Николай Нароков - Могу!
Потом она услышала, как Табурин спустился по лестнице вниз. Она, словно этого только и ждала, соскочила с кресла, быстро подошла к двери и приотворила ее.
— Борис Михайлович! — негромко позвала она. — Зайдите ко мне!
Табурин вошел.
— Вы что же это? В темноте сидите? — спросил он.
— Да, так было лучше… Но сейчас уже не надо! Зажгите лампу.
Табурин зажег и посмотрел на Юлию Сергеевну так, как будто он не посмотрел, а спросил. Она ответила ему непонятным взглядом и очень коротко сказала:
— Я хочу поговорить по телефону с Ивом. Но хочу, чтобы вы были при этом и слышали, что я скажу. Садитесь!
— Нет, уж я лучше… Я лучше постою!
Юлия Сергеевна подошла к телефону и набрала номер. Вероятно, ей ответили очень скоро, через несколько секунд, потому что она сразу заговорила. И Табурин несколько удивился ее голосу: спокойный, ровный и, как ему показалось, светлый.
— Это я, Федор Петрович!.. Да, да! Я все уже обдумала, и мне не надо ждать до завтра. Я сейчас вам скажу, что я решила. Вы слушаете? Так вот: нет, я никуда не поеду!
Вероятно, Ив что-то спросил.
— Да, окончательное. И я хочу просить вас: ничего не говорить мне больше об этом. Хорошо? Так будет лучше. Спасибо вам за все, но я не поеду и… Одним словом, я не поеду!
И положила трубку.
Глава 19
— Ваше «могу» куцее! Куцее, куцее!
Ив смотрел на Софью Андреевну и не верил, что это она. За все 20 лет их знакомства и близости он не только никогда такой не видел ее, но даже и не думал, что она может быть такой. Он сидел на диване, всматривался, вслушивался, но сам не говорил ни слова. Кажется, первый раз в жизни он не знал, что надо говорить и как надо говорить. Неопределенно чувствовал, что обычные слова и обычный тон сейчас невозможны, а какие слова возможны и какой тон нужен, он не знал. «Пусть сначала выговорится и немного остынет!» — соображал он и сидел молча, но был настороже, готовый ко всему, даже к необыкновенному. Чувствовал, что сегодня может быть даже необыкновенное.
— Ваше «могу» куцее! Куцее! — продолжала выкрикивать Софья Андреевна. — А вы — банкрот! Неужели вы не видите, что вы — полный банкрот? После того, как она сказала вам «Нет!» — вы потеряли все. Вы потеряли ваше «могу»! Что же у вас осталось? Ничего у вас нет, ни гроша за душой, ни гроша в душе! Вы — нуль! Пустое место! На что вы теперь годны? Ни на что! Вы даже себе ни на что не годны теперь!
Она разъяренно выкрикивала слова, срывалась с голоса и не могла ни сидеть, ни стоять: то вскакивала с кресла, то падала в него, то опять вскакивала. И, даже сидя, она все время как бы срывалась, как бы наскакивала на Ива, как бы бросалась на него. Всю ее дергало: ее руки, ноги, глаза, шею. Выкрикнув слово, она вдруг обрывала его, как будто спазма сдавливала ей горло. Но через секунду опять набрасывалась, свирепея и задыхаясь.
— Вы пали! И кто вас столкнул? Вы понимаете, кто вас столкнул? Самая простая женщина, слабая и неспособная ни на что! Ее можно сковырнуть пальцем, а она свалила вас! Вас, Федора Петровича Ива! Таких, как она, 12 на дюжину, а вы ведь единственный, вы необыкновенный, вы уникум! — зло расхохоталась она. — У вас была только одна вера, в ваше «могу», а теперь… Во что вы теперь станете верить? Не во что? А я вам скажу: поверьте в Юлию Сергеевну! Поверьте в Елизавету Николаевну, в Мишу, в шофера такси, в вашего парикмахера, в каждого прохожего! Вы не понимаете? Поверьте в любого человека, у которого в душе вместо вашего «могу» крепко сидит «не могу»!.. Разве вы не видите, что «не могу» сильнее, чем ваше «могу»!.. Уж если человек не может, то он… не может! Вы говорите — «Могу!», а кто-то другой велит: «Не смей!» Кто велит? Не знаю! Мне страшно знать!
Ив молчал и всматривался. Его лицо было неподвижно, и ничего не было в этом лице: только настороженность. Он сидел спокойно, в своей обычной позе, но в нем было большое напряжение, как в боксере, который ждет удара и каждую секунду готов встретить его. Он пристально и цепко следил за Софьей Андреевной, как будто и вправду ждал, что она вот-вот вскочит и набросится на него.
— Человеку-могу принадлежит будущее! Человек-могу победит всех и всех возьмет за горло! — в злом неистовстве издевалась Софья Андреевна. — И я в это уже начала чуть-чуть верить! А вы сами верите? — она расхохоталась. — Он очень опасен и страшен? У-у, какой злой бука! А вот Юлия Сергеевна дунула на него, и он — пфук! Нет его! Так в чем же сила? В чем настоящая сила, спрашиваю я вас? — в несдержанном порыве выкрикнула Софья Андреевна. — Настоящая! Настоящая! Вы теперь видите ее? Неужели даже и теперь вы ее не видите?
