Андре Бринк - Сухой белый сезон
— По-моему, иногда я понимаю тебя лучше, сынок, чем ты сам.
— Ты просто сегодня не с той ноги встала.
— Еще кофе?
— Да, пожалуйста.
— Кристина!
Шаркая босыми ногами, вошла старая служанка.
— Еще кофе, Кристина.
— Хорошо, мадам.
Когда она вышла, мать вздохнула:
— Бедняжка Кристина. Что с ней теперь будет?
— Они ведь останутся на ферме и после продажи.
— Часть стоимости? Вроде домашнего скота?
— Все будет в порядке, мама. Как только землю присоединят к бантустану, они все станут свободными людьми в собственной свободной стране.
— А мы все подохнем от свободы в нашей собственной стране, — мрачно заметила она.
Я решил, что в таком настроении ее лучше оставить одну.
— Прислушайся к этому ветру, — с намеком сказал я.
— Погода меняется, — ответила мать. — Что-то надвигается.
* * *
Что-то надвигается — таков был лейтмотив недели в Понто-де-Оуро, самой удачной попытки бегства, предпринятой мною с Беа. Краткое мгновение в раю, полная отрешенность от мира — и все же нас не покидало ощущение неотвратимости каких-то грядущих событий. Может, из-за этого ощущения та поездка и кажется мне наиболее характерной для наших отношений. Каждый раз, когда я думаю о нас с Беа, мне в первую очередь вспоминается именно она.
Я приехал в Лоренсу-Маркиш, как он тогда назывался, чтобы заключить контракт с мозамбикским угольным концерном. После этого мне предстояло сопровождать группу португальских бизнесменов в Бейру для заключения еще одного соглашения. Но глава группы заболел, и поездка была отменена. Вместо того чтобы вернуться домой, я послал Беа телеграмму и перевод, предлагая ей присоединиться ко мне. Разумеется, отправляя телеграмму, я рисковал, но после нескольких месяцев нашей связи у меня была определенная уверенность в успехе. Хотя и не принято так говорить о себе, но я знаю, что умею обращаться с женщинами, и понимаю, что приказ, не оставляющий свободы выбора — вроде этой телеграммы, — где-то в глубине души им нравится.
С работой у нее не могло быть затруднений. После беспокойного периода временных работ (секретарь в юридической конторе, сотрудник женского журнала, преподаватель на вечернем отделении) она снова устроилась младшим преподавателем права в университете — пост, который она занимала пару лет назад, до отъезда за границу. Но приступить к работе ей предстояло только через несколько недель. В настоящее время она была свободна.
На следующий день в одиннадцать утра она прилетела на опоздавшем на час самолете. Раньше я никогда не бывал в Понто-де-Оуро. Это местечко было рекомендовано мне моим давним компаньоном из Лоренсу-Маркиша, неким Педро де Сузой. Нам с Беа пришлось пообедать с ним и с его супругой. Признаюсь, это было ошибкой с моей стороны, ибо они решили, что Беа моя жена, и соответственно к ней обращались. Не желая ранить их мещанскую мораль, я не разубеждал их, но Беа была крайне раздражена.
Еще только начался сентябрь, но день стоял очень жаркий, и в доме было полно мух; жена Педро знала по-английски всего несколько слов, да и сам он изъяснялся с большим трудом; от терпкого красного вина у нас заболела голова, хозяева же в своей утомительной гостеприимности никак не соглашались отпустить нас раньше трех, а к этому времени нервы и у нее, и у меня были уже на пределе. Так что, когда мы в конце концов отъехали на взятой напрокат машине, ситуация стала весьма напряженной. Первые километры дороги были заасфальтированы и вполне приличны, хотя мне приходилось следить за тем, как бы не сбить беспечных велосипедистов, детей, играющих на проезжей части, тощих собак и кур. Но после того, как мы свернули к Бела-Вишта, дорога превратилась в две песчаные колеи с опасным наносом посередине. Вокруг почти ничего не было. Лишь иногда нам попадались одинокие фермы с запущенными садами, хижины да свиньи. Дорога была совершенно безлюдной. Еще через несколько километров я начал беспокоиться, правильно ли еду, так как все дорожные знаки были либо совершенно неразборчивы, либо вовсе сорваны. А по обе стороны простиралась земля, нерадушная, угрюмая и даже враждебная.
Беа неподвижно сидела рядом со мной и лишь иногда бросала взгляд на карту, лежавшую у нее на коленях. Чувствовалось, что она не в духе. Когда я поглядывал на нее, она не обращала на это внимания, продолжая с каменным лицом смотреть вперед. Но в какой-то момент, повернув голову, я заметил, что она наблюдает за мной. Это не предвещало ничего хорошего.
