Дом Кёко - Мисима Юкио

— Ты прямо еретик правого крыла.

— Да. Но это я говорю только тебе. Потому что в этом мы с тобой похожи. Ты, должно быть, вынес то же из бокса.

— Я так не думаю, — произнёс Сюнкити, отгоняя странное, трепетно-радостное чувство.

— Настало время, поэтому я так говорю. И потом, не в твоём характере думать. Доказать тебе, что ты не такой?

Они долго беседовали. Под конец Сюнкити безоговорочно принял идеи политической организации, к которой принадлежал Масаки.

— Почему мне можно в это не верить?

— Потому что неверующий — самый полезный. Я такой первый. Посмотри на меня. Я знаю, что не верю. Однако ещё знаю, что эти идеи в неописуемом восхищении усваивают те, кого я вижу вокруг и кого использую как средство. Я постоянно чувствую рядом собственную смерть и смерть других, это — ранг самого способного члена организации. К тому же пусть и не слишком много, но приходят деньги. И чем заметнее ты будешь, тем лучше усвоишь, как можно добывать деньги. Для молодого человека сопротивление — жизнь, верность — смерть. Это избитая фраза. Но молодому человеку необходимы как сопротивление, так и верность. Это — вкусные, сладкие плоды. Спортсменам хорошо. Силу сопротивления они используют в спорте, силу верности — отдают старшим товарищам. Простая схема, но в её основе законы, которым следует молодёжь. Как тебе? Клянусь в верности идеям, в которые не верю, изо всех сил сопротивляюсь и «будущему» и «новому обществу».

— Я верил в бокс, — глухо произнёс Сюнкити.

— Я знаю.

— Бокс был моей целью.

— Да. А теперь что?

Сюнкити вертел в пальцах мокрые палочки, лежащие на пустых мисках, и молчал. Концы палочек разбухли, на дне миски с остатками покрытого тонкой плёнкой жира рамэна тонул узор из красных и зелёных дракончиков.

— Так что теперь? Бокс уже не твоя цель, но ты по-прежнему хочешь в него верить. Или думаешь, что хочешь. Но перед тобой долгое, растянутое время, о котором я говорил. Неприятное «будущее», которое ты больше всего не любишь. Если стоит жить ради веры в утраченную цель, давай уточним границы твоего неясного желания. Ты сейчас в самых подходящих условиях для создания цели из дела, в которое абсолютно не веришь.

— Да, — промямлил Сюнкити. — Да, это так. Но я хочу настоящего противника.

— Ты его сразу найдёшь. Он и раньше являлся тебе. Враг не встанет здесь, не будет тебя ждать. Твои действия сделают из твоего партнёра твоего врага. Поэтому надо действовать. И враг сразу появится.

— А ты как действуешь?

— По-разному. Первого ноября с японско-советских переговоров в Лондоне возвращается Мацумото, [53] получивший все полномочия. Организую в аэропорту Ханэда митинг с лозунгами «Остановить японско-советские переговоры», «Не вилять хвостом перед красными». Мои подчинённые за сопротивление полиции некоторое время провели в тюрьме. Раньше они были всего-то жалкими шестёрками якудза, а теперь стали героями, защитниками отечества.

— Ну вот я стану у вас руководить. Сейчас кто враг?

— Ли Сын Ман. [54] А ещё трусливое японское правительство, трусливое министерство иностранных дел, которые не знают, как им сделать заявление об артиллерийском обстреле.

Сюнкити наконец-то осознал, что продаётся. «Я продам ему своё будущее, как участок земли, заросший мискантом. Не раздумывая, вновь обрету силу, которая долго спала мёртвым сном. В этом смысл подлинного счастья, сила может его обеспечить», — думал он.

Масаки уже понял, что убедил Сюнкити. Рассказал, что привлечь его предложил глава их организации и в виде исключения сразу взять в руководящий состав. Что церемония вступления в организацию пройдёт завтра утром в штабе, в присутствии главы и высшего руководства. Масаки достал из внутреннего кармана свиток из японской бумаги с текстом клятвы. Казалось, что напечатанные, стилизованные под старину иероглифы написаны тушью. Масаки тщательно вытер грязь со стола носовым платком и развернул текст перед Сюнкити.

— Здесь поставь свою подпись. Можно авторучкой, — сказал Масаки.

Затем достал из кармана маленький кинжал и потребовал от Сюнкити подписаться кровью.

— Какой палец резать?

— Ничего-то ты не знаешь. Мизинец.

Сюнкити без колебаний провёл сверкающим лезвием по подушечке мизинца. Не получилось. Он нажал сильнее. По спине пробежал, как и говорил Масаки, трепет, из побелевшей раны хлынула свежая кровь.

— У тебя и правда есть только то, что с боксом связано. Спокойно кровь пускаешь, — заметил Масаки.

Глава девятая

Фудзико смутно представляла себе, как Сэйитиро пойдёт на службу.

Самолёт, который должен был сесть в аэропорту Айделвайлд в половине двенадцатого ночи, опоздал на два часа. С президентом сталелитейной компании «Мэйдзи-сэйтэцу» Фудзико тоже была знакома, поэтому приехала с мужем встречать его в аэропорт. Если считать время, за которое гости прошли таможню, они прождали целых три часа. Затем, оттеснив других встречающих, они сели в машину Сэйитиро и благополучно доставили президента в отель. Это было в три часа ночи. Когда вернулись домой, на сон оставалось около четырёх часов. Тем не менее Сэйитиро встал ровно в восемь и отправился на службу.

Они опять снимали квартиру своего американского друга. Тот был инженером и уехал на время в Венесуэлу. Но не хотел терять квартиру в удобном месте, поэтому оставил супругов присматривать за ней, и те два месяца отдыхали от гостиничной жизни. Но и это было временным жилищем. Чтобы окончательно переехать в подходящую квартиру в пригороде, например в обещанное жильё в Ривердейле, нужно было ждать, когда живущие там супруги из внешнеторговой компании вернутся в Японию.

Фудзико посмотрела на часы у изголовья кровати. Почти полдень. В комнате яркий свет, как и утром, дождь с ночи так и не перестал.

Подушка Сэйитиро испачкана помадой для волос и на ярком свету выглядит ещё грязнее. Грязь светится как грязь. Фудзико прижалась к ней лицом, поцеловала.

Подошла к окну, открыла портьеры. За пеленой дождя виднелась неровная поверхность задней стороны домов. Это пятьдесят шестой квартал нью-йоркского Вест-Сайда.

На главной улице тесно стоят в ряд одинаковые по высоте здания, но если посмотреть со стороны внутреннего дворика, то увидишь низкие крыши, сады на них, широкие балконы, а за разновысокими домами — задние окна старых строений из красного кирпича. Сразу под окнами третьего этажа тянется узкий унылый садик на крыше. Странно, что попасть туда можно только через окно. За ним супруги сложили связки дров для камина.

В садике на крыше дождь бьёт по горшкам с увядшими неопознанными цветами, по сломанным, покосившимся плетёным стульям. Земли отсюда не видно, но между крышами возвышается несколько платанов. В ноябре их широкие жёлтые листья опали и прилипли, словно рекламные листовки, к бетонной крыше и плетёным стульям.

Людей нигде нет. Шум автомобилей тоже сюда не долетает. И задние окна красного кирпичного здания, то зашторенные белыми занавесками, то закрытые ставнями, безмолвны, словно на руинах.