Жоржи Амаду - Большая Засада
Бесшумно, чтобы не побеспокоить птичек, Додо Пероба проскользнул к двери, но не прошел и двух шагов, как увидел дурочку, сидевшую на корточках под мелким дождем. Различив его в темноте, Сау улыбнулась, встала и протянула к нему руки.
Воды реки растут и едва не смывают Большую Засаду
Под проливным дождем, в насквозь промокшем плаще, с которого текла вода, полковник Робуштиауну де Араужу спешился у дверей кузницы и отдал вожжи сопровождавшему его наемнику Назарену — младшему брату Жерину. Этим двоим он мог доверять полностью.
— Подожди меня на складе.
В дверях Каштор Абдуим радостно приветствовал фазендейру:
— Входите, кум, будьте как дома. Ваш крестник уже родился. Поглядите, экий красивый мулат.
Сам полковник тоже был мулатом. Но в этих краях людей делили на бедных и богатых — фазендейру, чтобы не сойти за белого, должен быть черным-пречерным, как полковник Жозе Нике, и к тому же похваляться своей расой. «Негр Зе Нике! Красавец и миллионер!» — заявлял он, сидя верхом на лошади породы пампа, щелкая плетеным кожаным хлыстом с серебряной рукоятью. Перед сбором урожая полковник Робуштиану передавал падре Мариану Баштошу, настоятелю собора Святого Георгия, солидное пожертвование на алтарь святого воина и столь же щедрое подношение — отцу Оролу для пежи Ошосси, хозяина природы. Они вместе — святой и дух — должны были удержать ливень в узде, чтобы не ставить под удар соцветия и ростки, чтобы урожай стал еще больше. Этот обет был как нельзя кстати — у истоков Змеиной реки дожди лили не переставая.
Полковник расстегнул плащ и положил сушиться на большой камень, стоявший у горна, — экая мерзкая, проклятая погода!
— Я получил послание с доброй вестью и приехал навестить куму. Как она?
— Веселая как птица: только и знает, что смеяться.
Уговор о крестинах был давний. Негр выплатил по частям, как ему было удобно, деньги, которые благородный кредитор ссудил ему на обустройство кузницы. «Не стоит так спешить, Тисау, это не горит!» — повторял полковник после получения каждой выплаты. Сделав это, кузнец заявил:
— Когда я однажды женюсь, то попрошу вашу милость и дону Изабел быть крестными моего первого ребенка.
— С превеликим удовольствием, Тисау.
Негр свое обязательство выполнил. Жениться он не женился, но сошелся с женщиной, а это, по сути, одно и то же. Когда Дива зачала, то, увидав полковника в Большой Засаде, Тисау сказал ему:
— Я живу теперь с женщиной, и ваш крестник уже на подходе. — Хвастливый и насмешливый, негр добавил: — Ух мы и старались!
Старались, стоная, убаюканные покачиванием гамака. Сожители, они с Дивой больше походили на влюбленных. Никаких ссор или ворчания, всегда держась за руки, всегда вместе, перешептываясь и обмениваясь поцелуями, они, казалось, были рождены друг для друга. Он называл ее своей негритянкой, она его — своим белым. Дива клала голову на его черную широкую грудь, а он трогал ее живот своей большой рукой, наблюдая, как он растет. Они ждали с нетерпением.
И вот однажды утром кузница забурлила. В то время перед началом сбора урожая движение погонщиков сократилось. Когда ночью у Дивы начались боли, Тисау пошел за петухом, заранее привязанным к дереву гуаявы во дворе, и принес его в жертву Ориша. И только потом отправился за Корокой.
По следам повитухи дом наводнили родственники роженицы — Ванже, Лия и Динора. Живот у Диноры был огромным, таким необъятным, что казалось, будто Ибежи[97] умастили маслом дубинку Жаузе и у них родятся близнецы — Косьма и Дамиан, двойники. Каштор мучился и изнывал, не отходя от циновки, на которой лежала Дива. Сдерживая стоны, она храбро улыбалась ему, будто была опытной роженицей.
— Вон отсюда! — приказала Корока, выталкивая негра. — Поди лучше помолись. — У кого же может быть больше авторитета, чем у повитухи?
Усевшись рядом с пежи, Тисау ждал, борясь с нетерпением. Гонимый Дух и Офересида растянулись у его ног, тоже встревоженные, и прислушивались, нюхая воздух и не сводя глаз со своего друга. Они точно знали — что-то вот-вот произойдет.
Услыхав крик новорожденного, Каштор вмиг сорвался с места и влетел в комнату. Корока держала младенца на руках и показывала всем — Тисау и Диве, Ванже, Лие и Диноре с ее огромным пузом — маленькое тельце, перепачканное кровью, окутанное беловатым утренним светом. Сердце в груди Каштора стало огромным, глаза увлажнились. Сколько Тисау себя помнил, он ни разу не плакал, даже когда зимой пришла запоздалая весть о кончине его дяди, Криштовау Абдуиме, кузнеце и алабе. Он сказал Диве: «Если родится мальчик, назовем его Криштовау, в честь дяди, который меня вырастил, а если девочка, то называй как хочешь».
