Анна Бялко - Счастливый слон
– Провенанс? Таня, принеси провенанс на Саврасова, – велел Демидов девушке. Та метнулась за ширму. – Но вы не беспокойтесь, картина чистейшая, с экспертным заключением, все, как положено. У нас серьезная фирма.
Девушка Таня появилась из-за ширмы с папочкой, наклонилась и прошептала что-то Демидову на ухо.
– Ах, да, – обратился он ко мне. – Легенды-то мы пока не подвезли. Первый день, знаете, суета. Но вот копия экспертного заключения, можете ознакомиться.
Как во сне, я раскрыла папку. На листочках с шапкой Грабаревского центра действительно было настоящее экспертное заключение. Техника... Краски... Холст... Временные рамки... Кракелюр, характерные черты, подпись, Саврасов. Все так. Внизу стояли оттиск печати и подпись эксперта: Кацаруба Г.П.
Совершенно убитая, я закрыла папку, положила ее на стол и поднялась.
– Благодарю, Иван Павлович. Очень интересно. Я... Я подумаю. До свидания.
Я не помню, как спустилась в гардероб, как оказалась на улице. Мне хотелось выть, рыдать и биться головой о стену. Идиотка! Нет, хуже. Раздолбайка! Раз... Даже слов таких трудно найти! Держать в руках картину миллионной цены и своими руками отдать ее задаром, да еще радоваться удачной сделке! Не узнать, прошляпить Саврасова! Да если бы я... Да ведь... Это можно было бы вообще... И главное, никто не виноват, все сама, сама! Зачем, зачем я не послушалась своей интуиции? Ведь не хотела же иметь с ним никакого дела, ведь с самого начала не понравился мне этот Белоподольский. Мерзкий трансвестит! Как я могла так облажаться!
Шатаясь, я побрела по Крымскому мосту. Внизу вяло перекатывалась грязно-серыми волнами Москва-река. Прямо хоть утопиться! Взять вот и прыгнуть через перила. Лю-уди! Я идиотка! И нельзя, нельзя мне вообще было в это лезть. Какой из меня, к чертям, знаток искусства? Так прошляпить, так...
Возле метро «Парк Культуры» меня слегка отпустило. Я перестала внутренне завывать и начала снова обретать способность к соображению. Интересно, можно ли что-нибудь с этим сделать? Как-то попытаться восстановить свои права? Продажу мы не оформляли, тут ничего не докажешь. А что у меня есть? У меня есть описание коллекции, и в нем осталось описание этой картины. И договор на покупку от копенгагенского гнома... Наверное, этого мало, но можно попытаться...
Я выскочила на проезжую часть и отчаянно замахала руками, останавливая машину. Скорей, в галерею. Мы еще повоюем!
Из этого, конечно, ничего не вышло. Когда я, держа в руках описание проклятой картины (художник Иогансен, зимний пейзаж, 1897 год) дозвонилась, пылая гневом, со своими праведными, но плохо сформулированными претензиями до господина Белоподольского, он не рассмеялся мне в лицо только потому, что мы разговаривали по телефону.
Ну в самом деле, смешно. Какая картина, какой Саврасов? Кто это может доказать? Он вообще не понимает, о чем идет речь, а если я, как владелец галереи, не могу узнать среди купленных мной картин уникальных работ, знакомых любому школьнику по картинке в букваре, то он сожалеет, но помочь мне ничем нельзя. В общем, не брала я твоей кастрюли, и вернула я тебе ее без трещины...
Я бросила трубку и снова затряслась от злости. Конечно, теперь никому не докажешь. Страна чудес! Нет, это поле чудес в стране дураков, а главный дурак тут я! Но как, как я ее просмотрела?! В отчаянии я снова уставилась в описание, которое продолжала держать в руках.
Ну вот же, все черным по белому. И никакого Саврасова. И подпись – Иогансен, даже на плохонькой фотке просматривается. Березки, снежок грязноватый. И гном ведь смотрел, и наследники. И я. И еще Николай Михалычу звонила. И он сказал... Главное, картина – та же самая, без изменений, только подпись. Как такое может быть? Это что же – безвестный Иогансен в своей Дании ездил в Россию, скупал там картины тоже не больно известного на тот момент Саврасова, замазывал его подпись и сверху рисовал свою? И продавал потом за копейки местным коллекционерам? Ну бред какой-то. Но даже если предположить нечто подобное, как об этом стало известно подлецу Белоподольскому? Ведь он в глаза не видел картины, он за нее бился практически вслепую. И потом – ему было почти все равно, которую брать. Их что, все переписывали?
– Маша! – закричала я.
Испуганная Маша прибежала с вопросом, что случилось.
– Маша! Вы профессионал, скажите мне – вы смотрели на скандинавскую коллекцию? Ну, что я последний раз привезла?
– Конечно смотрела, Лиза. Я же ее в каталог вносила.
– Вы там видели что-нибудь... Ну... Скажем так, более ценное, чем оно кажется на первый взгляд?
