Эрнесто Сабато - О героях и могилах
Все это, как я предполагаю, промелькнуло в несколько секунд. Затем, сморенный удушьем, я лишился чувств. И сразу же сознание мое словно было подменено сильным, хоть и неясным ощущением, что я наконец-то проник в большую пещеру и погрузился в наполнявшую ее теплую, студнеобразную и фосфоресцирующую влагу.
XXXVII
Не знаю, как долго я был без чувств. Знаю лишь, что, когда очнулся, у меня было ощущение, будто я прошел через многие зоологические эры и спускался в пучины бездонного, прадавнего, неведомого океана.
Вначале я не мог понять, где нахожусь, и также не помнил своего долгого восхождения к Богине и предшествовавших ему событий. Я лежал навзничь на кровати, голова была тяжелая, словно налитая чугуном, взор мутился – я различал лишь какое-то необычное фосфоресцирующее свечение, но постепенно стал понимать, что его-то я и видел в комнате Слепой до своего бегства. Неодолимая тяжесть во всем теле, однако, мешала мне пошевельнуться, даже повернуть голову, чтобы посмотреть, где я. Но вот мало-помалу память моя начала восстанавливаться, вроде того как после землетрясения налаживают телефонную связь, и стали возникать отдельные фрагменты моих похождений: Селестино Иглесиас, дверь квартиры в Бельграно, коридоры, появление Слепой, заточение в ее комнате, мое бегство и, наконец, спуск к Богине. Лишь тогда я осознал, что фосфоресцирующее свечение, озарявшее комнату, где я находился, было тем самым, которое я видел в пещере или во чреве гигантской статуи и которое как будто возникло в комнате Слепой, когда она появилась во второй раз.
Вспомнив это, а также оглядев потолок и стены, я предположил, что, вероятно, снова очутился в той же комнате Слепой, откуда убежал или думал, что убежал. Все пять чувств моих обрели прежнюю остроту, и, хотя я не решался повернуть лицо к дверям, мне казалось, что в дверном проеме опять стоит Слепая. Не решаясь повернуть голову, я попытался, скосив глаза, проверить свое ощущение и, пусть и смутно, увидел ее величавую фигуру.
Итак, я снова в комнате Слепой. Стало быть, все мои странствия по подземельям и клоаке, блуждания в огромной пещере и, наконец, восхождение к Богине были всего лишь галлюцинацией, навеянной магическими чарами Слепой или всей их Секты. Но я все же противился этой мысли – хотя бескрайняя опустошенная равнина, тысячелетние башни и грандиозная статуя действительно больше походили на кошмарные видения, зато спуск в клоаку Буэнос-Айреса и странствие по болотистым подземельям, населенным чудовищами, отличались четкостью и материальной достоверностью пережитого наяву; это убеждало меня, что и восхождение к Богине также не было сном, но реально пережитым событием. В тот момент я не обладал ни достаточной ясностью мыслей, ни необходимым спокойствием для подробного анализа, но теперь я склонен думать, что и впрямь пережил все это и, даже если я не покидал комнату Слепой, она заставила меня это пережить, не трогаясь с места, как то делают колдуны первобытных племен: тело спит или нам кажется, что оно спит, меж тем как душа странствует по дальним краям. Разве душа искони не была задумана так, чтобы она могла летать, подобно птице, в дальние пределы? Сбежав из темницы, образуемой плотью и временем, она может воспарить к небу вневременному, где нет ни «до», ни «после» и где все то, что должно произойти или же происходит с телом, ее заключавшим, предстает одновременно, в вечном облике, как статуи Бедствия или Злосчастия. И если каждый сон есть блуждание души по просторам вечности, стало быть, каждый сон для человека, умеющего его истолковать, – это пророчество или весть о грядущем. Посему в том странствии я, подобно Эдипу, узнавшему будущее из уст Тиресия, узнал, какой трагический конец мне уготован.
Я почувствовал, что Слепая приближается к моей кровати. Но об этом меня известили не столько ее шаги, едва слышные в тишине, словно она была босая, а мое обострившееся восприятие. Лежа неподвижно, как бы окаменев и глядя в потолок, я ощущал ее приближение. И, закрыв глаза, будто надеясь таким образом избежать неминуемого, я говорил себе: «она уже в трех шагах от кровати», «она уже в двух шагах», «она уже рядом». Тут я явственно ощутил ее присутствие и то, что она стоит в изножье кровати. Открывать глаза я не хотел, но я знал, что она здесь, что она наблюдает за мной, и ожидание становилось нестерпимым.
Странное дело, мне казалось, что эта женщина подошла ко мне, повинуясь смутному, но властному призыву моего собственного «я». До сих пор не знаю, как это объяснить: ведь я, очевидно, был пленником Секты и можно было полагать, что женщина, которая теперь стояла рядом и с которой я, вероятно, был связан таинственнейшим образом, была участницей и началом Кары, назначенной мне Сектой; но столь же очевидно было и то, что это наступил финал долгого преследования, которым я, по собственной воле, терпеливо и вполне сознательно занимался много лет.
