянул мне.
— Вот, Лили-детка, твой номер — 1347, - похоже, тебе придется подождать.
— Почему это мне? А тебе?
— Гм… мне время собирать пожитки, детка, хей-йе?
— Прости… ты что, хочешь здесь меня оставить?
— Я посмертный проводник, Лили-детка. Это мое ремесло. Но очень скоро ты не будешь мертвой, а мне пора быть где-то там.
— Где-то там?
— Я открываю новый ночной клуб в Камден-Тауне, это его название — «Где-то там». Потрясающее место, детка — поверь мне, просто закачаешься, йе-хей?
Могу ли я чувствовать себя как дома в этом временном месте? Абсурдная идея. Внезапно меня охватила тоска по Далстону, подвалу дома № 27 по Аргос-роуд, тоска по моим каждодневным занятиям. Даже по Жирам.
— Ну что ж, придется ограничиться компанией детей.
Фар Лап, причмокнув, втянул в себя щеки.
— Не-е, детишки пойдут со мной, йе-хей? Это не их круг, детка, совсем не их. Он только твой, Лили, только твой.
Лити был потрясен до глубины души.
— Ах, эти во-олны золотых волос и эти о-очи голубые… Все, что оста-алось от тебя — печаль. Одна-а печаль! — в его гагатовых глазках блеснули слезы. Он сделал несколько неверных шажков по вздувшемуся линолеуму, едва не упав в обморок, но Фар Лап подхватил его и сунул в свой мешок.
Грубиян тоже разволновался.
— Вали отсюда, старая толстая сука! Убийца проклятая! Ты, Майра Хиндли, давай проваливай! — Выкрикнув эти ругательства еще раз, он бросился к дверям. Последним, что я увидела — или я должна сказать «мы увидели»? — был хвост его енотовой шапки. Какого черта я ее купила? О да, я вспомнила: ему хотелось быть королем Дикого Запада.
Передо мной стоял один Фар Лап.
— Вот так, Лили-детка, йе-хей? Здесь у меня в мешке для тебя что-то есть… Если ты в самом деле решила уйти.
— На что ты намекаешь? — Я начала раздражаться. Никогда не любила прощаться.
— У тебя остался последний шанс сойти с круга, детка. — Его голос звучал с той особой ясностью, которая появлялась в моменты поучений. — Еще есть время прицепиться к крючкам и петлям благодати. Если ты этого захочешь. Если сможешь — всего на несколько мгновений — сконцентрироваться на главном. Поверь мне, Лили-детка, ты не пожалеешь.
Я посмотрела в его зеркальные очки и увидала там свое отражение — после одиннадцати лет в гробу я выглядела не так уж плохо, как можно было ожидать. Серо-голубые глаза, крупный нос, высокие скулы — за такие умереть не жалко. Густые блестящие светлые волосы. Нет, я выглядела совсем неплохо.
— А что у тебя в мешке? — спросила я.
Порывшись в плетеном мешке, он вытащил поочередно: изюм — с роскошной средиземноморской красоткой на коробке, апельсин, хрустящие хлебцы, шесть кусочков сыра, банку светлого пива «Топ Дек», лайм и наконец — батончик «Марса».
— Вот, Лили-детка, немного еды. Ты ведь проголодалась, верно?
— Проголодалась? Да я умираю от голода! — Я взяла еду из его сложенных лодочкой ладоней и рассовала по карманам пальто. Последним туда отправился батончик «Марса»: я знала, что выну его первым.
— Так, значит, тебе захотелось есть, детка, йе-хей?
Еще как. После всех этих лет невыразимо острая боль — чувство голода — снова терзала меня. Потребность в пище развязала химическую войну в реторте моего желудка.
— Теперь перестанешь думать о том, чтобы трахнуться — для разнообразия, йе-хей?
Так оно и вышло. Впервые за несколько месяцев из моей головы улетучились все мысли о сексе. Я проглотила еду в одно мгновение. Как я и ожидала, «Марс» исчез первым. Маленький коричневый батончик растаял у меня во рту, сбежал теплой струйкой вниз по горлу, наполняя меня эротической сладостью. Я слопала его в три глотка. Как хорошо снова есть своими зубами — такого подарка я не ожидала. За «Марсом» последовал изюм, за изюмом — апельсин, хрустящие хлебцы и сыр. Я запила все пивом «Топ Дек» и даже тебя не угостила. Но, черт возьми, нужно было заявить о себе погромче. Когда я подняла глаза от своей преступной трапезы, Фар Лап уже исчез. Абсолютно в его духе — просто исчез из поля зрения.
