Артур Соломонов - Театральная история
В памяти Александра мелькнуло и погасло это воспоминание, так давно не воскресавшее и вдруг озарившее его теплом.
– Ну, привет, Саша, – улыбнулся отец и подал руку сыну. Долго держал его ладонь в своей.
Александр резко вырвал руку. Посмотрел предупреждающе: вот только психоанализировать меня не надо! Но Александр Яковлевич опытным взглядом уже оценил состояние сына. Потная, холодная ладонь с подрагивающими пальцами только подтвердила то, о чем отец начал догадываться. Состояние Саши было гораздо хуже, чем он предполагал, пока не вошел в квартиру.
Мать Александра, увидев, как муж изменился в лице, каким вдруг стал мягким, поняла, что положение серьезно.
– Привет! – быстро заговорила она. – Мы не позвонили, извини, мы, как узнали, сразу подумали, что надо к тебе ехать.
– Были, значит, твердо уверены, что я один?
Мать внимательно посмотрела на Сашу. Вспомнила, как приезжала к нему последний раз. Как его агрессия оборачивалась беспомощностью. Как обвинения оказывались мольбой о понимании.
– Не твердо, не твердо, – ответила она. – А если ты и не один? Разве тогда мы не можем к тебе приехать?
Ольга Викторовна сделала вид, что начинает обижаться. Это сработало – Александр почувствовал себя виноватым и пристыжено забормотал:
– Конечно, можете, просто мне показалось, что вы как скорая помощь. Психологическая, – добавил он с видимым презрением.
– Не ищи каких-то подтекстов. Символов не ищи. Вот все-таки вы настоящие два сапога с папой… Все проще гораздо, – она прошла на кухню и продолжила говорить оттуда: – Мы просто приехали к сыну, у которого… – она хотела сказать «погиб друг», но произнесла другое: – случилось несчастье.
Александр пошел за ней. Сел на стул. Отец – медленно, осторожно – вошел последним.
– Мам, сделаешь нам чаю?
– А я бы и выпил, – внезапно сказал Александр Яковлевич. – И тебе бы рекомендовал.
– Рекомендую выпить, – повторил Саша. – Ну, что ж, раз психотерапевт ничего другого посоветовать не в силах, достань, мама, водку из холодильника.
Ольга Викторовна в других обстоятельствах обязательно бы съязвила: «Прекрасно! Над отцом посмеялся, мне указание дал, а сам в свои страдания уткнулся…» Но сейчас она покорно открыла холодильник и поставила водку на стол. Налила. Стекла трех рюмок запотели от водки.
– Не чокаясь, – вздохнула Ольга Викторовна, и семья одновременно выпила и одновременно шумно выдохнула.
Их окружило молчание.
Александр протянул маме рюмку в надежде на новую порцию, но отец как бы вскользь бросил:
– Пореже бы.
– Я, папа, сейчас решаю труднейшие задачи. Задачи горюющего! Признать факт потери, смириться с потерей… – Саша засмеялся. Лицо его начинало покрываться красными пятнами. Пока пятна овладели только правой щекой и правым же ухом. – Мне нужно посеять качества усопшего по линии будущего… Чтобы потом собрать урожай с других людей… Живых… Так что я имею право на водку. Я весь вечер работал. Со своим горем.
– Саша, – подавляя раздражение, заговорил отец, – это книга не для тех, кто страдает, а для тех, кто консультирует страдающих.
Александр внезапно захохотал. Пятно начало проступать и на левой щеке.
– Пап, ты хоть сам слышал, что сказал!
Мама тоже засмеялась, гораздо тише, чем сын.
– Действительно, Саша, – обратилась она к мужу, – звучит нелепо.
Александр Яковлевич начал-таки закипать.
– Нелепо, значит. Вам виднее. Значит, все, что вы говорите – лепо. А я… или даже мы, психотерапевты… Да бог же с вами.
И замолк, обиженный. Подал знак жене – налей. Улыбаясь, она наполнила его рюмку. Но молчать он не мог. Даже не успел пригубить.
– А как, по-вашему, должна быть написана такая книга? Стихами, что ли? Это же наука.
Александр засмеялся снова. Мать на этот раз не подхватила его смех. Но обида Александра Яковлевича все равно разрасталась.
– Очень смешно. Вот твой товарищ Иосиф из вашего театра давно уже не смеется. На днях он ко мне приходил. Развалил его ваш театр.
– А мой товарищ Иосиф, – Александр скривил губы в усмешке, – сам хотел наш театр развалить. А вышло наоборот…
– Иосиф у меня был, – со значением повторил Александр Яковлевич. – У него глубочайшая депрессия, которой он даже не способен почувствовать. Потому что, говоря вашим языком, ему даже чувствовать теперь нечем.
Александр представил хлопотливого толстяка предателя. Вспомнил, как Ипполит Карлович называл его Иудой, а он униженно-испуганно улыбался в ответ. Как Сильвестр, отъезжая на своей машине, процедил сквозь зубы, не глядя на него: «Завтра же получишь расчет». Ему стало жалко Иосифа. «Виноват он конечно, – думал Саша, – но кто в нашем театре ни в чем не виноват? Разве что господин Ганель?»
