Джойс Оутс - Коллекционер сердец
– Как вы добры! Как ваше имя?
Магдалена сказала ему, в ответ на что он заметил:
– Замечательно красивое имя. А меня зовут… – И произнес какое-то слово, сплошь состоящее из свистящих звуков.
Магдалена не разобрала его и постеснялась переспросить. Она лишь спросила:
– Где вы живете?
Молодой человек, слегка скривив рот, ответил:
– Живу? Я живу здесь.
Магдалена так и не поняла, где именно, потому что разве можно жить в старой церкви?… А может, он просто подшучивал над ней? Потом спросил, где она живет, и Магдалена, прикусив нижнюю губку, ответила:
– Вообще-то у меня нет дома. Мать выгнала меня, она совсем меня не любит.
Странно, но Магдалена всецело и полностью доверилась этому незнакомцу. А тот смотрел на нее с состраданием. Глаза девушки наполнились слезами, и она услышала собственный голос:
– Там, дома, слишком много ртов, всех не прокормить. Кому охота умирать с голоду? – И поразилась своим словам. Как можно такое говорить?
Однако молодой человек, похоже, ничуть не удивился. Лишь нахмурился и заметил:
– Да, так уж устроено в природе… слишком много ртов. Вот почему я пою, Магдалена.
И снова Магдалена не поняла его, и снова побоялась спросить. А молодой человек спросил:
– Можете остаться со мной, Магдалена? Только вы можете мне помочь.
Магдалена с готовностью воскликнула:
– Помочь? Но как?
И он ответил:
– Просто остаться со мной! Я ведь протяну недолго, поймите это правильно.
Он запел снова, еще более страстно, чем прежде, и Магдалена слушала как завороженная. Ей показалось, он усовершенствовал стих. Ничего прекраснее просто представить было невозможно. Но вот он умолк, грустно покачав головой, и Магдалена предложила ему кувшин, где, как ей казалось, еще осталась вода. Она забыла, что и сама пила из этого кувшина. Но певец лишь отмахнулся, и в его жесте сквозила безнадежность. Он сказал:
– Я начал петь, потому что мне просто этого хотелось. А теперь в пении вся моя жизнь. Я понял, что создан для этого. Я должен.
Магдалена наивно воскликнула:
– Как это создан? И кто вас заставляет? – Поблизости не было ни души. Никого, кто бы мог заставить его. В церкви никого, кроме нее и певца; на церковном дворе тоже ни души, и он выглядит таким заброшенным и запущенным. За частично обрушившейся каменной оградой терялись вдали, в туманной дымке, пологие холмы, доносился плеск волн. Океан? Так близко? Но ни единого признака, что место это обитаемо. Лишь чайки кружили над головой, испуская пронзительные голодные крики.
Певец расхаживал у алтаря и, похоже, не обращал внимания на то, что его окружало. Несколько раз натыкался на скамью и кафедру, слепо обходил препятствие, хмурился, его рот странно кривился. А потом пробормотал:
– Мой отец пел, и его отец тоже. У них была в точности такая же судьба. Они умерли совсем молодыми. Я, разумеется, не помню ни того, ни другого. Оба умерли от разорвавшейся в горле артерии. – И он провел ладонью по своему бледному горлу с синеватыми жилами, которые так страшно набухали во время пения. – Говорят, это проклятие. Но я не верю в проклятия.
Магдалена содрогнулась, но может, это было вызвано порывом холодного ветра? Она заметила, что на улице уже почти стемнело, хоть теперь и весна и дни стали длиннее. И тогда она спросила:
– Чем же я могу помочь?
Молодой человек вдруг улыбнулся веселой мальчишеской улыбкой и ответил:
– Просто пойте со мной, Магдалена!
Магдалена изумилась. Петь? С таким одаренным певцом?
– Но…
– Да, вы должны! Обязательно. Тогда силы мои удвоятся.
И застенчиво, нехотя Магдалена запела. Она, которая никогда прежде в жизни не пела, разве что себе под нос или вместе с сестрами, пела теперь с этим молодым человеком, а он сжимал ее руку в своей и смотрел ей в глаза. День на исходе… Близится ночь… Голос Магдалены был слишком слаб; тогда молодой человек прервался и сказал, что лучше начать сначала. День на исходе… Близится ночь… Но нет, что-то не ладилось. Щеки у Магдалены горели – она стыдилась своего тоненького девичьего голоска. Ничего не получалось, хотя Магдалена пыталась петь изо всех сил и правильно. Просто голос не был поставлен, лишен звучности и красоты. О, больше всего ему не хватало именно красоты! Молодой человек поморщился, словно ему причиняли боль звуки ее голоса, перестал петь и оттолкнул ее руку. А потом с упреком заметил:
– Ты не стараешься, Магдалена!
Расстроенная, она принялась по-детски оправдываться:
– Но я… я стараюсь! Я очень стараюсь!
Молодой человек отвернулся и мрачно заметил:
– Шла бы ты отсюда. Оставь меня. Ты просто смешна!
