Юрий Гальперин - Мост через Лету
Радостная, просто объяснимая легкость переполняла актера. И он передвигался бегом.
Лешаков отдохнул от Валечки. Вскрыл первую пачку. Остальное засунул глубже под кровать.
«ЧЕЛОВЕК! НЕ ВЕРЬТЕ…» — написал он на первом листе и на ста семидесяти следующих листах, заботливо вычерчивая полюбившуюся формулу. Утомленный труженик аккуратно убрал работу в изголовье и раскинулся на подушках. Но прежнее удовлетворение не приходило. Невнятная тревога и сомнения добрались до него.
Инженер лежал с закрытыми глазами. Но не дремал. Старался представить, как он, инженер Лешаков, уже оправился от болезни, опять уверенный и бодрый, скользит легкой походкой, мелькает в толчее на галерее «Гостиного двора» вдоль Перинной линии, выходит к Невскому и на углу Невского проспекта и Садовой останавливается у балюстрады, кладет на широкие гипсовые перила пухлую пачку бумаги.
Дальше: перед входом в универмаг, внизу, турбулентный людоворот тасует, непрерывно передвигает пешеходов, выкачивая их из метро и загоняя в бетонную нору подземного перехода. Одновременно рядом торгуют мороженым и пирожками. Над тоннелем площадка, там сидят на теплом от солнца граните, стайками переходят с места на место, смеются, щебечут пестрые, как птички, подростки: мальчики и девочки — дети Невского. Лешаков распечатывает пакет…
До сих пор легко было представить. Но дальше? Предусмотрительный Лешаков был не в состоянии просчитать препятствия. Сложности сыпались комом. Каждая требовала отдельного решения. Разработать их в подробностях не представлялось возможным. Тем более, все предвидеть.
Сразу бросить пачку вниз Лешаков не смел. Пачка должна получиться увесистая, и непременно упадет кому-нибудь на голову. Каково это, инженер знал из опыта. Значит, воззвания придется разбрасывать небольшими частями. Легкие листовки далеко не кинешь, не полетят. Акция получалась локальная. Ограничивали убогие технические возможности. Да и сколько раз успеет он швырнуть бумаги в толпу. Два, может быть, три раза. А вдруг какой-нибудь доброхот, бдительный товарищ или просто осторожный гражданин схватит за руку, повиснет на плечах, завопит призывно. Не то еще хуже — выхватит пакет с листками. Пиши пропало.
Лешаков так распалился, едва не заплакал с досады, хотя и считал, что если хотя бы один человек или три человека подберут обращение, прочтут и спрячут листки, задумаются, а потом покажут другим, передадут дальше, — можно миссию считать законченной, предназначение выполненным.
Техническая сторона удручала добросовестного инженера. Коэффициент полезного действия выходил ничтожный — близок к нулю. Успеха не гарантировал. Два, три человека могли подобрать, а не прочесть. Или прочесть, но не задуматься. Шалила вероятность. И первоначальный план не мог быть признан удовлетворительным. Схему предстояло переработать, изменить принципиально, технически вооружиться. На то он и был инженер.
Насчет сумасшедшей затеи иллюзий Лешаков не лелеял. Вопрос о том, что станет с ним, как это ни странно, инженера не тревожил. Тут наблюдалась нечувствительность. Не то чтобы не хватало воображения — просто он и не пытался угадать. Будущее отсутствовало в планах, которые дальше акции не шли.
Он знал наверное, что его схватят. Возьмут. Понимал: действия такие наказуемы, даже планы подобных действий наказуемы. Конечно, его накажут. Отвезут в кутузку. Будут мучить. Отдадут под суд. Посадят. Но все это будет за чертой, за порогом. Там начнется особая жизнь, а тут пусть все завершится своим чередом, как дóлжно. Единственное, в чем сохранял он уверенность: что бы ни случилось, он, Лешаков, останется самим собой, или пусть вовсе не останется. Не исключено, что он прекратится или оборвется. Или его оборвут. Но, возможно, сделает дело и уйдет от преследования, смоется тихо, избежит и не попадется. Тогда он повторит опять. И опять. Потому как иного ему не дано. Не будет иного. Не надо надеяться. Он был необратимо свободен — лучшей участи не желал.
Лешаков собрал исписанные листки в стопку, осторожно поднялся, пошатываясь, отнес и запер их в секретер. Попытка с ходу взять быка за рога была признана им легкомысленной. Но, тем не менее, инженер не был удручен. Он вернулся на лежанку, завернулся с головой в простыню и устроился поудобней, чтобы думать. Прежде чем приступить к разработке проекта, а затем и к техническому осуществлению, предстояло сформулировать задачу.