– Иосиф все время говорит про Сильвестра, – продолжил отец, радуясь, что отводит разговор от смерти Сергея. – Твой режиссер, похоже, невероятной харизмы человек. И совершенно внеморален. Да? Ладно, не отвечай. Я и так все знаю. Он переворошил Иосифу все нутро. И оставил в таком состоянии. Он психопат, твой режиссер. У него глубочайшая патология. Вот встретились шизофреник и психопат – Иосиф и Сильвестр. Один другого окончательно разрушил.
– Так вот как на самом деле все было, – попытался улыбнуться Саша.
– И я уверяю, в твоих, не скажу несчастьях, но проблемах – немало вины твоего режиссера. Саша, уходи из театра, – неожиданно властно, как не подлежащий обжалованию приговор, произнес отец. – Там опасно. Тебе там точно опасно. Поверь мне, как папе и психологу.
– Да уйду я, уйду. Только не из-за твоих диагнозов.
Сашу раздосадовала фраза «папе и психологу».
– Да, Саша, – подхватила мама, – уходи. Мы же тогда об этом говорили. Или ты уже не хочешь?
– Глупо как, – почти простонал Саша. – Глупо. Глу-по. Не делайте мое решение своим. И не делайте его таким идиотским. Я не от психопата хочу уйти. Я от театра хочу уйти. Заявление об уходе – это символ.
Снова наступило молчание.
Александр иногда исподтишка поглядывал на взволнованного отца. На ласково смотревшую на них обоих мать. И вдруг ощутил никогда ранее им не чувствованную простоту. Он, отец, мать. Вместе. Пропадала энергия сопротивления. Исчезала энергия наступления. Он оглядел родителей и сказал потеплевшим голосом (изменение отметили и Ольга Викторовна, и Александр Яковлевич):
– Сейчас-то точно уже можно! – и протянул рюмку: – Да? Что по этому поводу скажет наука?
– Наука по этому поводу кивнет красивой и умной головой, – ответила Ольга Викторовна за мужа, и тот, польщенный, кивнул.
Александр, заметив, как почти по-детски улыбнулся отец после похвалы мамы, подумал: «А ведь и правда все на самом-то деле так просто. Это я все… Что я все? Не надо так, вот и все…» Он почувствовал, что в его рассуждениях о родителях была какая-то глобальная ошибка. Какая, он еще не понял. Но почувствовал ее ясно. И снова вспомнил: школа, отец, еще молодой, без единого седого волоса и не такой печальный, как в последние годы, провожает его. И глаза полны сочувствия.
– Кстати, об аборте, – внезапно сказал Саша.
Отец шумно вздохнул. С огоньком гнева в глазах посмотрел на жену. «Вот, опять!» – сказал его взгляд. «Потерпи, пожалуйста», – ответил взгляд Ольги Викторовны.
– Я вас прощаю, – сказал Саша.
И неожиданно даже для самого себя захохотал. Ольга Викторовна и Александр Яковлевич снова переглянулись. Теперь уже по-иному. Муж: «Оля, спокойней, прошу». Жена: «Стараюсь из последних сил».
– Я вас прощаю, – повторил Саша.
– Все-таки ты снова, ты снова! – не выдержала Ольга Викторовна. – Это так! Ненормально! Так!
– Что такое норма? – спросил мстительный Александр Яковлевич, напоминая о недавнем разговоре в машине.
Саша кивнул: нет никакой нормы, все это фантазии. Александр Яковлевич приготовился слушать длительный сыновний монолог. «Не налить ли еще водки? – грустно подумал он. – Нет, пока хватит. И ему хватит».
– Вот да, Саша! – обратилась Ольга Викторовна к мужу. – Вот да! Сама просила тебя быть мягче, и сама не сдержалась! Я поверить не могу, что он даже в такой день об этом говорит!
Ольга Викторовна была готова напомнить Александру о его беде, лишь бы он не касался темы, которую она ненавидела. Да, в машине она призывала мужа не принимать всерьез нелепые обвинения. Но сейчас, глядя на торжественно прощающего их сына, она почувствовала себя оскорбленной.
– Когда же это закончится, Саша? – спросила она, и голос ее дрожал.
– Да прямо сейчас… Папа, я – твой самый проворный сперматозоид!
Александр Яковлевич поперхнулся водкой.
– А разве с этим поспоришь, пап? Другие-то погибли. А я уже тогда всех обошел. Думаешь, легко мне было добиться такого успеха внутри мамы?
– Я сейчас уйду. Это невозможный разговор. У тебя умер друг! – внезапно крикнула она.
Этот, как она называла «Сашин бред», мешал ей любить сына. Делал его чужим, далеким. И она стремилась хоть оскорблениями, хоть с помощью боли приблизить сына к себе.
