Мануэл Тиагу - До завтра, товарищи
— Может быть, к тебе здесь плохо относятся? — снова допытывался он.
Мария ничего не ответила.
— Забери меня отсюда, — настаивала она. — И побыстрее. Сообщи руководству, что я хочу работать вместе с тобой.
Паулу ушел, так ничего не поняв. Была какая-то причина. Но какая? Однако эти вопросы уступили место чувству.
Паулу вернулся домой к ужину, прошел своей слегка прихрамывающей походкой к себе в комнату, оставил там портфель и пошел мыть руки. Над умывальником висело маленькое зеркальце. Паулу никогда прежде не обращал на него внимания, но сейчас неожиданно для себя стал рассматривать свое отражение.
Потом наклонил голову вперед и, глядя в зеркало поверх сползших очков, стал ерошить поседевшие волосы. Он казался себе некрасивым, морщинистым и старым.
— Дурак! — сказал он про себя. — Старый влюбленный дурак.
Через несколько дней он встретился с Карлушем, поговорил с ним о том, что нужно забирать Марию из дома адвоката, и в конце разговора добавил:
— Хочу просить руководство установить для меня явочную квартиру. И я прошу, чтобы меня не селили вместе с товарищем Марией.
4
В зале ожидания рядом с красивой полной женщиной, которая то и дело ласково улыбается ей, сидит Мария. Рядом со скамейкой стоят чемодан, корзинка и узел с вещами. Мария знала, что ей предстоит ехать вместе с этой женщиной, но пока представления не имеет о том, чем ей придется заниматься дальше. Она тяжело перенесла разлуку с Паулу. Уезжая отсюда, она как бы оставляет здесь часть своей жизни — семья, вступление в партию, жизнь на явочной квартире, Антониу, Рамуш. Ею овладевает смутное чувство беспокойства. Что будет дальше?
— Мы еще встретимся? — робко спрашивает она свою спутницу.
Та хотела было что-то сказать в ответ, но шум от проезжавшего мимо автокара, груженного багажом, заглушил голос, и она, улыбаясь, зажала уши.
— Мы будем работать вместе, — сказала она Марии, когда тележка проехала.
Со счастливым выражением на лице Мария что-то сказала ей, но слова ее утонули в шуме тележки, проезжавшей обратно.
Пассажиров на вокзале становилось все больше. Какая-то собака ходила по залу, обнюхивая стену, скамейки и чемоданы. Временами доносился запах жареной рыбы. Какой-то старик закричал мужчине, стоявшему у двери, но тот не услышал, а старик, пометавшись, все же не решился бросить чемоданы и узлы, чтобы подойти к нему. Двое парней, по виду крестьяне, рассматривали что-то вдалеке. Плакал ребенок. Подходили все новые пассажиры, одни серьезные и важные, другие взволнованные, третьи опечаленные, одни собирались в шумные группы, другие одиноко смотрели по сторонам, и у всех был гот таинственный вид, который бывает у пассажиров, ожидающих поезда на провинциальном вокзале.
Из слов своей спутницы Мария поняла, что им предстоит жить в одном доме.
— Хорошо, что мы будем жить вдвоем, — сказала она, взяв свою новую подругу за руку. — Я буду тебе помогать.
— Нет, вдвоем мы не будем, — объяснила она Марии. — Теперь ты не будешь жить на явочной квартире, а пойдешь работать на текстильную фабрику. Будем вместе организовывать там женское движение.
5
Прошло уже трое суток, как Жозе Сагарра уехал из дому. За это время он прошел немало километров пешком, почти ничего не ел и спал всего несколько часов. Однако на его худощавом лице не было и следа усталости. Это была его вторая поездка по порученному ему сектору, и дела тут шли неплохо.
Он побывал на собрании, на которое пришли всегда живой и подвижный Алфреду, крестьянин из Баррозы и еще один крестьянин с высоким голосом и в необъятной шляпе. Втроем они составляли бюро, руководившее деятельностью крестьянских ячеек.
Тому, кто был незнаком с крестьянином из Баррозы, он мог показаться нелюдимым и своенравным, но Сагарра знал, как к нему лучше подойти. У того на все был один ответ:
— Сам знаю.
Однако Жозе нельзя было сбить этим с толку. Он повторял по нескольку раз, что ему предстояло сделать, растолковывал, объяснял, а когда уходил, то был уверен, что теперь товарищ из Баррозы действительно сам все знает.
Потом Сагарра побывал на лесопилке, где после мая организация значительно выросла. Этот небольшой заводик стоял на отшибе, вокруг на несколько километров только несколько деревень, и поэтому здешнюю парторганизацию можно было использовать как связующее звено с крестьянскими ячейками.