Вскоре голод вернулся. Дикий голод пришел, чтобы уволочь меня с собой. Не знаю, почему Хартли сказал «прежние арендаторы» — время от времени за дверью в дальнем конце помещения раздавался мучительный вой бормашины. Если я не ошибаюсь, там лечили зубы. Но моя сексуальная одержимость исчезла, спасибо хоть за это, потому что, начав рассказывать тебе всю эту историю, я поняла, что впуталась в нее именно из — за секса. Хочешь знать все о похоти? Я расскажу тебе о похоти.
После открытия, сделанного в доме Элверсов, промчалось несколько недель. Я валялась дома на кровати, курила и слушала свой маленький приемник. Диктор — теперь он говорил с протяжным северным акцентом — сообщил, что умер Бенджамин Спок. Черт возьми, Спок! Наконец-то один из нас. Сколько раз я листала его книгу в поисках слова «колики», а одна из моих дочурок стонала и корчилась на кроватке. Спок, с его изумительным здравым смыслом, которому такая растяпа, как я, могла следовать не больше нескольких минут. Вот если бы у меня были дети от Спока, они бы, возможно, выросли совсем другими — никто не умер бы, не пристрастился к наркотикам, не погряз в эгоизме.
За мыслью о Споке как о возможном отце моих детей совершенно логично пришла мысль о том, каково заниматься этим со Споком. На что бы это могло быть похоже! Мне всегда нравилось представлять себе доктора в качестве любовника — он знает, где что находится и все такое прочее. Внезапно я почувствовала, что не только рассматриваю эту ситуацию — гляжу в его очки, помогаю снять белый халат, — но что я возбуждаюсь. Разумеется, я не могла чувствовать, как увлажняются мои гениталии или твердеют соски, но мозг охватило безумное желание. Не утихавшее еще полтора года.
Я бы не отказалась заняться этим с Пол Потом — конечно, он не вышел ростом, но по моему опыту коренастые коротышки отличные любовники. Как жаль, что он ушел в поля смерти в мае 98-го. А этот парень, Марсель Папон, конечно же посылал евреев в газовые камеры, но надо отдать ему должное, он выглядел на суде таким элегантным. Он получил десять лет, и я бы не отказалась разделить с ним ненадолго заключение — ты понимаешь, что я имею в виду? А эти сумасшедшие бритоголовые в Саксонии-Ангальт? На федеральных выборах они набрали восемнадцать процентов. Той ночью они наверняка гуляли в пивных, и я была не прочь повеселиться с ними. Да, моя похоть не знала дискриминации. При жизни я считала себя ее игрушкой, но это было смешно по сравнению с тем, что творилось со мной сейчас: я бы трахнула все, что движется. Бэмби Блэра и мокрогубого Адамса — я бы хотела крутить с ними любовь втроем во время англо-ирландских переговоров. А что, если прибавить к ним парочку толстяков-юнионистов — для ровного счета? Или головорезов с Западного Берега с полотенцами на голове? А вдруг они угомонятся, если проведут со мной по нескольку минут каждый. Последствия сексуального подавления всем известны. Я не могла плакать, когда закрылись Милые Голубые Глаза, зато я занялась бы с ним любовью прямо на его проклятом смертном одре. Я позабыла стыд. Рой Роджерс[56] мог бы петь в моей стране в любое время, я бы знала, как разрядить его собственный Ствол.
Все первые девять месяцев 98-го года я валялась в постели, корчась от снедавшей меня похоти, Жиры испуганно жались к стенам, Лити, изображая оргазм, распевал: «Je t'aime». Даже Хе-Ла необычно разогрелась, а Грубиян… ну, можешь себе представить. В конце концов мне пришлось подняться. Я неплохо справилась с тем, что стала мертвой, толстой и старой, но получить вдобавок грязное воображение? Что ж, попробуй ответить сам.
После того, как Элверсы уехали, а я потеряла работу, мне было почти некуда пойти. К тому же меня беспокоило, что из-за моей недавно обретенной похотливости мне будет сложно оставаться незаметной. Что, если один из мириадов мужчин на улице, на которых я смотрела с вожделением, меня заметит? Может выйти скандал. Нет уж, я решила проведать свою младшую дочь и ее борова. Если кто-нибудь и способен погасить мою похоть, как какую-то поганую лампочку, просто щелкнув выключателем, так это Наташа. Она всегда была потаскушкой, а со временем стала законченной шлюхой. Всему виной дурные наклонности. «Почему бы тебе не трахнуться с ним, Нэтти? — шептал внутренний голос. — Ты почувствуешь себя привлекательной… на время». Это ее устраивало — обменивать тающие запасы уважения к себе на пятифунтовые бумажки мужского вожделения. Молодчина!