– Я не совсем понимаю, как это...
– Я тоже. Но, может быть, какие-нибудь известные картины, классиков там? Среди этих работ вдруг не было, к примеру, Айвазовского?
– Ну что вы, Лиза? Ну какой Айвазовский? Это уж, скорее, тогда про итальянскую школу живописи можно сказать, а тут все северная Европа. Это уж, если с чем-то сравнивать, тогда ближе к нашим передвижникам, которые...
– Вот-вот. А передвижников этих самых вы там не видели?
– Да нет конечно. Я бы вам сразу сказала. В принципе, конечно, вы же понимаете, Лиза, их было много, целая школа, строго говоря, эти работы тоже можно отчасти к ней отнести, с учетом того, естественно, что автор был не из России. Но и это не так существенно, потому что, к примеру, даже Репин жил тогда в Финляндии, в Куоккале, тогда это считалось русской территорией, а сейчас – Скандинавия, так что границы в данном случае провести... Лиза, да что случилось? На вас лица нет...
– И не будет, – застонала я, кладя голову на стол. – И не будет. Я его потеряла.
Ближе к вечеру, немного успокоившись и отправив Машу, которой я так и не смогла рассказать о своем позоре, домой, я позвонила Николаю Михайловичу.
Он выслушал мою трагическую историю, поцокал языком в трубку, помолчал и начал говорить мне что-то успокоительное в том духе, что история кажется маловероятной, что я, скорее всего, что-то не так поняла, перепутала, ошиблась и так далее. Мои доводы – я согласна, звучащие не очень вразумительно, его не убедили. Но в конце концов, для моего спокойствия, мы договорились, что он сходит со мной на выставку и посмотрит на все своими глазами. На завтра у него уже были назначены какие-то дела, но вот послезавтра – первым делом. И да, он сначала изучит описание, и посмотрит на другие работы, и мы во всем разберемся. А пока мне нужно идти домой, поужинать и ложиться спать. Утро вечера мудренее.
До послезавтра я дожила, исключительно сконцентрированным усилием воли застаив себя не думать ни о картинах, ни о художниках, ни даже о деньгах. Что, учитывая род моих занятий, было не так-то просто.
Но я дожила, и послезавтра настало, и Николай Михайлович, подтянутый и свежеыбритый, пришел ко мне в галерею. Я тут же, почти не здороваясь, сунула ему проклятое описание.
– Ну что? Что? – в нетерпении подпрыгивала я у него за спиной, пока он неторопливо читал текст, известный мне теперь почти наизусть.
– Да ничего, – невозмутимо пожал он плечами. – Вы успокойтесь, Лизонька, возьмите себя в руки. Совершенно невинная работа, все с ней нормально, никаких следов Саврасова я здесь не вижу. Ну, пейзаж, ну природа схожа, техника, так такого кто только не писал. Я все же считаю, вы что-то перепутали. Конечно, жаль, что я не видел оригинала, но вряд ли это что-то бы изменило.
– Сейчас я вам покажу оригинал, – сказала я, и мы понеслись в ЦДХ.
Но когда мы, сдерживая волнение и стараясь выглядеть спокойно и невозмутимо (то есть это я старалась, Николай Михайлович и был совершенно спокоен) подошли к нужному стенду, искомой картины на месте не оказалось. Господин Демидов, вышедший нам навстречу из-за своей античной ширмы и радостно приветствовавший нас, как старых знакомых, немедленно подтвердил мои опасения.
– Так продал я его, вашего Саврасова, – улыбка не сходила с его лица. – В тот же день буквально и продал. Неудивительно – такая редчайшая работа. Боюсь, я еще и потерял на нем – передвижники сейчас в таком спросе.
– А кому? – чуть не закричала я в голос.
Николай Михайлович поглядел на меня укоризненно.
– Работа ушла в частную коллекцию, – с легким нажимом ответил Демидов. – Больше никаких подробностей я вам сообщить, увы, не могу.
– А она уже ушла? – не могла успокоиться я. – В смысле, вы ее уже отправили? Окончательно? И увидеть больше нельзя?
– Абсолютно окончательно, – заверил меня Демидов. – Конечно, – продолжал он, ласково глядя на Николая Михайловича, с которым они, как выяснилось, были давно знакомы. – Если бы я знал, что это вы интересуетесь, я бы его придержал. Но девушка, – кивок в мою сторону, – все секретничала, ничего ведь конкретно не говорила. Да и, между нами-то говоря, Николай Михайлович, дороговато. То есть оно, конечно, и еще выше пойдет, но если для себя брать, как вы – дороговато. Это олигархам самое оно, в залу вешать да хвастаться, а не тем, кто в самом деле разбирается. Я вам, как своему человеку скажу, вы не огорчайтесь уж слишком. Пейзажик-то на самом деле простенький был. Этюдик даже, можно сказать. Так, руку набивал мастер. Всей и чести, что имя. Не вашего, в общем, калибра вещь. А вот, если позволите, я хотел кстати у вас спросить...