— Зачем ты вызвал меня сюда? — неожиданно спросила она со своей обычной раздражающей прямотой.
— Потому что вдруг выпала свободная неделя. Я же говорил тебе в аэропорту. Не знаю, когда еще нам представится такой шанс.
— А ты, разумеется, своего шанса никогда не упустишь.
— О чем ты?
Она не ответила. Затем снова перешла в наступление:
— Зачем ты сказал им, что я твоя жена?
— Я не говорил. Они сами так решили. Да и какая разница?
— Какая разница? Для тебя никакой. Но ты подумал, каково было мне?
— А что, так унизительно быть госпожой Мейнхардт?
— Нет. Просто унизительно выдавать себя за другого.
— Но это же в самом деле не имеет значения. К тому же все уже позади. Теперь мы на целую неделю предоставлены самим себе.
Ее губы задрожали. Упрямый мускул заходил на правой щеке.
— Зачем ты вызвал меня? — повторила она.
— Но я же уже объяснил.
— Нет. Я хочу знать настоящую причину.
— Мне тебя недоставало.
Я положил руку ей на колено. Она не стряхнула ее, но и никак не отреагировала.
— А если бы я не приехала?
— Я был бы очень огорчен.
— И телеграфировал бы кому-нибудь другому?
— Кому?
— Не знаю. Но у тебя наверняка есть и другие.
— Почему ты так думаешь?
— Человек вроде тебя все предусматривает. На всякий случай.
— Беа, что с тобой сегодня? Зачем мне нужен кто-то другой?
— А зачем тебе я?
— Потому что…
— Только смотри не скажи «потому что ты — это ты». Я могу и заплакать.
— Ты не веришь, что нужна мне?
— Нет.
— Постарайся поверить.
— Ты просто не любишь быть один, вот и все.
— С чего ты взяла?
— Мне кажется, Мартин, ты ужасно боишься одиночества.
— Одиночества боятся люди с нечистой совестью.
— А у тебя чистая?
— Разумеется.
— А если твоя жена узнает про эту поездку?
— Она не узнает.
— Почему ты послал телеграмму? — спросила она, помолчав. Щека у нее все еще подрагивала. — Почему не позвонил, чтобы мы могли все обсудить?
— Хотел удивить тебя.
— Может, боялся, что я откажусь?
Я смущенно улыбнулся:
— Ты права, боялся. А мне так хотелось, чтобы ты приехала. Вот я и решил не давать тебе никакой лазейки.
— Я могла и не приехать.
— Но ты же приехала.
— Знаешь, когда объявили, что рейс откладывается на час, я повернулась и вышла из аэровокзала. Я чувствовала облегчение. Казалось, все это случилось как раз для того, чтобы я успела одуматься.
— Но ведь потом ты вернулась. И это главное.
— Ты так думаешь? А если я скажу, что стыжусь этого? А если скажу, что никогда в жизни не чувствовала себя такой униженной?
Я не ответил. Но затем, протащившись еще ярдов сто по глубокому песку, остановил машину.
— Если хочешь, я отвезу тебя обратно.
Я знал, что это на нее подействует. Такое всегда действует.
— Но ведь этим уже ничего не изменишь… — растерянно сказала она. — Я ведь уже приехала. Стоит ли теперь возвращаться.
— Славно мы начинаем наши каникулы, — горько заметил я.
— Прости. Я не хотела обидеть тебя. Я думала, что сумею с собой справиться. Но этот обед у этих ужасных людей! Там было слишком много времени для мрачных мыслей. А теперь мне будто отмыться нужно.
— Наверняка ты не в первый раз решаешься на такое, — процедил я, понимая, что все рухнет, если я не буду тверд и даже резок.
К моему удивлению, она медленно согласилась.
— Конечно, — мягко ответила она, — и думаю, не в последний. Однажды, когда у нас с тобой все будет позади, кто-нибудь другой…
— Беа, ради бога! — воскликнул я. — Почему ты говоришь «позади»? Мы едва узнали друг друга.
— Ну, нам вряд ли предстоит совместная старость.
— Беа, — на мгновение я почувствовал себя беспомощным, — нельзя же думать о конце в самом начале.
— Нет, можно. И нужно, если хочешь быть честен с собой.
— Но, пока мы вместе…
— Я не могу обманывать себя, Мартин. Хотела бы, да не могу. — Она разгладила карту на коленях. — В один прекрасный день ты меня бросишь.
— Чепуха.
Она улыбнулась:
— Ты ведь не хочешь ни во что быть втянутым серьезно. Ни со мной, ни с кем другим. И когда я буду отчаянно нуждаться в тебе, ты меня бросишь. Потому что испугаешься меня. Или себя самого.