Она вскочила с кресла и быстро прошлась, почти пробежала раза 3–4 по комнате. Остановилась перед Ивом в угрожающей позе и глянула на него сверху вниз.
— Вы ничего не смогли сделать! — все еще вне себя дергалась и выкрикивала она. — Вы не могли справиться даже с Юлией Сергеевной! Вы, великое «могу»!.. Ах, как все было подготовлено! Как умно и блестяще я все подготовила! Вы когда-то восхищались тем, как я провела дело со шведским железом!.. А это ваше дело я провела лучше: тоньше, находчивее, дальновиднее! Ведь каждая мелочь была предусмотрена, все было учтено! Георгий Васильевич убит, Виктор под судом, и ему не выкарабкаться, а ей самой грозит тюрьма за соучастие… Под нею не осталось ни одной точки опоры, даже признака точки опоры не осталось! Беспомощна, совсем беспомощна!.. А вы приходите и спасаете ее! Вы помните, что я вам говорила? Все помните? Вы увозите ее, но не даете ей успокоиться и все время пугаете: вот-вот ее выследят! Вот ее почти уже выследили! А вы опять спасаете, опять увозите! Да, ведь вы же в ее глазах должны были стать героем, рыцарем, преданным другом! Заботливый, нежный, полувлюбленный… Ух, как блестяще можно было все разыграть! Да она сама не заметила бы, как потянулась бы к вам и… Может быть, даже влюбилась в вас! Вы хотели, чтобы она сама пришла к вам? Пришла бы! Сама! Не только покорная, но и покоренная! Ведь она каждый миг чувствовала бы, что и она, и ее жизнь связана с вами, только с вами! Понимаете вы это? Или вы ничего не понимаете? Ведь она всю себя потеряла бы и пришла к вам! Если не из любви, то из благодарности, а пришла бы!.. Беспрекословно, даже с радостью! А вы… Вы ничего не сумели! Ничего не смогли! «Могу»? Пустопорожнее это ваше «могу»! И я… Мне хочется плюнуть на него!
Ив видел, как сильно все натянулось в ней и как страсть, похожая на безумие, овладела ею. Голос срывался, пальцы тряслись, глаза горели. Но он видел также, что она уже слабеет, обессиленная своим исступлением. И только какой-то кнут все еще взбадривал ее и гнал дальше.
— Вы, кажется, рады моей неудаче? — наконец выговорил он.
— Рада? Нет, больше, неизмеримо больше! Я в восторге!
— Чему же вы рады?
— А вот тому, что ваше «могу» — пуф! Вы говорите мне, что оно — великая сила, которая пришла, чтобы покорить мир! Начало новой эры, эры «могу»! И я верила! Изо всех сил не хотела верить, оно было мне отвратно, ваше «могу», я ненавидела его, но я в него верила… Вы меня подавляли, и я поддавалась! Не могла не поддаваться!.. Дура! Дура! Ведь теперь я вижу, что ваше «могу» — пузырь на болоте: вонючий, но не ядовитый! Дунуть и — нет его! Оно — ваш миф, оно — ложь! Оно куцее! По его дороге никуда не пойдешь: два шага, а дальше — стоп! И не потому стоп, что кто-то не пускает дальше, а потому, что дальше идти некуда. Воробья сдавили, шведское железо купили, неугодного кандидата в мэры провалили, а дальше — некуда! В два шага вся дорога пройдена, а за нею — запрет! Черта, предел, граница!
— Граница? — презрительно усмехнулся Ив. — В чем она? Где?
— Вы ее не знаете! Вы ее еще не знаете! Вы так ушли в свое «могу», что даже границы не видите! Вы, может быть, умрете, а ее так и не увидите… А вот я… — у нее слегка сдавило горло, — а вот я уже вижу!.. Знаю! — почти с воплем вырвалось у нее. — Есть черта, через которую переступить нельзя! Она — предел, и тот, кто переступает через нее, гибнет… Я этого не знала, всю жизнь не знала, всю жизнь была уверена, что нет ничего, что бы… что бы — «Не смей!» А оно накоплялось во мне… С каждым моим подлым шагом накоплялось, и вот… накопилось! Оно… Оно… Оно уже — через край! — в бессилии и в отчаянии выкрикнула она.
— Зачем вы вспоминаете то, что ушло? — пренебрежительно усмехнулся Ив. — Оно уже пережито и ушло.
— Ложь! Ничего не бывает пережито! Прожито — да, но пережито — никогда! Все остается там, внутри! — показала она на грудь. — Оно лежит там и молчит, но не умирает. А когда наступает его минута, оно поднимает голову и говорит: «Я тут!»
— Вам доставляет удовольствие бередить рану?
— Удовольствие? Как вы глупы! Вы на редкость глупы, вы ничего не понимаете и ничего не умеете видеть! Вы ведь тоже куцый! Знаете ли вы, что вы куцый!
— Вы стали очень строги ко мне! — скривил губы Ив.
