Фэнни Флэгг - Добро пожаловать в мир, Малышка!
— Но я — не кто-нибудь. Я ее дочь.
— Да и она могла бояться вас потерять, бояться, что, если вы узнаете, вы ее разлюбите. Я с таким встречалась. В попытке удержать люди отталкивали как раз тех, кого не хотели терять. Слушайте, я не говорю, что ваша мать поступила правильно, но она имела причины бояться. Вы должны понять, какие тогда были времена. В ее детстве не было такого понятия, как интеграция. Черные и белые — это были два разных мира.
— Я знаю, но ведь шел 1959-й, разве она не видела, что все меняется? Принимаются новые законы.
— Вряд ли она это видела. Судя по вашим рассказам, я подозреваю, что она не очень-то понимала, что вокруг происходит. Люди, которые притворяются белыми, слишком заняты тем, чтобы постоянно оглядываться, скрывать следы, они уже ничего другого не замечают. Вероятно, ее заклинило на этом страхе, как будто в голове крутилась одна и та же пластинка, и ничего другого она уже не замечала.
— Думаете, это имеет отношение к ее исчезновению?
— Возможно. Люди, сбежавшие от одной жизни, часто делают это снова.
— Но почему именно тогда? Почему в Рождество? Почему она не могла подождать?
— Ох, дорогая вы моя, может быть сотня разных причин. Она могла кого-то встретить или дойти до точки, не выдержав ежедневного стресса. Знаете, все по-разному справляются со стрессом. Но похоже, это длилось годами, и просто она больше не могла выдержать и сломалась психически, потеряла связь с реальностью. Такое постоянно случается. Люди выходят в магазин и больше не возвращаются, исчезают в никуда. Но главное — вы наконец поняли, что ее проблемы не были связаны с тем, как она к вам относилась. Она дала вам всю любовь, какую могла. Этого было недостаточно, но что делать. Это нечестно, но это жизнь. Теперь мы хотя бы знаем причины ваших проблем. Следующий шаг — попробовать их принять и жить дальше. Ну что ж, теперь скажите, когда вы возвращаетесь в Нью-Йорк?
— Не знаю, пока не думала.
— Да, видимо, вы еще в состоянии шока. Окажите мне любезность, не решайте пока ничего, ладно?
Вечером Норма и Мак принесли ей горячий ужин.
Когда Дена рассказала, что считает доктор Диггерс, на лице Нормы явно отразилось облегчение.
— Я так рада, что наконец все прояснилось. Я-то всю жизнь дергалась, что мы что-то не то сделали или просто ей не понравились.
Следующие три дня у Дены прошли как в тумане, а спустя неделю она проснулась среди ночи и села в кровати. Что-то было не так, не складывалось. В истории отсутствовало звено. Теория доктора Диггерс казалась приемлемой, но слишком упрощенной, притянутой за уши.
Мама ее любила, теперь она это знала. Она бы не ушла, если бы не случилось что-то из ряда вон выходящее. Что-то такое, чего она испугалась. Но что? Слишком много вопросов еще оставалось без ответов.
Почему мама так внезапно уехала из Элмвуд-Спрингс в 1948-м? Что за человек говорил с ней по-немецки?
Дождавшись утра, она сделала первый звонок.
— Кристина, это Дена.
— Дена! Здравствуй!
— У меня к вам вопрос. Вы говорили, что в газете проскользнуло что-то о мамином брате, Тео, и я хотела спросить, в каком году это было и название газеты.
— Вроде бы в начале сороковых. А в какой газете? В какой-то крупной. Но я помню имя женщины, которая писала для этой газеты, это тебе как-то поможет?
— Да.
— Ида Бейли Чамблес.
— Кто она?
— Одна глупая курица, мнившая себя журналистом, писала в колонку сплетен. Я ее не читала. Но папа говорил, что она пустое место, но почему-то считает себя особенной. У нее была какая-то ссора с вашим дедом, и она из мести прицепилась к бедному Тео. Притворялась, что проводит кампанию в защиту прав, на деле же просто завидовала. Если она не смогла стать белой, то никто не посмеет. Мне еще повезло, дорогая, что она за меня не взялась.
— Она жива?
— Слава богу, нет. Папа говорил, что она в конце концов доигралась, ее убили.
У Дены екнуло сердце.
— Убили? Когда?
— Давно, я еще в Нью-Йорке жила. Должно быть, году в 1948-м, что-то около того.
Тот самый год, когда они с матерью в такой спешке покинули Элмвуд-Спрингс.
Презренная женщинаВашингтон, федеральный округ Колумбия
1936
Миссис Ида Бейли Чамблес, шестой ребенок прачки из Смирты, штат Джорджия, что-что, а изъясняться всегда умела. Ее прозаические опыты получили оценку «почти поэзия», а учительница написала на ее сочинении: «Оторвана от груди Матери Африки». Несколько лет она пробивалась наверх и наконец оказалась в числе авторов одной из ведущих негритянских газет Вашингтона.
