Джоджо Мойес - Девушка, которую ты покинул
Пол с интересом изучает квартиру, а когда поворачивается к Марианне Эндрюс, обнаруживает, что та смотрит на него немигающим взглядом. Выпустив в затхлый воздух очередное кольцо сигаретного дыма, она неожиданно спрашивает:
— Мистер Маккаферти, а ваши клиенты не потребуют у меня компенсации, если суд докажет, что картина краденая?
— Нет. Им нужна только картина.
— Еще бы не нужна! — качает головой Марианна Эндрюс, с трудом закидывая ногу на ногу. — Мне кажется, что от этого дела воняет. Мне не нравится, что имя мамы втаптывают в грязь. Или имя мистера Халстона. Ему очень нравилась мамина картина.
— Быть может, мистер Халстон просто хорошо знал ее реальную стоимость? — не сводя глаз с кота, спрашивает Пол.
— При всем моем уважении, мистер Маккаферти, вас там не было. И если вы намекаете, что я должна чувствовать, будто меня обвели вокруг пальца, не на ту напали.
— Вас что, действительно не волнует ее цена?
— Подозреваю, что мы с вами по-разному понимаем слово «цена», — качает головой Марианна Эндрюс, а ее кот неприязненно смотрит на Пола жадными и немного злыми глазами. Марианна Эндрюс тем временем гасит сигарету и продолжает: — И мне просто больно смотреть на бедную Оливию Халстон.
— Да уж. Мне тоже, — после секундной паузы неожиданно тихо говорит Пол и, заметив удивленно поднятые брови хозяйки, вздыхает: — Дело такое… сложное.
— Сложное-то оно сложное. Что, однако, не помешало вам разорить бедную девочку.
— Я просто выполняю свою работу, мисс Эндрюс.
— Угу. Полагаю, маме тоже пару раз приходилось слышать эту фразу, — добродушно говорит она, и Пол чувствует, что краснеет.
Она внимательно смотрит на него, затем, напугав кота, издает громкое «ба!» и говорит:
— Бог ты мой, а не выпить ли нам чего-нибудь покрепче? Мне сейчас точно не помешает, да и время уже подходящее. — Она встает с дивана и подходит к буфету. — Бурбон?
— Не откажусь.
И вот, со стаканом бурбона в руке, наслаждаясь родным акцентом, спотыкаясь и запинаясь, будто его слова могут нарушить тишину этого дома, он выкладывает ей все. Начинает с истории об украденной сумочке и заканчивает слишком резким «прощай» перед залом заседаний. Неожиданно для себя Пол вспоминает даже мельчайшие детали. Свою нечаянную радость от их знакомства, чувство вины, постоянное недовольство, которое уже стало его второй натурой. Пол и сам не знает, с чего вдруг открывает душу этой женщине. Не знает, с чего вдруг именно от нее ждет понимания.
Но Марианна Эндрюс внимательно слушает, и ее лицо с крупными чертами время от времени страдальчески морщится.
— Ну и кашу же вы заварили, мистер Маккаферти!
— Да, что есть, то есть.
Она прикуривает очередную сигарету, шугает кота, который жалобно воет, выпрашивая еду на кухне.
— Голубчик, даже и не знаю, что сказать. Или ты разобьешь ей сердце, отняв у нее картину, или она разобьет сердце тебе, лишив тебя работы.
— Или мы обо всем забудем.
— И тогда оба останетесь с разбитым сердцем.
Ее слова попадают в самую точку. В комнате становится тихо. Слышен только рев машин за окном.
Пол потягивает бурбон и напряженно думает.
— Мисс Эндрюс, а ваша мать сохранила свои блокноты? Репортерские блокноты?
— Я действительно привезла их из Барселоны, — поднимает глаза Марианна Эндрюс. — Но боюсь, что большую часть уже выкинула. Их подчистую съели термиты. Одну из высушенных голов тоже. Издержки моего непродолжительного замужества во Флориде. Хотя… — Она встает, помогая себе сохранить равновесие руками. — Ты навел меня на мысль. В чулане в коридоре до сих пор хранятся ее личные журналы.
— Личные журналы?
— Дневники. Что-то в этом роде. Мне ужасно хотелось, чтобы кто-нибудь написал ее биографию. У нее ведь была такая яркая жизнь! Может, кто-то из моих внуков. Я почти уверена, что там еще есть коробка с вырезками и дневники. Сейчас найду ключ и пойдем посмотрим.
Пол идет за Марианной Эндрюс в общий коридор. Тяжело дыша, она спускается вниз на два пролета, где лестница уже не покрыта ковром, а на стенах сплошняком висят велосипеды.
— Квартирки здесь маленькие, — пока Пол открывает пожарный выход, объясняет Марианна Эндрюс. — Поэтому некоторые жильцы арендуют свободные чуланы смотрителя здания. Они у нас на вес золота. В прошлом году мистер Чуа из соседней квартиры предлагал мне четыреста фунтов за то, чтобы я уступила ему чулан. Четыреста фунтов! Я обещала подумать, если он утроит сумму.
