Кихару Накамура - Исповедь гейши
— Поезжай, — неожиданно заявила моя бабушка. — Лучше повидать мир, пока еще ты молода. Не ограничивайся одним месяцем, а осмотрись лучше. Мы как-нибудь справимся.
Мне не нужно было повторять дважды.
Я продала дом в Адзабу и купила вместо него такой же в Эбису. Маленькую пристройку я сдала иностранной чете. Я устроила так, чтобы на эти деньги могли жить мои мама с бабушкой, после чего уехала. Н. нашел себе где-то студию, так что мой отъезд в этом отношении не создал для него никаких трудностей.
В ту пору еще не было реактивных самолетов, и я полетела из аэропорта в Ханэда на четырехвинто-вой машине компании «Северо-западные азиатские авиалинии» (Northwestern Oriental Airlines).
Выдался необычайно холодный день. Поскольку я не выношу, когда меня провожают, то хотела одна ехать в аэропорт. Но так как госпожу Одзава, мастерицу кукол, в автобусе сопровождали ее ученицы, все прошло очень весело. Целая гурьба молодых девушек со звонкими голосами провожала нас, и уже при сгущающихся сумерках мы поднимались по трапу в самолет. Тогда я не могла и подумать, что вернусь в Японию лишь через двадцать лет. Садясь в самолет, я страстно желала, чтобы Н. не страдал, а мое сердце не разрывалось от разлуки.
Послесловие ко второй части
Первая часть моих воспоминаний заканчивается предвоенными событиями. Однако я хотела непременно поведать о тяжелых военных и послевоенных временах. Так появилось продолжение. Я с охотой написала бы больше, но сейчас меня тревожит Япония, ибо, к своему удивлению, я должна признать, что есть вещи, о которых там непозволительно говорить и тем более писать. Кое-что я бы с удовольствием описала подробнее, однако правда о некоторых вещах наверняка оказалась бы похоронена цензурой. Это доставило бы неприятности и самому издательству, поэтому кое-что так и осталось недосказанным… Но я тем не менее попыталась по возможности живо описать как пережитые мной печальные, так и счастливые минуты жизни. Разумеется, многим женщинам моего поколения выпали на долю подобные беды.
Не в состоянии больше терпеть царящую в Японии озлобленность и ограниченность, я в начале 1956 года отправилась в Америку. Этим заканчивается данная книга.
Экранизация первой части была показана НХК на Новый год. Роль Кихару исполнила Огиномэ Кэй-ко. Я очень была рада тому, как она представила юную, честолюбивую и жизнерадостную Кихару в ее шестнадцать лет. В действительности же я не отличалась такой красотой…
Я прошу вас доброжелательно отнестись и к моей следующей книге, где повествуется о жизни в Америке.
Я очень признательна господину Китани из «Со-сися» за наше плодотворное сотрудничество. Также я выражаю глубокую благодарность господам Касэ, Кобояси и госпоже Масуда.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
В Америке
Прибывая каждый раз в Японию, я слышу новые печальные вести: либо сообщается о наступающей переполненности (mobbing), что царит в конторах, либо о растущем числе самоубийств среди все более молодых учащихся школ. Человек — редкий зверь. Агрессоры большей частью оказываются образованными людьми и до такой степени материально и в социальном плане обеспечены, что даже не подумаешь, что у них возникнет потребность мучить до крови других. Среди взрослых также — замечу, здесь речь идет не о детях — встречаются типы, которые беспричинно ненавидят других и даже глумятся над людьми с врожденными недостатками.
Я сама часто становилась мишенью для подобных людей и не могла понять, почему они так плохо обходятся со мной. Даже образованные и обеспеченные домохозяйки смотрели на меня свысока. Похоже, они презирали меня, бывшую гейшу. Например, в конторе, где я работала вначале по прибытии в Америку, мне особенно доставалось от супруги управляющего.
Но, к счастью, у меня было много американских друзей, которые поддержали меня, и таким образом я очень быстро смогла прийти в себя.
Если бы мне пришлось повседневно терпеть подобные муки в чуждом мне окружении, я бы определенно возжелала себе смерти. В Японии многие дети дразнят своих однокашников за их приплюснутый нос, выступающие зубы, свисающие уголки глаз или идущий от тела запах. Смотреть свысока на женщину, что была некогда гейшей, столь же нелепо.
От своего прошлого человеку некуда деться; так что не следует его замалчивать или стыдиться. И тем не менее подобные предрассудки все еще живы.
Мне бы хотелось в этой третьей части своих воспоминаний подробнее описать дурные японские привычки, а также многие иные различия между американцами и японцами.
Когда японский ребенок идет в американскую начальную школу, совершенно не зная английского языка, ему приходят на помощь одноклассники. Часто другие защищают его и от нападок одного или пары встречающихся в классе мучителей. Здесь редко встретишь, чтобы, как в Японии, практиковались коллективные издевательства, а не участвующие в этих безобразиях остальные дети просто отводили глаза.
Я убедилась в этом здесь на своем опыте. Это случилось в нью-йоркской подземке. Рядом со мной уселся негр лет пятидесяти, хотя вокруг было достаточно свободных мест. От него несло спиртным, и вид у него был жалкий.
Он стал рассказывать мне, что в 1948 году, в период оккупации, был в Сагамихара, и спросил, откуда я сама. Я ответила, что из Токио. Знала ли я некую Кимико? Улыбаясь, я сказала, что в Токио проживает не одна тысяча Кимико. Напротив нас поднялись два молодых негра.
— Не приставай к даме. Оставь ее в покое, — набросились те на него.
На самом деле я стала испытывать некую неловкость от разговора, но стала защищать его:
— Он был в Японии и поэтому заговорил со мной.
Тем не менее оба юноши подняли его с места и на следующей станции высадили.
Если к женщине пристают, то здесь, в Америке, ей обязательно придут на помощь. В случае со мной, пожалуй, было виновато бросающееся в глаза кимоно, что я неизменно носила. Стоило мне попасть в затруднительное положение на улице, в автобусе или в подземке, меня всегда кто-нибудь выручал.
В Токио же все обстоит иначе.
Когда на подмостках театра танца «Симбаси» ставилась первая часть моей книги, я как раз перенесла операцию по поводу перелома. Мне требовалась пара минут, чтобы с палкой добраться из отеля Ocean до самого театра. В хорошую погоду все было ничего, но, когда шел дождь, мне приходилось ковылять в театр с палкой, да еще с зонтиком и сумочкой, и это каждый день, вплоть до последнего дня представления. В перерывах я продавала в фойе театра программки самой пьесы.
В театр вели три ступени. Вскарабкаться по ним в дождливые дни было особо тяжело. Я не могла отложить ни палку, ни зонтик, ни свою сумочку. В Америке на помощь мне поспешил бы всякий ребенок. Перед входом в театр всегда толпилось много людей, и все они безучастно смотрели, как я мучаюсь с подъемом. В Америке случилась бы настоящая давка из добровольных помощников, если бы мне пришлось с таким трудом преодолевать ступени.