Она наслаждалась властью, ей угождали те, кто мечтал увидеть свою фамилию, напечатанной в газете: ОБЩЕСТВЕННЫЕ СОБЫТИЯ… ПОЩЕЧИНЫ ОТ ВРАГОВ, ПОЦЕЛУИ ОТ ДРУЗЕЙ — таковы были заголовки в ее колонке.
Когда доктор Ле Гард с семьей переехал в Вашингтон, миссис Чамблес рвалась с ним познакомиться, но не получала приглашения в их дом. После полутора лет ожидания никакого приглашения так и не поступило, а ей до смерти хотелось попасть в дом Ле Гардов. Хотя внешний вид большого кирпичного четырехэтажного особняка был довольно прост, она представляла, что внутри можно увидеть нечто совершенно феерическое. Она бывала в курсе многих общественных событий благодаря одному продавцу цветов, который, кроме всего прочего, уведомлял ее, когда миссис Ле Гард заказывает цветы для вечеринок.
Однажды до миссис Чамблес дошли слухи о планируемом музыкальном вечере, и у нее иссякло терпение. В конце концов, решила она, это ее право и даже обязанность перед читателями — доводить до их сведения подробности общественной жизни прославленного негритянского врача. Она простит им явную оплошность и забывчивость и придет невзирая на отсутствие приглашения. Итак, вечером Ида Чамблес, крупная коричневая женщина с плоским, круглым лицом, разодетая в пух и прах, явилась незваной на вечеринку и принялась делать пометки в блокнотике. Переплывая из комнаты в комнату, она все больше разочаровывалась. Дом был скучный, наряды скучные, и, хотя народ оказался исключительно приятный, она подумала, что скучнее вечеринки просто не видала. Только картины и музыка впечатляли. Ясно было одно: этим бедолагам нужна ее помощь. На следующий день в колонке она описала дом Ле Гарда, не скупясь на прилагательные в превосходной степени. Женские наряды из светлых и сдержанных тонов превратились в пурпурные, красные, желтые, голубые. По словам миссис Чамблес, леди пришли в сверкающих драгоценностях и бриллиантовых тиарах. Одна простая нитка жемчуга миссис Ле Гард внезапно размножилась до двенадцати. Брамс и Штраус удивились бы, узнай они, что под их музыку можно весело отплясывать чечетку. Читателей проинформировали, что повсюду была выставлена золотая посуда и фамильное серебро, на каждой стене висели живописные работы и гобелены. Миссис Чамблес подумала: «Если они и теперь не поймут, как я им нужна, то уж не знаю». Через несколько дней пришло письмо от доктора Ле Гарда. Ага, наконец-то, наверняка благодарственная записка, а может, и открытое приглашение на все будущие вечера. Она разорвала почтовую бумагу с водяными знаками и принялась читать с самодовольной улыбкой на устах, которая быстро гасла.
Уважаемая миссис Чамблес,
Не сомневаясь, что Вы не намеревались причинить вред, все же вынужден сказать, что Ваша заметка о частном собрании не доставила нам радости, а, напротив, огорчила. Ваши преувеличения в описании внутреннего убранства моего дома и нарядов моих гостей, вероятно, можно принять за комплимент, но однако я вынужден настоятельно просить Вас более не касаться Вашим пером моей семьи и друзей. Публикация нашего адреса и описание происходящего на званом вечере, по большей части вымышленное, заставило меня всерьез беспокоиться о своей семье, поскольку возросла опасность грабежа и других всевозможных правонарушений.
Я человек не общественный. Я не ищу публичности, и прозвучавшее несколько раз в Вашей колонке упоминание моего имени ставит меня в неловкое положение. Уверен, Вы поймете меня и исполните мою просьбу.
С глубоким уважением,
доктор Джеймс А. Ле ГардМиссис Чамблес будто пощечину влепили. Ей в девять лет влепила пощечину белая девочка, и ощущение было такое же, но на этот раз у нее есть средства, чтобы ответить мощным ударом, который собьет с ног любого. Он говорит ей, Иде Бейли Чамблес, что она не достойна бывать в его доме? Что она там не приветствуется? Ида Бейли Чамблес, имеющая карт-бланш в домах людей и побогаче? Да соображает ли он, с кем связался? Думает, ее можно безнаказанно оскорблять? Он еще пожалеет, он запомнит этот день, ох запомнит. У нее огромная власть, и она в полную силу направит ее против этого типа и его жалкой, розовокровой, расистской семейки. Как посмел этот очковтиратель, эта кремовая имбирная булочка, эта бледно-желтая треска, этот самозваный негрократ думать, что он лучше ее? Она вернет ему каждое оскорбление, каждый удар, каждую пощечину, каждую обиду, от которых когда-нибудь страдала. Гнев застил ей глаза и, литературно говоря, перетек в печатную машинку, а из нее — в очередную статью в колонке.