Требовалось: разбросать максимальное количество листков на максимально большой площади, чтобы охватить возможно большее число потенциальных подбирателей. Неплохо, рассуждал Лешаков, если бы акция сопровождалась ярким, привлекающим внимание эффектом. Интерес к происшествию спровоцирует интерес к листовкам. Чем ярче и громче прошумит молва, тем вероятней, что листки пойдут гулять по рукам. Их станут передавать, прятать от властей, может быть, переписывать короткий текст или заучивать наизусть — будет охвачен значительный круг людей.
Как всего этого добиться, Лешаков плохо представлял. Одному человеку без посторонней помощи такого эффекта не достичь, физически не потянуть. Но ни на чью поддержку рассчитывать он не смел. Это было ясно инженеру. Оставались технические средства. Лешакову предстояло изобретать.
* * *Трудно восстановить подробности и выяснить задним числом, сколько прожектов обдумал, просчитал и отклонил инженер, прежде чем остановился на идее, которую взялся осуществить с замечательной энергией и хитроумием.
Кончался июль. Проливные дожди, оглушительные грозы прокатились над городом и опять отступили перед короткой, но яростной северной жарой, когда на газонах высыхает и устало никнет трава, поливальные бело-голубые цистерны денно и нощно ползают по городу с назойливым упорством проигрывающей партии, когда вода в каналах зацветает и гниет, отравляя миазмами воздух, деревья безвольно опускают ветви, в парках и лесах достаточно искры, чтобы занялся пожар, с дальних болот доносится запах гари, и дважды, трижды в день принятый душ не спасает от ощущения рубашки, прилипшей к спине. Но герой тот, кто непоколебимо сосредоточен, — ничего кругом не замечал увлеченный Лешаков.
Ни дожди, ни ночные громы не смутили сна инженера. Жару он переносил легко. На работу ходил и домой возвращался пешком. В отделе своем блаженствовал — три четверти сотрудников отправились в отпуск. В служебное время Лешаков без помех занимался изобретательством, готовил чертежи и расчеты и даже договорился с программистами насчет машинного времени. Они просчитали проект, не вникая в суть, хотя институт разрабатывал ничуть не схожие проблемы. Отсидев положенные часы в конторе, свободный, Лешаков на полном ходу устремлялся домой, где ждал его стол, превращенный на время в верстак, в сборочный стенд. Стол был раздвинут на всю длину, и на нем соседствовали: извлеченный из чулана паяльник — он хранился со времен школьного увлечения прикладной радиотехникой и создания портативного приемника на полупроводниковой схеме, — взятая в ателье проката пишущая машинка и аптечные весы, молоток, напильники, ножницы, химические мензурки, хирургический скальпель, перочинный нож и даже утюг. Иногда от дверей института Лешаков направлялся не домой, а совсем в другую сторону, на трамвае ехал в Автово, где у магазина «Юный техник» до закрытия толпились радиолюбители, сновали мальчишки, хвастались встроенными в мыльницы приемниками, мелькали спекулянты с яркими пластиковыми пакетами, предлагали привозные видаки за немыслимые деньги, неторопливо расхаживали степенные мужички, доставали из-под полы вынесенные с оборонных заводов транзисторы, диоды, конденсаторы, иногда и чипы, процессоры, а то и целые блоки компьютеров, — товар, не имевший цены, дорогостоящую, новую, секретную электронику, уступали за бутылку «московской». Лешаков не скупился, бегал в гастроном. И в результате нескольких непредвиденных покупок исполнение проекта упростилось.
Лешаков ликовал. Он вкалывал не покладая рук. Иногда уточнения вынуждали его переделывать, улучшать конструкцию. Он корпел ночами и не испытывал усталости. Про себя он, разумеется, знал, что умаялся, устал на редкость, потому что не мог уже ничем отвлечься. Ему не удавалось расслабиться, а без этого какой отдых. Книгу открыть было скучно. На спектакле, куда затащил его неугомонный Валечка, Лешаков невзначай задремал, чем был очень доволен, хотя и не услышал те несколько фраз, которые наконец позволили другу сказать со сцены. После театра он что-то неловко плел, краснел, заикался, чем вызвал неожиданную симпатию Лили.
— Интересный приятель у тебя, почему ты нас раньше не познакомил? — упрекнула она Валечку с такой энергичной искренностью, что пьяненький товарищ с овощебазы ехидно хихикнул.
Но, когда Лешаков тоже выпил, и, с непривычки, после первой рюмки захорошел, заговорил о баллистике, о начальном ускорении и неожиданно связал технические вопросы с коэффициентом выносимости, то есть кто, сколько и чего способен вынести с родного завода, да о том, что на толкучке неизвестно на что набредешь, а заказы делать нельзя, за шпиона примут, — Лиля погрустнела.
