Айрис Мердок - Море, море
Ничего ты, к счастью, не понимаешь, подумал я. И еще подумал, через две минуты провожу его до машины.
Я посмотрел на моего кузена — при ярком сумрачном свете он, как и все вокруг, был виден до жути отчетливо. Джеймс принес с собой по камням свой бокал и теперь потягивал вино и смотрел на море с видом полного отдохновения и довольства, от которого впору было на стенку лезть. На нем были легкие черные брюки, блекло-розовая рубашка с открытым воротом и белый летний пиджак. Вообще-то он уделял мало времени своему костюму, но ему случалось и пофрантить, на свой лад. Его горбоносое лицо было темным от неистребимой щетины и от странной тени — возможно, от непроницаемых, почти черных глаз, — которая словно всегда его омрачала. Темные волосы, непричесанные, торчали во все стороны.
Мне вдруг подумалось, раз он ушел из армии, зачем ему было ехать ко мне в гости под праздник, когда на дорогах столько машин?
— Ты чем-нибудь занимаешься? — спросил я. — Нашел себе новую работу или как?
— Нет, бездельничаю.
Это было странно. И меня озарило: конечно же, Джеймс вовсе не бросил армию. Он ушел в подполье. Готовится к какой-то сверхсекретной миссии, возможно связанной с возвращением в Тибет. Почему он был так явно раздосадован, когда я увидел в его квартире того восточного человека? Мой кузен стал секретным агентом!
Я уже прикидывал, как бы потактичнее дать ему понять, что догадался, но тут он опять заговорил:
— А как поживает Мэри Хартли Смит?
— Мэри Хартли Смит?
— Ну да, твоя первая любовь. Ты мне сказал, что она живет здесь с мужем. Этот мальчик — ее сын. Я еще спросил тебя, как его зовут. Титус. Ты и это забыл?
Удивительное дело, ведь я и в самом деле начисто забыл, что рассказал Джеймсу эту историю. Почему Джеймс пожелал узнать, как зовут Титуса?
— Я, наверно, с ума сошел, — сказал я. — Ведь и правда забыл. Но теперь вспомнил. Ты дал мне тогда хороший совет.
— Ты ему последовал?
— Да. Ты, конечно, был прав. Я все это навоображал. Потрясение от встречи с ней всколыхнуло всякие воспоминания. Теперь это прошло, и я, конечно, не влюблен в нее, я же не идиот. Да и что она теперь? Скучная старуха, и ничего больше. Мальчик у меня бывает изредка. Он тоже скучноват.
— Понятно. Значит, все хорошо, что хорошо кончается?
— У тебя галстук с собой есть?
— Галстук? Есть.
— Он тебе понадобится, а то не пустят в ресторан в отеле «Ворон». Пойдем, провожу тебя до машины.
Я повел его в обход дома, чтобы избежать дальнейших разговоров на кухне.
— Машина хорошая. Новая?
— Да, ходит отлично. Мне где свернуть?
— Сразу вон за той скалой. Как темно, стоит включить фары.
— Да, погода сегодня странная. Похоже, будет гроза. Ну, спасибо за вино, будь здоров. — Он протянул мне пустой бокал.
— До свидания, не гони на поворотах.
Черный «бентли» сдвинулся с места, развернулся, набрал скорость. Джеймс помахал мне, исчез за поворотом. Вернется ли когда-нибудь? Едва ли.
Я медленно побрел по дамбе к дому, вошел и затворил дверь. Как я мог забыть, что рассказал ему об этом? Наверно, был пьян. Ну что ж, завтра все решится. Завтра я начну действовать. Увезу Хартли в Лондон. На этом доме точно заклятие лежит.
Я постоял в прихожей. Мне хотелось побыть одному. Бокал Джеймса я поставил на лестницу. Из кухни доносились заговорщицкие голоса Гилберта и Титуса. Титус, Хартли и я поселимся втроем, в другом месте. Своим поступком я создам новую семью.
Послышался слабый скребущий звук. Я поднял голову и увидел, как дрогнула проволока от звонка. Потом услышал нетерпеливые повторные звонки на кухне. Бен? Я резко повернулся к парадной двери и распахнул ее.
Передо мной стоял Перегрин Арбелоу с чемоданом в руке.
— Здорово, Чарльз. Ну и забавное местечко!
— Перри?!
— Очень прошу, зови меня Перегрин. Сколько можно напоминать?
— Каким ветром тебя сюда занесло?
— Хорошенькое дело, «каким ветром занесло». Ты пригласил, я принял приглашение. Ведь завтра Троица, или забыл? Я ехал страшно долго, я страшно устал. Все последние сто миль мне грезились раскрытые объятия и радостные возгласы.
Я разглядел белый «альфа-ромео» Перегрина на месте, где только что стоял Джеймсов «бентли».
— Перегрин, прости, ради Бога, ко мне нельзя, нет кроватей и...
— Войти-то все-таки можно? — И он вошел.
На его громкий голос из кухни появились заговорщики.
— Перегрин!
— Гилберт! Вот приятный сюрприз. Чарльз, я могу занять ложе Гилберта.
— Черта с два! Я свой диван без боя не уступлю.