— Пора кончать со спячкой, — говорил хромой мужчина, прилаживая поудобней костыль и с негодованием глядя на двух своих товарищей, словно ища у них поддержки. — Как можно назвать человека коммунистом, если он прожил здесь всю свою жизнь, но не привлек никого в партию?
Побывал Сагарра также и на собрании печально известного бюро, деятельность которого саботировал его руководитель, сапожник. Сейчас это бюро было реорганизовано, а поскольку поблизости строилась кожевенная фабрика, то открывались новые перспективы партийной работы. Из всех здешних коммунистов выделялся своей энергией и целеустремленностью худощавый кузнец, с которым однажды виделся Паулу. После того как закончилось заседание бюро, он остался поговорить с Сагаррой. Видно было, что хоть он и тщательно умыт, но сажа и копоть остались в ушах, в волосах, в морщинах. Глаза его, тоже черные как уголь, смотрели на Сагарру.
— Передай товарищам, — сказал кузнец своим басом, — что они могут полностью распоряжаться моей кузницей. Пусть я и не семи пядей, но сделаю что смогу.
За прошедшие три дня Сагарра встретился также и с товарищами из других организаций. И всюду дела шли. Да, некоторые ячейки пока малочисленны, но он был уверен, что они превратятся в серьезные организации. «И большие деревья вырастают из маленьких семян», — говорил он себе.
Сейчас Жозе направлялся на последние оставшиеся явки своего сектора. После этого он собирался домой, на свою явочную квартиру, где его ждала жена, скромная неграмотная крестьянка, которая не умела изысканно говорить, но которая бросила все, чтобы быть с ним в его трудной и опасной жизни профессионального революционера.
Зе Кавалинью уже поджидал Сагарру возле своей лачуги. Его форменная фуражка была залихватски сдвинута на затылок. Поглаживая седые усы, он из-под лохматых бровей, тоже подернутых сединой, смотрел на Сагарру.
— Все уже собрались, — объявил он, даже не поздоровавшись. И, сдвинув фуражку еще дальше на затылок, он глянул в дом и махнул кому-то рукой, щелкнув при этом пальцами. Тотчас наружу вышли невысокий смуглый паренек и высоченный, тощий крестьянин с жиденькой светлой бородкой и с невыразительными глазами. Как говорил Зе Кавалинью, парень работал за троих, а крестьянин сыграл первую роль в организации сельскохозяйственных рабочих и мелких собственников. Парень говорил Сагарре о возможностях организовать в соседних деревнях группы сочувствующих, о перспективах поднять народ на борьбу. Черные глаза парня светились неуемной энергией. Кавалинью с авторитетным видом кивал в знак согласия, а парень то и дело поглядывал на Сагарру, чтобы видеть, какое впечатление производит сказанное. Крестьянин же вел себя иначе, руки его безвольно висели вдоль туловища, а на вопросы он отвечал неуверенно и нервничал. Сагарра предложил пойти всем вместе в деревню Алдейа ду Мату, чтобы там встретиться с остальными товарищами, однако ответ крестьянина прозвучал довольно неожиданно:
— Этих пяти не хватит.
Сагарре стало ясно, что тот не слушал его, а с самого начала разговора думал о чем-то своем.
Сагарра не понял сразу, что хотел сказать этот крестьянин, однако Зе Кавалинью, несомненно, все понял: речь шла о пяти экземплярах газеты, которые у Сагарры затребовали в прошлый раз. Теперь этого количества не хватало, так как бородатый крестьянин нашел новых читателей.
Они договорились, что устроят собрание в Алдейе ду Мату через восемь дней, и Сагарра остался наедине с Зе Кавалинью. «Ну как, не предупреждал я тебя, что это ребята подходящие?» — всем своим видом словно говорил железнодорожник.
— Как здесь идут дела? — спросил Сагарра.
— Здесь? — Кавалинью кашлянул, помешкал. — Здесь, брат, другое дело. Да, совсем другое дело.
И помолчал, как бы наслаждаясь нетерпением товарища, прежде чем сообщить ему хорошие новости. А рассказать ему было о чем. Год назад во всей округе был только один коммунист — он сам. Теперь же здесь была сильная ячейка, в которой, помимо прочих товарищей, было трое железнодорожников.
Скоро должен был прийти поезд, на котором уезжал Сагарра. Шли вдвоем по насыпи от лачуги до вокзала. Пожимая на прощание руку товарища, Зе Кавалинью спросил Сагарру:
— Ты видишься с Мануэлом Рату?
— Да. — И, так как Кавалинью продолжал держать его руку в своей, добавил: — Ты хочешь что-то ему передать?