Все это представлялось мне удивительным двойным результатом магнетизма: меня, как сомнамбулу, влекло в запретные пределы Секты, но также можно было считать, что в течение ряда лет я устремлял свои самые потаенные и глубинные силы на то, чтобы в конце концов призвать в эту комнату в Бельграно женщину, которая в известном смысле была для меня самой желанной на свете.
Итак, я был парализован и вместе с тем опьянен смесью страха и желания, отвращения и похоти. И когда наконец я сумел открыть глаза, то увидел, что она стоит передо мной голая и что от ее тела исходит свечение, электрические флюиды, которые проникали в мое тело и возбуждали мою чувственность.
Каким образом эта женщина могла быть Карой, которую Секта в незапамятные времена изобрела, садистически готовила и теперь обрушивает на меня? Со страхом и одновременно с надеждой – я бы назвал ее «черной», надеждой, существующей в Аду, – я увидел, что змея эта готовится лечь со мной. В темноте тропических ночей мне случалось видеть, как от верхушек мачт отделялись электрические разряды феерических огней святого Эльма; теперь же я видел, что магнетическая флюоресценция, озарявшая комнату, исходила от кончиков ее пальцев, от ее волос, ресниц, от трепещущих сосков ее грудей, которые, подобно стрелкам компаса из жаркой плоти, жадно стремились к мощному магниту, притянувшему их через пространства мрачного бреда.
Черная Змея, одержимая демонами и в то же время наделенная некоей священной мудростью!
Недвижим, точно птица под гипнотизирующим взглядом, я видел, как она медленно и похотливо приближается. И когда наконец ее пальцы коснулись моей кожи, меня как бы ударило электрическим разрядом Великого Черного Луча, обитающего в пучинах морских.
Яркая молния ослепила меня, и в уме промелькнула пьянящая и ныне бесспорная мысль: ЭТО ОНА! В то краткое мгновение в моем мозгу царил хаос, но теперь, в ожидании смерти, я размышляю о тайне воплощения Слепой – пожалуй, оно напоминало то, как призрак, вызванный властным желанием, преображает тело женщины-медиума, причем не только дух ее, но именно само тело обретает черты призываемого. И также думаю, действительно ли моя смутная, неосознанная воля терпеливым воздействием вызвала это воплощение, коварно явленное мне Слепой, или же сама Слепая и весь Мир Слепых, к которому она принадлежала, были, напротив, неким чудовищным сообществом, существующим на потребу моей похоти, моей страсти и несущим мне погибель.
Однако миг ясности был мимолетен, как вспышка молнии, блеснувшей над бездной. Я тотчас утратил чувство будничного, четкое восприятие реального своего существования, а заодно сознание, определяющее основные, кардинальные противопоставления, которым должна подчиняться жизнь человека: небо и ад, добро и зло, плоть и дух. Но также – время и вечность, ибо я не знаю и никогда не узнаю, сколько длилось это демоническое соитие: ведь в том логове не было ни ночи, ни дня, но все было одним бесконечным кромешным днем.
Теперь-то я не сомневаюсь, что Слепая обладала даром повелевать духами преисподней, – они же, хотя не способны творить реальное, могут, во всяком случае, создавать ужасные подобия, существующие либо вне времени и пространства, либо внутри их, преображая их, меняя местами или искажая. Так я присутствовал при катастрофах и пытках, видел свое прошлое и будущее (свою смерть!), я почувствовал, что мое время остановилось, и я обрел способность видеть вечность, я прожил разные геологические эры и прошел через всяческие виды: я был человеком и рыбой, был земноводным, был большой доисторической птицей. Но теперь все смешалось в моем уме, и я не могу точно вспомнить свои метаморфозы. Да это и не нужно – во всех них я снова и снова переживал восторг извечного, чудовищного, мучительного и сладостного, бесконечно повторяющегося соития.
Мне кажется, я вспоминаю грозовой, дышащий зноем пейзаж, вроде того, как мы воображаем себе архаические эпохи нашей планеты, заросшей гигантскими папоротниками: мутная, радиоактивная луна освещала кровавое море, чьи волны лизали желтый песок берегов. А за прибрежной полосой простирались болота с цветами виктории-регии, которые я когда-то видел в другом своем сне. Как распаленный кентавр, я мчался по обжигающему песку к женщине с черной кожей и фиолетовыми глазами, что ожидала меня, воя на луну. Я и сейчас вижу на ее темном, влажном от пота теле раскрытые кроваво-алые уста и лоно. Я неистово вошел в недра идола, и мне почудилось, что то был вулкан из плоти, пожиравший меня многими пастями, вулкан, чьи огненные недра достигали земного ядра.
