Анатолий Иванов - Печаль полей (Повести)
— Ой! — воскликнула она, когда Михаил вошел в бревенчатый телятник. В руках у нее было по ведру, она, растерянная, так и застыла с ними посреди небольшого помещения с печкой и крохотным окном. Румянец на белых щеках, натертый утренним морозцем, стал разливаться по всему лицу. — Чего тебе?
— Поздороваться зашел, — улыбнулся Михаил. — Или нельзя?
— Да можно… что ж.
— Тогда доброе утро, Соня.
— Ага, — кивнула она, все более смущаясь. — Доброе… А я вот на ферму за обратом. Телят своих поить.
— Давай я помогу тебе принести.
И он хотел было взять у нее ведра.
— Еще чего… — Она поставила на скамейку, приткнутую к стене, оба ведра, отвернулась и стала глядеть в оконце.
Так они постояли некоторое время — Софья у окошка, а Михаил у дверей. Он глядел на нее, она чувствовала это, лицо и шея ее полыхали.
— Вон ты какая выросла, — промолвил потом он.
— Какая еще?
— А красивая…
Слово это будто ударило ее больно, она повернулась, резанула его жгучими глазами, торопливо схватила ведра и шагнула к двери.
Она шагнула, а он не двинулся с места.
— Чего ты? Вон люди-то… — кивнула она за окно. — Пусти давай.
— А ты боишься, что ли, людей?
— Ничего я не боюсь! Уходи ты…
— Ухожу. А вечером я опять приду сюда.
И он шагнул за порог.
Когда Михаил не спеша спускался по протоптанной в снегу узкой тропке к деревенской улице, Софья молча смотрела вслед ему сквозь оконное стекло. Огромные глаза ее, растерянные, напуганные, поблескивали влагой.
А Михаил домой не пошел, свернул к дому Марии. У крыльца он обколотил свои бурки, хоть снегу на них почти и не было, решительно толкнул дверь.
Степан хмуро сидел за столом и будто нехотя пил чай. Мария, аккуратно прибранная, в тугом ситцевом платье, в чистом льняном фартуке, тонкая и стройная, как девчонка, сажала в печь деревянной лопатой калачи. Увидев Михаила, она проворно разогнулась, кинула невольный взгляд на кровать, будто опасаясь, тщательно ли она застелена, смахнула с розовых, нагретых печным жаром щек капельки пота.
— Милости просим, милости просим… Раздевайся. Завтракал, нет? Давай-ка вот…
— Здравствуйте. А что ж, давай, теть Маруся, чайку покрепче.
На приветствие Степан не ответил, но Михаил на это будто и внимания не обратил, разделся и сел к столу.
— По деревне прошелся… На телятник завернул. Пилюгина-то Сонька какая девка выросла! Это ж сколько ей, а?
— Семнадцать уж вроде, — сказала Мария. — Невеста.
— Да это я и сам сообразил. Только что-то она мне другой показалась, чем вчера, напуганная какая-то.
— А это, понимай, Федотья всю ночь ее тобой стращала, — усмехнулась Мария.
— А-а, — нахмурился Михаил, но тут же и улыбнулся. — А я к тебе, дядя Степан, поговорить. Вчера-то не до того было.
— Скорый ты, гляжу, на все, — сухо промолвил Тихомилов.
— Так сколько мы с тобой, дядя Степан, время-то потеряли?
— О чем же ты говорить со мной намерился?
— Да вообще. Об жизни.
— А поговори, Михаил, поговори, — вмешалась Мария. — А то он уходить с Романовки намылился.
— Вон как! А куда?
— Белый свет большой, — тем же холодным голосом сказал Тихомилов.
— Свет-то, он большой, да везде дорожки круты.
— Да ты, гляжу, воспитывать меня явился! — И Степан, звякнув чашкой, резко отодвинул ее от себя.