Так Магдалену, обиженную и удрученную сверх всякой меры, снова выгнали. Она выбежала из церкви, а потом – и из церковного дворика, в «нижний» Эдмундстон, и слезы градом катились у нее по щекам.
Магдалена бежала и слышала за спиной тишину – гулкий вибрирующий звук, какой издают волны, накатывающие на берег; тишина невыносимо давила на барабанные перепонки, угрожала оглушить, затопить ее. И сквозь эту тишину пробивался голос певца, уже не такой сильный и громкий, но по-прежнему невыразимо прекрасный. День на исходе, близится ночь… вечерние тени… Уже в сумерках Магдалена подбежала к дому на Чартер-стрит, и ей пришлось позвонить в звонок (что было странно и глупо). И в ожидании, когда Ханна откроет и впустит, она рыдала в полный голос.
5
– Что… что это такое? Эта вечная обуза, она всегда со мной!
Магдалена читала девяносто шестой псалом, и вдруг тетя Эрика перебила ее и бешено заколотила правой рукой по безжизненной левой. Ею овладела невиданная прежде ярость, будто пламя обуяло ее маленькое хрупкое кукольное тельце. Мало того, что заколотила, она еще громко пронзительно и сердито зарыдала. Хельга, вязавшая в соседней комнате, со звоном отбросила спицы и поспешила в спальню. Магдалена, сидевшая рядом с диваном, со страхом и удивлением взирала на тетю. Хельга начала успокаивать:
– Да будет вам, миссис Кистенмахер! Не надо. Вы прекрасно знаете, что это такое и почему.
В ответ на что тетя Эрика прорыдала:
– Не знаю! Я не знаю!
И тогда Хельга сказала:
– Знаете, миссис Кистенмахер. Ну-ка, скажите вслух «моя рука».
И тетя Эрика взвизгнула:
– Нет! – И, опираясь на правую руку и судорожно двигая ногами, отчаянно пыталась приподняться и облокотиться на спинку дивана, напоминая в этот миг раненое, бьющееся в агонии животное. От этих беспомощных стараний глаза у нее вылезли из орбит.
Магдалена с ужасом наблюдала эту сцену. Что она должна делать? Чем может помочь? Хельга схватила тетю за правую руку и пыталась успокоить, затем похлопала по левой, безжизненной, вытянутой вдоль тела. И сказала:
– Вот, видите? Это тоже ваша рука, миссис Кистенмахер. И эта тоже. Все это ваше.
В ответ на что тетя Эрика сердито прошептала:
– Нет! Не мое! – А потом прекратила борьбу, и Хельга мягко заметила:
– Вы не должны оборачивать гнев против себя, миссис Кистенмахер. Доктор Мейнке все время так говорит.
На секунду показалось, что бедняжка пришла в себя. Она часто дышала и не сводила глаз с левой руки, торчавшей из рукава розового шерстяного халата, затем убрала здоровую руку и бессильно откинулась на подушки дивана. А потом вдруг ее маленький влажный и розовый ротик приоткрылся, точно птичий клюв, а правый здоровый глаз превратился в узенькую щелочку, и она пронзительно закричала. Она кричала и кричала, а Магдалена с Хельгой взирали на нее в немом ужасе.
6
Магдалена думала: Он меня прогнал. Я никогда больше не смогу прийти и увидеть его. Я его подвела, теперь он меня презирает.
Магдалена думала, вертя в пальцах гладкие блестящие бусины четок: Господи, дай мне силы. Не позволяй больше приближаться к нему. Верни мне мою гордость, Господи.
На протяжении нескольких дней Магдалена закрывала и зашторивала окна своей комнаты, не позволяя ворваться в них ни солнечному свету, ни весеннему шуму. И все время проверяла, крепко ли закрыты и заперты рамы, плотно ли задернуты шторы. На протяжении всего дня избегала по мере возможности подходить к другим окнам в доме, уж не говоря о том, что на улицу не ступала и ногой. По ночам плохо спала, крепко прижималась ухом к подушке, хотя слышать было особенно нечего – кроме биения крови в висках. Но Магдалене все время казалось, что она необычайно ясно слышит голос певца, словно он находится не в милях отсюда, в заброшенной церкви, а стоит рядом, прямо под окном. День на исходе… Близится ночь…
И Магдалена яростно шептала себе:
– Нет!
* * *
Ветер с реки, дующий резкими порывами, был влажным, прохладным и имел солоноватый металлический привкус. Невидимая пыль въелась в лицо Магдалены, щипала глаза. Как безобразна сейчас река, цвета расплавленного олова от отражающихся в ней тяжелых свинцовых туч. А лодки и доки кажутся такими хрупкими, жалкими. Магдалена торопливо шла по Мерримакскому мосту и вся дрожала от волнения и холода. И несмотря на шум движения и плеск воды о сваи моста, отчетливо различала голос молодого человека. Он пел, звал ее. И еще казалось, что в его песне звучит больше страсти – или отчаяния? И разве не к ней он когда-то взывал: Ты должна мне помочь, Магдалена!