Они подходят к высокой синей двери. Марианна Эндрюс, что-то бормоча себе под нос, перебирает ключи на связке, пока не находит нужный.
— Здесь, — говорит она, нажимая на выключатель.
В тусклом свете единственной лампочки возникает большой темный чулан. Вдоль стены тянутся металлические стеллажи, пол заставлен картонными коробками, стопками книг, среди которых торчит старомодная лампа. Пахнет старыми газетами и пчелиным воском.
— Давно пора навести здесь порядок, — морща нос, вздыхает Марианна Эндрюс, — но как-то все руки не доходят.
— Помочь вам достать что-нибудь сверху?
— Знаешь что, дружок? — зябко ежится Марианна. — Не возражаешь, если я тебя оставлю? Копайся себе на здоровье. У меня от этой пыли астма разыгралась. Здесь нет ничего ценного. Потом запрешь дверь и кликнешь меня, если найдешь что интересное. Ой, и если увидишь такую зеленовато-голубую сумочку с золотой застежкой, прихвати ее наверх. А то я ее уже обыскалась.
Пол целый час сидит в захламленном чулане, складывая заинтересовавшие его коробки вдоль стены плохо освещенного коридора. Попадаются пожелтевшие газеты за 1941 год с оборванными углами. Крошечная комнатка без окон будто Тардис — машина времени. По мере того как чулан пустеет, все его богатства — чемоданы, набитые старыми картами, глобус, шляпные картонки, траченные молью шубы, высушенная голова, скалящаяся на Пола четырьмя огромными зубами, — все больше загромождают коридор. Пол все складывает вдоль стены, прикрывая от пыли голову гобеленовой наволочкой от диванной подушки. Лицо и руки все в пыли. Журналы с моделями юбок «Новый взгляд» от Кристиана Диора, фотографии с коронации, катушки магнитофонных пленок. Пол все вытаскивает наружу и кладет на пол. Он уже насквозь пропылился, а глаза как песком засыпаны. Находит кипу блокнотов, на обложке, слава те господи, стоят даты: 1968, ноябрь 1969, 1971. Он читает о бедственном положении бастующих пожарных в Нью-Джерси, о судебных процессах, связанных с именем президента. На полях кое-где имеются небрежно накорябанные пометки: «Дин! Танцы в пятницу в 19:00» или «Сказать Майку, что звонил Фрэнки». Но ничего относящегося к военному времени или картине.
Пол методично перебирает содержимое каждой коробки, перелистывает каждую книгу, просматривает каждую папку с бумагами. Он перетряхивает каждую картонку, а потом аккуратно кладет все на место. Древний стереофонический проигрыватель, две коробки старых книг, шляпная картонка с сувенирами. Вот уже одиннадцать часов дня, двенадцать, половина первого. Пол смотрит на часы, понимая, что дело абсолютно безнадежное. Ловить здесь нечего.
Он тяжело вздыхает, вытирает пыльные руки о штаны, горя желанием поскорее покинуть душное замкнутое пространство. И неожиданно для себя понимает, что тоскует по безупречной белизне дома Лив с его воздушностью и строгостью линий.
Ну вот и все. Он опустошил весь чулан. Но где бы ни таилась правда, она явно лежала не здесь, в захламленном чулане, к северу от шоссе А-40. И неожиданно в самом низу Пол замечает рассохшийся, раздвоившийся, как тонкий кусок вяленого мяса, ремень от старого кожаного ранца.
Тогда он шарит рукой под стеллажом и вытаскивает ранец на свет божий.
Он дважды чихает, трет глаза и наконец поднимает клапан. Внутри четыре тетради формата А-4 в твердом переплете. Пол открывает первую и сразу же видит надпись, сделанную каллиграфическим почерком. И сразу обращает внимание на дату: 1944 год. Пол судорожно роется в тетрадях, в ажиотаже бросая их одна за другой на пол, — и вот пожалуйста, предпоследняя тетрадь датирована 1945 годом.
Пол на заплетающихся ногах выходит в коридор и дрожащими руками перелистывает тетрадь в свете неоновой лампы.
30 апреля 1945 г.
Сегодня все сложилось для меня совершенно неожиданно. Четыре дня назад подполковник Дейнс сказал, что я могу поехать с ними в концлагерь Дахау…
Потом Пол читает еще несколько строчек и громко, от души матерится. Он стоит неподвижно, с каждой секундой все лучше понимая значение своей находки. Перелистывает страницы и снова матерится.
Его мозг лихорадочно работает. Конечно, можно засунуть все обратно в дальний угол чулана, вернуться прямо сейчас к Марианне Эндрюс и сказать, что поиски не увенчались успехом. А затем можно легко выиграть дело, получив приличный бонус. Можно отдать Софи Лефевр законным владельцам.