На целую вечность, кажется, установилась в небольшой избе тишина, неловкая, гнетущая всех троих. Степан сидел, сгорбившись еще больше. Мария застыла у печи с заслонкой в руках. Михаил смотрел в чашку с чаем. Потом поднял взгляд, с головы до ног оглядел не ко времени аккуратно приодевшуюся Марию, проговорил:
— Ты б, теть Маруся, оставила нас одних…
— И правда, торчу тут дурой! — встрепенулась она, глянула в окошко. — Вон уж Катерина в контору пошла. И мне ж надо…
Она закрыла печь заслонкой, сдернула фартук, метнулась к вешалке.
— Поговорите. А я потом прибегу калачи вынуть…
И стукнула дверью.
Убегая, Мария на ходу все же поправила на кровати краешек одеяла, хотя в этом не было никакой надобности. Михаил сделал вид, что не заметил ее торопливого движения, а Тихомилов понял это, чуть скривил уголки губ.
— Не воспитывать, дядя Степан, я пришел тебя, — помолчав, сказал Михаил. — Ты вдвое старше меня… С Катей я сегодня чуть не до света вот проговорил. Легко, думаешь, ей?
Степан Тихомилов шевельнулся. Но сказать — ничего не сказал.
— Вот то-то и оно, дядя Степан. Я мальцом был, а помню, как она тебя ждала… Как всякое твое письмо с фронта при себе носила, теплом своим согревала. А тут посыпалось на нее, как свинцовые каменья с неба.
Степан теперь легонько и осторожно вздохнул, будто остерегаясь чего-то, и опять промолчал.
— Речушка вон наша Романовка маленькая, овечка перебредет. А сколь в ней воды утекло. Иную прошлую горсть воды и вернуть бы, да как, далеко она, неизвестно и где.
— Умом-то все это понимаю, Михаил, — хрипловато выдавил наконец из себя Тихомилов.
— А уезжать тебе отсюда, дядя Степан, все ж таки не надо. Ну, куда от родных-то этих холмов да степей? Мне вот они так во сне снились все.
Степан Тихомилов, исхудавший и усталый, поднялся, прошелся по комнате, остановился и стал глядеть на Михаила. Глядел долго, будто не узнавая, а сказал так:
— На отца своего ты сильно чем-то похож.
Снова сел и пододвинул к себе чашку с чаем, долго позвякивал в ней ложечкой.
— Тяжко мне тут будет. Да и Кате с Петрованом… сам говоришь…
— Это первое время. А там все обкатается… Да и коли хочешь, так Катя-то с мужем сами и просили меня — пусть, мол, остается тут Степан, в колхозе своем…
— Сами?! Просили? — не поверил Тихомилов.
— Вру я, что ли?
На стенке тикали часы-ходики, звук маятника громко раскатывался по комнате, причиняя, кажется, нестерпимую боль Тихомилову.
— Пока обкатается-то, сколько живого мяса сотрется, — сказал он.
— Не без этого, конечно, — согласился Михаил. — Только и о том подумай, дядя Степан, есть у тебя и сын. Да и сам-то еще молодой. Чего тебе, всего-то и сорок.
— Ну, это уж тебе жениться…
— Да как знать, кто наперед. — И Михаил поглядел не на кровать, а в сторону печки, где недавно стояла Мария. — Снега вон еще холодные счас, а как зажурчат…
Тихомилов бросил взгляд туда же,и они, кажется, без слов поняли друг друга.
— Веселый ты человек, Михаил, — покачал головой Тихомилов, и впервые его губы тронула неясная и грустноватая улыбка.
— Потому что горя натерпелся, дядя Степан. А похлебаешь его, так и узнаешь, как жить-то надо. Ну, давай, что ли, чай допьем…
… Где-то через час Михаил зашел в колхозную контору. В председательском кабинете толклись несколько женщин и Василий Васильевич Васильев, о чем-то спорили с Катей. При появлении Михаила все враз умолкли и гурьбой пошли к дверям.
