Александр Новгородцев - Анимация от Алекса до Я, или Всё включено
На ужине ко мне подсел печальный цыган, показавшийся неуловимо на кого-то похожим.
— Алекс, в следующий раз, я буду капитаном у русских, — сказал он, потирая гладкие щёки. — Почему не предупредил, что эти барабадосы не умеют играть, а?
Но впрочем, отсутствие бакенбард, которые, по горячим заверениям Марио, оптимизм которых не сочетался с хмурым лицом, ему уже осточертели, его внешность не испортило. Конечно, он уже не так походил на великого русского поэта, но зато продавцы в магазине, где он стянул ящик пива, его не узнают по старому фотороботу.
Но в тот же вечер Марио нашёл способ отыграться.
У нас было запланировано комедийное шоу, в последней сценки которого, Боб доверил главную роль мне. Сказать, что я подивился такому щедрому жесту, значит не сказать ничего. Быть может, он смирился, что к концу шоу остаётся мало зрителей и уже не так престижно выступать в последних скетчах ради пустого зала.
Сценка представляла собой ещё одну незатейливую историю, в которую при желании можно добавить много импровизационных моментов. Начиналась история с появления на сцене молодого человека. Зрительный зал олицетворял собой озеро с рыбками. Была табличка с надписями «Suya Girilmez» — купаться запрещено.
Но, несмотря на запрет, парню не терпелось окунуться в пруду душным летним вечером. И вот он раздевался до плавательных шорт и на счёт три готовился лезть в воду. Вместе с залом он принимался считать: «Ваанн — бииирр — рыааааз… тююю — иииккиии — дывааа». А перед: «Фрии — юч — три», — слышался свисток констебля, обходящего местность. Парень метался, не знал что делать, куда прятаться. Взгляд натыкается на Машу, вернее на статую, стоящую на постаменте. Его осеняет, он утаскивает статую в кусты и сам становится на её место. Боб-полисмен приходит, видит одежду.
— Что это, йя? What this? Бу нэ? — но не видит злоумышленника, рассеяно глядит на статую, дубинкой простукивает по ней. Причём делает это чувствительно, но, ожидая это посягательство на моё мужское достоинство от Боба, я предусмотрел страховку, на случай желания полисмена превратить фаберже в яичницу.
— Смотри-ка, реально гипс, — звучит голос рыбы-комментатора из зрительного пруда.
Боб удивлен не меньше, он снова стучит. Но на мякине меня не проведёшь. Полисмен, прихватив одежду исчезает.
Парень слезает с постамента, он немного раздражён, остался без одежды, но всё также хочет окунуться. И снова идёт счёт. Но на сей раз раздаются детские голоса. Парень вспархивает на место в позе лыжника. Дети — Маша и Мусти — выскакивают, играют в мяч, обязательно попадая пару раз в статую, причём в самые смешные и чувствительные места, йяпыстырджи. По гриму видно, как статуя негодует и сдерживается, чтобы не закричать. Напоследок бэбэки пытаются накормить скульптуру растаявшим пирожным из Мустиного кармана, явно не первой свежести и измазывают лицо кремом. Псевдо-дети убегают.
Молодчик раздражён чуть больше. В йогической позе «хастападасана», в наклоне вперёд, он вытирает лицо о шорты. Желание окунуться в прохладной заманчивой воде пруда лишь усилилось. Но и на это раз не дают совершить сей проступок. На этот раз появляется парочка влюблённых — Марио с Олесей. Она устраивает ему ссору за опоздание и за лифчик, торчащий из брюк. Статуя предвидит, что выяснение отношений может затянуться, и, пока они сидят нахохлившись, отвернувшись друг от дружки, голубит каждого нежными поглаживаниями. Они поворачиваются, мирятся и в знак примирения решают оставить росписи на статуе. Марио достаёт нож, чтобы выцарапать инициалы, из пруда слышны детские голоса протеста и статую разрисовывают помадой.
— Извини, Алекс, — говорит Марио, касаясь женской косметической штучкой моего лица, только свеже-утёртого от кондитерского жира.
Статуя в негодовании. Вновь полицейский, на этот раз и он недоволен проявлением вандализма и удаляется искать виновных-живописцев. Его сменяет алкаш — Мустафа. Статуя, пользуясь его состоянием, под зрительский хохот угощается алкогольной продукцией и бутербродом, пока тот дремлет. В ответ бомж совершает неблагодарное действие и орошает статую продукцией водоперерабатывающего завода имени «Правого Мочеточника». Уползает. Статуя в ярости. Молодчик спрыгивает с подиума, пинает всё что есть под рукой, сыплет проклятиями, зажав нос, нюхает себя. Последний выход — это старая бабка уборщица с двумя вёдрами. В ведрах вода.
