Санитарная рубка - Щукин Михаил Николаевич
— Семен Михайлович, но не Буденный, хотя усы имею, а супруга у меня — Дарья Григорьевна, и фамилия наша — Тищенки. А вы чего, ребята, встали? Заносите больного, не май на дворе.
Вот так и познакомились с бывшим фельдшером хутора, который доводился Иваницкому дядей. Разговор между ним и племянником состоялся, видимо, ранее, и поэтому старик вопросов не задавал. Богатырева уложили в отдельной комнате, и Иваницкий, оставшись с ним наедине, доложил:
— Дядька тебя и лечить будет, и веселить, он у меня философ и политик, не соскучишься. Сейчас на пенсии, но дело свое медицинское знает, быстро на ноги поставит. А я приезжать буду.
— Что там с полком, известно? Дурыгин как? Имеешь сведения?
Иваницкий опустил голову, глухо выдохнул:
— Нет Дурыгина. Погиб. Из снайперской винтовки срезали, когда из КПП выходил. А перед этим он фейерверк устроил, все боеприпасы в воздух взлетели. Полк вывели, правда, только с личным оружием. Все остальное бросили. Одно греет, что «братьям» вооружения никакого не досталось, Дурыгин все, что можно было, раскурочил. Крепкий был мужик, жалко…
— А твои дела как?
— Заботливый ты, капитан, другой бы спросил: а я как?
— Ну и про меня слово скажи. Понимаю, ты меня сюда спрятал, чтобы следователь из военной прокуратуры не достал. А дальше что? В леса уходить?
— Лесов у нас здесь нет, у нас — степь. Переждать надо. «Братья» претензии выкатили, якобы были расстреляны мирные жители. Наши теперь усиленно ищут козлов отпущения, из Москвы циркуляр спустили. Вот прокурорские и вцепились. Но ни хрена у них не получится, не все же скурвились, у нас и порядочные начальники имеются, афган прошли и пороха понюхали. Так что есть кому заступиться. Прорвемся. Ты, главное, побыстрее на ноги вставай, тяжеловато тебя таскать, не хиленький…
— Слушай, все спросить хотел… Дурыгин говорил, там, за речкой…
— Правду он говорил. Помнишь, как твой разведвзвод в засаду попал? А я тогда ротным был в десантуре, моя рота вас вытаскивала, я тебя сам на горбу тащил вместе с пулеметом, никак отобрать не мог. Ты меня, конечно, не помнишь, в отрубе был, а я запомнил. Никогда бы не поверил, что земля такая круглая, а она, оказывается, действительно, круглая. Вот и встретились, я сразу вспомнил… А понадобился ты мне потому, что нужен был совершенно новый человек, которого бы в полку еще никто не знал. Сам понимать должен — в нашем деле не всем и не все рассказывать следует, а лучше всего молчать. Извиняй, что впарил тебя в эту историю.
— Да ладно, чего извиняться, я не барышня. Тебе спасибо, что тогда вытащил…
— Тебя вытащил, а вот Дурыгина… Виноватым себя чувствую…
— В чем ты виноват?
— А хрен его знает! Виноват, и все! Какой мужик был! Ладно, лечись, а я покатил.
На новом месте Богатырев долго не мог уснуть, осторожно ворочался, стараясь не потревожить раны, а в глазах все стоял Дурыгин, каким он его увидел в первый раз — держал в руках таз, полный спелых абрикосов, и широко улыбался…
Через несколько дней Богатырев осторожно поднялся с кровати. Голова еще кружилась, колени предательски подкашивались, но он натянул на себя тренировочный костюм, который, оказывается, тоже лежал в большом целлофановом пакете, который принесла медсестра в госпитале. Медленно, придерживаясь за стены, выбрался из своей комнаты и дальше, одолев порог, на крыльцо, где и сел, переводя дух, на узкую лавочку. Здесь его и застал Семен Михайлович, вернувшийся из магазина с большой сеткой.
— Рановато выполз, молодой человек, — попенял он, присаживаясь рядом на лавочку. — Но, если уж выполз, загонять обратно не буду. Дай-ка руку… Пульс проверим… — Смешно шевеля усами, он считал удары и подслеповато щурился, глядя на ручные часы. — Ну, что… Молодец, казак, быть тебе непременно атаманом. Пойдем, там Дарья Григорьевна борща наварила, с перчиком, в самый раз для оживленья организма. Сама с соседками возле магазина языком зацепилась, теперь ее не дождаться. Своим ходом до стола доберешься или помочь?
— Сам доберусь. — Богатырев поднялся с лавочки, добрался до стола на кухне и так навалился на горячий борщ, что на лбу и даже на носу выступила испарина, будто он голодал неделю, не меньше.
