Сергей Кузнецов - Шкурка бабочки
Да, «МК», пожалуйста. Шуршит газетой, смотрит в иллюминатор на облака, желтовато-серые, похожие на московский снег. Думает: скоро и у нас весна, почему же все-таки мы родились в такой холодной стране? Прилетим в Москву, завтра на работу, как они там, интересно? Сайт, ох, вот про сайт думать не хочется. Права Оля, надо закрыть его. Или отдать Алексею, денег не брать, имя снять? А вдруг, думает Ксения, уже поймали? И тогда можно совсем забыть эту историю. Она листает газету, ищет криминальную хронику, думает: вот был бы подарок к возвращению на родину. «Московский маньяк пойман». И не думать о том, что я любила этого человека, не думать. Не для того я летала в Прагу.
Разворачивает страницу – и тут же, словно вся ушедшая боль вновь вернулась, словно тесаком ударили по лицу, отрубили руки, разорвали грудь, разбили грудную клетку, вынули сердце, кричит, кричит, яблочный сок розовой пеной рвется из горла, отскакивает напуганный сосед, бежит стюардесса, Ксюша сжимает обкусанными пальцами газетный лист, цепляясь, словно все еще надеясь проснуться, кричать, кричать, выть по-звериному, только бы не видеть мелкого петита в самом низу: Новая жертва московского маньяка? В Битцевском лесопарке найден труп молодой женщины со следами сексуального насилия и пыток. Судя по характеру ран и расположению тела, эксперты не исключают, что это новая жертва маньяка, который уже полгода держит в страхе столицу. По документам удалось установить личность погибшей, ею оказалась тридцатипятилетняя Ольга К. кричать, кричать, захлебываться в рыданиях, биться на руках у стюардессы, плакать, плакать.
Но нет – Ксения сидит неподвижно, снова и снова перечитывая, уже ни на что не надеясь, не веря в случайное совпадение – мало ли в Москве девушек с именем Оля, с фамилией на К, тридцать пять лет, директор известного интернет-магазина? – сидит неподвижно, ни единой слезинки, небо над Европой, облака грязные, как московский снег.
49
Я пытаюсь придумать хэппи-энд к этой истории – но у меня ничего не получается.
Даже когда я убивал Ольгу, я не чувствовал никакого возбуждения. Впервые в жизни.
Она была интересной женщиной, когда-то мне нравилось работать с такими. Красивая грудь, полные печали глаза, нежная кожа на руках.
Я поцеловал ее ладонь перед тем, как отрубить кисти.
Я сек, прижигал и резал, но ничего не чувствовал. Раньше, когда я убивал, мне казалось: с помощью чужого тела и своего мастерства я создаю настоящие произведения искусства. На этот раз я сам себе казался грубым ремесленником.
Обычно за работой время идет быстро, но я скоро устал – может, потому, что Ольга не вызывала никаких чувств – ни умиления, ни восхищения, ни жалости.
Она была не интересна мне.
Я выпил воды, сполоснул лицо и вернулся в подвал. Ольга лежала на столе. Кисти отрублены, кожа на иссеченных бедрах свисала клочьями, правая грудь превратилась в сплошное кровавое месиво, из соска левой сочилась кровь. Кожаные ремни удерживали тело на столе, ноги привязаны к вбитым в стенку кольцам и широко разведены: между ними виднелась лужица крови. Рядом на столе в беспорядке были разбросаны инструменты – скальпель, секатор, несколько хлыстов. На полу лежала паяльная лампа, с потолка свисали веревочные петли, покрытые запекшейся кровью. Стены и пол тоже в крови – когда-то я заставлял пленниц убирать в подвале, но последние пару раз не тратил на это время. Наверное, где-то здесь еще валялись отрезанные и забытые части тел: стоял душный запах падали. Странно, что я только сейчас его почувствовал.
Ольга лежала на столе, ее рот был разодран кляпом, глаза закрыты. Она напоминала не произведение искусства, а выкинутую на свалку поломанную игрушку. Я подумал о том, что это – ближайшая подруга Ксении, женщина, которую любит Ксения. Я подошел к столу, вытащил кляп изо рта и лег рядом. Только тут я заметил: все еще сжимаю в руке тесак. Я обнял Ольгу и попытался поцеловать. Внезапно, она вздернула голову и впилась зубами в мою губу. Я рванулся и ударил ее тесаком по лицу.
Моя кровь хлынула мне на грудь. Я кинулся к умывальнику и, плача, промыл рану.
Я с детства боюсь боли.
Я не знал, что делать с Ольгой дальше. Мой член бессильно поник, фантазия истощилась. Больше всего хотелось бросить ее умирать от голода и ран, а через пару недель забрать мертвое тело. Но я не хотел ждать: мне надо было послать сигнал Ксении.
Внезапно я понял, что надо делать. Я собрал инструменты, снова заткнул Ольге рот и принялся за работу. Обычно, когда дело близится к финалу, не чувствуешь усталости, но тут я два раза присаживался отдохнуть. Потом уже я сообразил, что, вопреки обыкновению, даже забывал проверять, жива ли она. Так что, честно говоря, я так и не знаю, в какой момент Ольга умерла.
Наконец дело было сделано: я выбросил из раны остатки поломанных ребер, обрубил по краям ошметки мяса и кожи – и вырвал Ольгино сердце.
Именно такой смерти хотела для себя Ксения.
50
Закрытый гроб, да, конечно… говорят, лицо обезображено, с трудом можно узнать… а правда писали, что вскрыта грудная клетка и вынуто сердце?.. да, конечно, тот же самый, кто же еще?.. она делала сайт про него, знаете?.. да, как предчувствовала, надо же, такое совпадение… значит, судьба… тридцать пять лет, можно сказать – молодая… кажется, первая убитая в нашей индустрии… да, несерьезная у нас индустрия: первое убийство только теперь!.. да и то – какой-то маньяк, нет чтобы передел рынка, как у взрослых…
Шум голосов, переходят от стола к столу, официальные поминки, Оля всегда любила этот ресторан, вот уж не знала, ни разу с ней здесь не была, ну, уже не важно. Подходят, выражают соболезнования, будто она – ближайшая родственница, дочь, сестра, будто они в самом деле успели пожениться и прожить много лет в любви и согласии, много лет прожить счастливо, родить детей, двух девочек, друг от друга. Можно было и не делать аборт, думает Ксения, все равно не пришлось бы воспитывать одной, зря боялась. А может, и хорошо, что ничего, кроме сгустков крови, уже не было в темноте ее матки. Только представь, каково это: умирать вместе со своим ребенком, пусть и нерожденным? Не может представить, вообще – не может представить, что Оли больше нет, закрытый гроб, даже не увидела в последний раз, не может представить, не хочет думать, как она умирала. Оля всегда говорила, что боится боли, говорила: я страшная трусиха, я так боюсь боли, не то, что ты, не то, что я, да, было бы, наверно, справедливей, если бы я, а не она.
Подходит Паша, пожимает руку чуть выше локтя, говорит: Ксения, примите мои соболезнования, я знаю, вы были очень близки. Впервые говорит на вы, словно после Олиной смерти Ксения стала старше, будто часть Олиных лет перешли к ней. Отвечает: спасибо, да, очень близки. Ни единой слезинки за два дня в Москве, ни единой слезинки за всю жизнь.