Бабка, напевая, шваброй мутузит по полу, затем переключается на статую, той же шваброй начинает с лица, моет всю поверхность тела, включая интимные зоны. Статуя терпит. Бабка Боб не жалеет мыла, моющих средств, поднимает статуе руки, моет подмышки. Затем вижу, как Боб наматывает на конец швабры тряпку и примеряется жестами трубочиста к тому месту, которое идентично выхлопной трубе у машины. Понимая, что дела плохи, я сжимаю ягодицы и делаю мысленные упражнения визуализации, повышающие их крепость до сталелитейных. Я то выдерживаю, а вот статуя — нет.
Оглашая окрестности рёвом, она срывается с места, беснуется, свирепствует, рвёт и мечет. Затем устремляется вдогонку за шуганной бабкой, прихватив с собой второе ведро воды. Оба забегают в зрительный зал, в котором на удивление осталось много народу, наверно, из-за того, что убрали столь любимый Бобом «tuvalet» из списка скетчей. Бабка прячется между гостями, статуя размахивает ведром, гости верещат, норовят разбежаться — паника! Хаос! Апогейный ужас! Никто не хочет быть облитым мыльной водой. Бабка прыгает к кому-то на колени, статуя настигает, выплёскивает ведро — и на перепуганных гостей, вжавших голову, мягко опускается, кружась и блестя в свете фонарей дождь из фольги. Аплодисменты!
После шоу я спускаюсь в гримёрку и на своём лице вижу — БАКИ! Марио, хохоча, убегает. Бакенбарды, нанесённые той самой неоттираемой краской, которой мы однажды исписали пьяного Боба. Ну плут, ну picaro. Но злиться на Марио я не могу, и признаюсь, что он утёр мне нос, когда он с опаской появляется на горизонте с мировой. На Пушкина я не тяну, больше на поручика Ржевского и сам немного подрисовываю баки, чтобы если уж будет держаться несколько дней, так пусть хоть смотрится естественней. Все те дни, что стойкая краска затеняет щёки, я обращаюсь к русскоговорящим людям исключительно, сударь и сударыня. Представляюсь поручиком Преображенского полка 3-ей гусарской дивизии, звонко прищёлкивая вечерними башмаками, и достойно переношу шутки в свой адрес по поводу разного цвета волос и баков.
— Алекс, а почему бакенбарды чёрные?
— Так, сударь, положено-с. Красим-с. Распоряжение императрицы матушки. Не желаете ли принять вызов на дуэль-с, — и предлагаю гусарское развлечение — дуэль на полуторалитровых бутылях из-под газировки, с пастиком вдетым в пробку, до первого падения стаканчика с макушки.
На выбор была ещё возможность дуэли на нудлах — каучуковых трубках, которыми можно было всласть, с оттяжкой, нахлестать по лицу обидчика и по его мягкому месту. Из этой затеи даже родилось спортивное состязание — дуэль на нудлах посреди бассейна, удерживая равновесие на двух пенопластовых платформах, которая собирала немало желающих принять участие и обозревателей, явившихся посмеяться и заснять на камеру зрелищные бои.
— Алекс, а что сегодня вечером за шоу?
— Выбор сударыни Роуз отеля.
— А дискотека будет?
— Вы должно быть имеете в виду шумный бал? Всенепременно-с.
В ту неделю, прошедшую под эгидой исторической дворянской России, часть парней из отдыхающих тоже просили нарисовать им бакенбарды, правда, менее стойкой краской — для прикола. Поэтому на этом деле я ещё и заработал по доллару с носа. Ей богу, какое-то неожиданное проявление еврейской крови, ранее латентно дремавшей в моих жилах.
Что касается приработка к основной зарплате, вариантов было не так много. Разумеется, если ты выпускник профессионального технического училища, не склонный к самотерзаниям и раскаянию вследствие нравственно недостойных поступков, то возможности подзаработать увеличиваются. И такие варианты, как незаметная распродажа отельного имущества как-то: вазы с налётом античности, ковры, картины, торшеры и прочее, что можно умыкнуть отдельными экземплярами и сдать на углу Парадиз отеля и улицы имени первых янычар. Или облачившись в снаряжение монтажника, ползать в сумерках по стене отеля в поисках компроматов на неверных мужей или жён. Или продавать браслеты уехавших туристов менее обеспеченным визитёрам из трёх и двухstar мотелей, дающие право свободно пользоваться всеми услугами отеля от ресторана и баров до развлечений. Или возможность осуществить киднепинг в мини-клубе, предварительно договорившись с Машей или просто подменив детей фигурками немного битых обезьянок из папье-маше, которые я обнаружил на свалке за малой Розой. Рома-парашютист считал, что мы так и зарабатываем и постоянно допытывался при встрече, сколько, ёксель-моксель, йоге-жоге удалось выручить левыми за неделю. Больше штуки евро или в два раза больше.