2В тот же самый день Тисау послал с погонщиком Ромеу да Лушем весточку полковнику Робуштиауну де Араужу на фазенду Санта-Мариана:
— Не забудь сказать полковнику, что родился его крестник.
Ромеу да Луш вместе с Жерину зашел в кузницу, чтобы проведать Диву и поглядеть на сына Тисау. И началось нескончаемое паломничество, пришли все. Зилда принесла вышитую рубашечку и вязаные пинетки, которые сама смастерила. Фадул вытащил из закромов и повесил на шею Криштовау цепочку с маленьким золотым амулетом. Одними из первых пришли Баштиау да Роза и Абигайль, круглая как бочонок. Она забеременела раньше Дивы, но родила на три дня позже.
— Если родится девочка, — решил мастер-каменщик, — то, когда они подрастут, обязательно поженятся.
На фазендах сбор урожая прошел, уже подходила к концу просушка какао. Урожай превзошел все надежды и прогнозы и был в два раза больше предыдущего благодаря бурному росту новых плантаций. В домах полковников деньги буквально под ногами валялись, отделения Банка Бразилии в Ильеусе и Итабуне выдавали кредиты фирмам-экспортерам по самым что ни на есть низким ставкам. Шампанское в кабаре лилось рекой, полковники дарили любовницам бриллиантовые кольца, золотые браслеты, жемчужные ожерелья. Любому полковнику, чтобы стать воистину уважаемым человеком, требовалось два дома: мирный, гражданский, где его ждала строгая и набожная супруга, хозяйка семейного очага, преданная семье и верная материнскому долгу, и военный — там была шикарная красавица содержанка, одетая с иголочки, радость взгляду, наслаждение телу — на зависть соперникам.
Чтобы понять масштаб безумия, можно рассказать слух, который шепотом передавали из уст в уста на улицах городов и на тропинках плантаций: будто полковники зажигают сигары банкнотами в пятьсот мильрейсов. Похоже, так оно и было во время той памятной попойки, которую закатили в честь окончания сбора урожая в одном из кабаре Ильеуса. Тогда полковник Дамазиу де Каштру или его сын, бакалавр Зекинья — тут версии расходятся, — поджег банкноту именно такого достоинства, чтобы прикурить сигарету Ванды Мио-Мио — это была высшая дань уважения. Он зажег сигарету рыжей польки и воспользовался тем же огнем, чтобы раскурить сигару «Суэрдик», сделанную вручную на фабрике в Сау-Феликсе.
Не менее обильным и удачным был урожай Жасинты Короки — урожай новорожденных. Она не упустила ни одного, и вместо семи на свет появились девять, один за другим. Как же так, если по Большой Засаде на обоих берегах реки разгуливали под мелким зимним дождем семь беременных? Динора в соответствии с прогнозами назойливых всезнаек произвела на свет близняшек с разницей меньше чем в полчаса. Это были две куколки, гордость повитухи — Марта и Мария, первые близняшки Короки. Девятым, а на самом деле первым, кто родился, был ребенок Гуарасиабы, жены Элои Коутинью. Это были переселенцы из Реконкаву. От них-то Каштор и узнал о кончине дяди Криштовау Абдуима и о благочестивом поведении мадам баронессы, которая посвятила себя заботам об удовлетворении своей вагины. Даже не возраст, скорее тропическое солнце состарило ее, но при этом ничуть не уменьшило ее пыла. Мадама была все еще полна неукротимой энергии: во время жаркой декламации ora-pro-nobis она пожирала глазами юных церковных служек вне зависимости от цвета кожи. И все же у нее с давних времен сохранилась определенная слабость к темненьким — из всех слуг Господа она предпочитала именно этих.
Гуарасиаба и Элои были таманкейруш. Они с упорством и трудолюбием обрабатывали кожу и дерево. Гуарасиаба чудом не родила в дороге — она ведь была практически на сносях. Она стала первой в этом урожае младенцев, а одна из уроженок Эштансии, Зеферина, завершила цикл, произведя на свет ребенка той ночью, когда начался потоп.
Пять девочек и четырех мальчиков приняли руки Жасинты Короки, благословенные руки, как нарекла их старая Ванже. Слава о ней летела из уст в уста — ее даже звали с близлежащих фазенд. Жене полковника Сетембрину Арруды она спасла жизнь — и ей, и ребенку, — превратив тяжелые преждевременные роды на седьмом месяце в историю со счастливым концом. Дона Беатриш отдыхала в особняке на фазенде между Такарашем и Большой Засадой, намереваясь в запланированный срок разрешиться от бремени в Ильеусе с помощью опытного доктора Ижмаэла Алвеша: это был идеальный акушер как с точки зрения своей всем известной учености, так и с точки зрения почтенного возраста, — но внезапно начались паника и неразбериха, с фазенды послали гонца с дамским седлом и приказом срочно, без промедления привезти Короку. Она приехала вовремя, принялась за дело и, не ведая страха, начала медленно, шаг за шагом, бороться со смертью. Неужели она правда не знала, что такое страх?