Семен Михайлович одобрительно поглядывал на него, подливал в тарелку борща, зачерпывая его из кастрюли большим половником, и усы у него весело топорщились.
После обеда Богатырева неумолимо кинуло в сон, и он проспал до самого вечера, пока Семен Михайлович не разбудил:
— Поднимайся, казак, перевязку надо сделать.
Размотал бинты, долго, прищуриваясь, разглядывал швы, затем снова бинтовал и делал это так ловко и умело, что Богатырев не успевал следить за его руками. Невольно восхитился:
— Даже в госпитале медсестры не умеют так перевязывать.
Семен Михайлович хмыкнул:
— Они, наверное, там молодые все, еще научатся. Я здесь, на хуторе, без малого сорок лет врачую, вот и наловчился. Тут ни одного жителя не имеется, которого бы не лечил. И роды принимать приходилось и поломанные руки-ноги собирать, и утопленников откачивать — да чего только я ни делал! Вот, теперь порядок, готов казак к труду и обороне.
Отступил на несколько шагов, посмотрел на свою работу со стороны и остался доволен. На кухне забормотал телевизор, и Семен Михайлович недовольно фыркнул, топорща усы, как сердитый кот:
— Дарья Григорьевна явилась, теперь сериал свой включит и до ночи пялиться будет. Как там в древности говорили? Хлеба и зрелищ? А у нас хлеба нет, а зрелищ — хоть заглонись! Я иной раз в этот ящик гляну — и рука сама к утюгу тянется, чтобы всю эту жизнь расколотить.
— Телевизор можно разбить, а жизнь — едва ли расколотишь, — усомнился Богатырев.
— Если не расколотить, то поменять. Можно, можно! Надо только шурупы вот здесь… — Постучал пальцем по лбу. — В этом самом месте подкрутить. Вот новые выборы придумали. А это что? Это мне предлагают покупать кота в мешке. Может, он драный-сраный, но в мешок-то не заглянешь. Ты погляди на этих депутатов в телевизоре, что ни рожа, то жулик. Я жизнь прожил, сразу вижу — жулик! И тюрьма по нему плачет. Народ, говоришь, их выбрал? Не выбирали их, а в мешке покупали. Подхожу к магазину, там все двери листовками заляпаны, и все на этих листовках — не наши, приезжие откуда-то. Я же их знать не знаю, а мне все равно долбят — покупай! А вот если бы поменять по-умному всю эту фиговину, тогда и жизнь бы, глядишь, наладилась.
— Как поменять-то, Семен Михайлович? — Богатырев, чтобы старика не обидеть, едва сдерживал усмешку, но слушал внимательно.
— Шурупы надо подкрутить! Вот берем наш хутор, здесь мы все друг друга знаем, как облупленных. Собираемся и решаем — кого самого достойного во власть отправляем? Решили. Жулик у нас не проскочит. А кого избрали, тот едет в район, там такие же собираются и уже они решают, кого в область отправить. И никакого начальства, никаких посторонних, пока они решают, даже на выстрел бы не подпускали, чтобы на мозги не давили. Ну а дальше — область, и поехали наши казаки в Москву. Голову на отруб даю — не будет жуликов, не проползут и не пролезут.
И так Семен Михайлович был уверен в своей правоте, что спорить или возражать ему было неловко.
Богатырев лишь согласно кивал, делая вид, что соглашается, потому что сам он думал по-иному: тот бардак, который совсем недавно увидел своими глазами, можно было устранить лишь одним способом — прихлопнуть бесконечную говорильню и жестко навести порядок. Но кто это сделает — вот вопрос. Те, кто имел сегодня власть, делать этого явно не хотели. А как поменять саму власть, он не знал. Это у Семена Михайловича имелась собственная точка зрения на все мироустройство, и Богатырев ему даже немного завидовал, когда по вечерам еще не раз слушал его пространные рассуждения о нынешней жизни.
Выздоравливал он быстро. Тело наливалось привычной силой, шрамы затягивались молодой розовой кожей, и Семен Михайлович снял бинты. Богатырев, устав лежать и сидеть без всякого дела, с азартом принялся помогать хозяину в саду. Обрезал ветки на яблонях, копал землю, даже замесил цемент и заново залил потрескавшуюся отмостку у дома. Дарья Григорьевна, расхваливая постояльца на все лады, не знала, куда его посадить и чем накормить, а Семен Михайлович, видимо, выдержав намеченные им самим сроки, теперь непременно выставлял перед ужином пузатый графинчик с самодельным вином.