— Познакомь меня с твоим прелестным юным другом, Гилберт.
— Это Титус Фич. Увы, не моя собственность.
— Здорово, Титус. Я — Перегрин Арбелоу. Гилберт, будь добр, дай промочить горло.
— Пожалуйста, но здесь, знаешь ли, имеется только сухое вино и херес. Крепких напитков Чарльз не держит.
— Ах, дьявольщина, я и забыл. Надо было прихватить бутылку.
— Перегрин, — сказал я, — тебе здесь не понравится. Пить нечего, спать негде. Мне очень жаль, что я забыл, какое сегодня число, а впрочем, я тебя, по-моему, вообще не приглашал. Тут совсем близко есть отличная гостиница...
Звонок опять зазвонил. Перегрин открыл дверь, и через его плечо я увидел моего кузена Джеймса.
— Здравствуйте, — сказал Перегрин. — Добро пожаловать в Приют Гостеприимства, владелец — Чарльз Эрроуби, пить нечего, спать не на чем, но...
— Здравствуйте, — сказал Джеймс. — Прости, пожалуйста, Чарльз. В отеле «Ворон» нет ни одного свободного номера, и я подумал...
— Туда-то он, вероятно, и меня хотел сплавить, — сказал Перегрин.
— Пошли в кухню, — сказал Гилберт.
Гилберт шел первым, потом Титус, за ним Перри, следом Джеймс. Я немного задержался, потом поднял с лестницы бокал и направился за ними.
— Я — Перегрин Арбелоу.
— По-моему, я о вас слышал, — сказал Джеймс.
— Очень приятно.
— Это мой кузен генерал Эрроуби, — пояснил я.
— Ты не говорил, что он генерал, — заметил Гилберт.
— Я и не знал, что у тебя есть кузен, — сказал Перегрин. — Рад познакомиться, сэр.
Я взял Джеймса за рукав его белоснежного пиджака и потянул обратно в прихожую.
— Послушай, здесь ты не можешь остаться. Я вот что предлагаю...
Тут глаза у Джеймса удивленно расширились, он смотрел куда-то мимо меня, и я понял, что на лестнице стоит Хартли.
На ней был мой черный шелковый халат с красными звездочками. Он спускался до полу, и в сочетании с поднятым воротником, подпиравшим прическу, это создавало впечатление вечернего платья. Глаза, испуганные,огромные, отливали лиловым; и хотя растрепанные седые волосы придавали ей вид помешанной старухи, сейчас, в это застывшее мгновение, в ней было что-то царственное.
Опомнившись, я кинулся к лестнице. При первом же моем движении Хартли повернулась и пустилась наутек. Мелькнули голая лодыжка, босая пятка. Я нагнал ее на повороте лестницы и доволок до верхней площадки.
Мы чуть не бегом пересекли площадку, и я втолкнул ее в комнату. Войдя, она сразу опустилась на матрас, как послушная собака. За все время ее заточения я, кажется, ни разу не видел, чтобы она села на стул.
— Хартли, родная, ты куда это собралась? Искала меня? Или подумала, что пришел Бен? Или решила сбежать?
Она плотнее запахнулась в халат и только помотала головой, не в силах перевести дух. И вдруг посмотрела на меня снизу вверх таким грустным, кротким, милым взглядом, что мне сразу вспомнился мой отец.
— Ох, Хартли, я так люблю тебя! — Я сел на единственный стул и закрыл лицо руками, чтоб не видно было, какая его исказила гримаса. Я чувствовал себя так беспомощно, так уязвимо близко к своему детству. — Хартли, не покидай меня. Я не знаю, что сделаю, если ты уйдешь.
Хартли спросила: — Этот человек — он кто?
— Какой человек?
— С которым ты был, когда я стояла на лестнице.
— Мой кузен Джеймс.
— А-а, знаю, сын тети Эстеллы.
От этого неожиданного проявления памятливости мне чуть не стало дурно.
Снизу из кухни доносился оживленный гул голосов. Я не сомневался, что Гилберт и Титус, избавленные появлением Хартли от необходимости держать язык за зубами, рассказывают Перегрину и Джеймсу все, что знают, и более того.
Я застонал.
В ту ночь мы спали так: я у себя в спальне, Хартли во внутренней комнате, Гилберт на своем диване, Перегрин на подушках в нижней комнате, Джеймс на двух креслах в красной, а Титус — на лужайке под открытым небом. Ночь была жаркая, но гроза так и не собралась.
Наутро все мои гости пребывали в праздничном настроении. Титус, как всегда, нырял с утеса. Джеймс, обследовав башню и высказав касательно ее ряд исторических соображений, выкупался с башенных ступенек. (Я все еще не прикрепил там веревку, но было время прилива.) Перегрин, полуголый, лежал белой глыбой на солнце и основательно обгорел. Гилберт съездил в деревню и привез целую гору всякой снеди и несколько бутылок виски, которые записал в лавке на мой счет. Потом в деревню съездил Джеймс купить «Таймс» и вернулся с пустыми руками. Все поражались, как я могу жить без последних известий, не знать, «кто умер, кто бастует, кого избили дубинками», как выразился Перри. Он привез с собой транзистор, но я велел ему убрать его подальше.
