Сара Райнер - Один момент, одно утро
– Что?
– Что значит твое «что»? Ты меня слышал. Я сказала: ты больше не войдешь в мой дом, никогда.
– Ты не можешь так поступить.
– Только попробуй.
Щель захлопывается. Анна напрягается: она знает, что сейчас последует. Конечно: БАМ! Она чувствует, как сотрясается дверь, когда он всем весом ударяет в нее, да и вся прихожая, весь дом. И снова: БАМ! БАМ!
Анна беспокоится, выдержит ли засов. Но в ее крови все еще переизбыток адреналина, поэтому страх отступает – она бежит наверх, открывает окно в спальне и высовывается наружу.
Стив прямо под ней, в темноте, его тело скрутилось набок. Он отходит на несколько шагов и снова бросается на дверь. Его, кажется, не волнует, что он может разбиться сам.
– Эй!
Он смотрит наверх.
– Если будешь продолжать, я позвоню в полицию.
– Не позвонишь.
Он сжал челюсти и не верит ее угрозе.
– Еще как позвоню.
Она отходит от окна, берет со столика беспроводной аппарат и возвращается. Анна держит его так, чтобы Стив видел: – Кажется, в таких случаях набирают 999, так?
Он хнычет:
– Впусти меня, Анна. Пожалуйста.
Это напоминает сказку про трех поросят.
Анна язвительно усмехается:
– Ни за что.
На лице Стива появляется выражение, которое она так часто видела раньше, когда он был пьян: губы обвисли, брови нахмурились – он в замешательстве. Несмотря на свою агрессивность, он нетвердо стоит на ногах, его движения плохо скоординированны. Но в глазах Анны как будто рассеялись последние остатки тумана, и она теперь ясно видит, что собой представляет Стив.
Жалкий горький пьяница.
И она понимает, что слова Карен на похоронах Саймона относились и к ней тоже. Карен любила Саймона за его недостатки, а Анна не любит Стива – за его. Не может их полюбить и никогда не полюбит. Его пьянство портит ее жизнь. Он терроризирует ее в ее собственном доме. Так жить нельзя. Им вместе жить нельзя.
– Тебе придется меня впустить, – вопит Стив.
– Нет.
– Где же мне спать?
– Меня это не касается.
– Ну, Анна…
Он говорит, как пятилетний мальчик, но ее не трогает его уязвимость.
Она полна решимости.
– Не говори мне «ну, Анна». Я уже это слышала. С меня хватит. Все кончено. Тебе ни до кого нет дела, кроме себя самого. Ты даже на поминках стал кричать о себе. И в последние дни вел себя так, будто мне нужно выбирать между тобой и моей ближайшей подругой. Я выбираю подругу. И можешь не стоять тут и не спорить со мной. Если снова будешь вопить и ломиться в дверь, я позвоню в полицию. Иди к черту, спи, где хочешь, мне все равно. Завтра утром выставлю твои вещи.
Она отходит от окна, идет в спальню для гостей и берет пару старых одеял. Потом возвращается к окну и высовывается.
Стив с горестным видом сидит на дорожке.
– Вот, – кричит она.
Он задирает голову.
– Можешь взять. Лови.
Она бросает одно, потом второе. Первое шлепается сложенным, но второе разворачивается и опускается на землю, как парашют.
Несколько минут Стив стоит у двери, ругаясь. Потом замолкает, но Анна по-прежнему слышит, как он там ходит. Она больше не разговаривает с ним, но потом он начинает звонить. Сначала на стационарный телефон. Снова и снова. Она отключает его. Тогда он звонит на мобильный. Она выключает и его тоже. В конце концов, она слышит, как он забирает одеяла и уходит прочь.
21 ч. 45 мин.
«Вот и все», – думает Карен, закрывая входную дверь. Все гости ушли. Теперь надо проверить мобильник. Алан, наверное, выполнил свое обещание.
«На Западном фронте без перемен, – говорится в сообщении. – Все спокойно. Был рядом, не слышал ничего предосудительного, так что не стал их тревожить – подумал, оба спят, и не захотел будить. Не волнуйся».
И все же что-то ей не дает покоя. У нее всю неделю было ощущение, что трения между Анной и Стивом нарастают, несмотря на то, что в пятницу они так хорошо готовили вместе. Она сама была так поглощена этими печальными событиями, что не слишком задумывалась об отношениях Анны и Стива, но этим вечером безобразная сцена возродила прежний страх, и она содрогается от мысли, на что способен Стив, когда доходит до крайности.
Карен решает на всякий случай сама позвонить Анне.
Но мобильный телефон Анны выключен, сразу слышится голосовое сообщение. Карен пытается позвонить на стационарный телефон. Слышны долгие гудки, никто не отвечает.
– Оставь это, дорогая, – говорит мать. – Анна достаточно взрослая, чтобы позаботиться о себе.
Карен качает головой:
– Мне тревожно, мама.
Как ей объяснить, что их отношения с Анной выходят за границы обычной дружбы, что иногда ей кажется, что их связывает какое-то шестое чувство, она ощущает это физически, особенно когда эмоции перехлестывают через край, как это случилось недавно? Мать думает, что она ведет себя как в мелодраме.
– Я знаю, что ты тревожишься, Анна твоя хорошая подруга. Но при всех твоих прочих бедах, думаю, тебе не стоит так близко принимать это к сердцу. Если нужно, пусть поможет кто-нибудь другой.
– Я ее ближайшая подруга, – возражает Карен. – И я живу совсем рядом. А что, если с ней что-то случилось?
– Ничего с ней не случится, Алан же написал: они легли спать. Она, наверное, отключила телефоны, чтобы никто не беспокоил. Думаю, ты так привыкла волноваться обо всем на этой неделе, что не можешь отключиться. Это можно понять, но я уверена, что с Анной все хорошо. Я присмотрю за детьми, а ты, если хочешь, можешь сходить к ней утром.
– Ладно…
Но Карен по-прежнему неспокойно.
* * *Лу сидит в гостиной с матерью, тетей Одри и дядей Пэтом. Дядя Пэт пододвинул кресло с изогнутой спинкой поближе к телевизору; кроме прочих своих болезней, он еще плохо слышит, и иначе, как он громко объяснил, не услышит ведущего. Одри и мать Лу вместе сидят на канапе, и их выпрямленные спины выдают их строгое воспитание («Сиди прямо!»). Лу развалилась в кресле, закинув ноги на подлокотник. Это кресло показалось ей наименее неудобным – обветшавшее, с откидной спинкой, мать считает его слишком неряшливым и никуда не годным и не выбросила только потому, что его любил ее муж.
Дядя Пэт загораживает Лу телевизор, но она все равно не смотрит на экран. Она чистит ногти – замещающая деятельность от досады после разговора о Саймоне.
