Бруклинские ведьмы - Доусон Мэдди

Да только что они знают, эти девять из десяти?

Знаете, что я утратила?

Я больше не вижу маленькие искорки, те, которые означали, что должно произойти нечто хорошее. Что вокруг любовь. Не знаю почему, но они просто взяли и исчезли.

Вот и всё. Их больше нет.

Сообщение от Натали приходит на следующий день, когда я мою в кухне бирюзовый холодильник, чтобы потом его перекрасить. В Интернете написано, что в продаже есть краска для бытовой техники, после которой старый холодильник выглядит так, будто его только-только доставили из магазина. Если верить самым положительным отзывам, мой тоже станет как новенький.

Тут-то и приходит это сообщение. Конечно, я его ждала. Старшая сестра оценивает размеры очередной катастрофы в моей жизни. Сестра, которая всегда лучше знает.

«Боюсь тебе звонить, а то наговорю всякого. Пытаюсь быть за тебя, но чо за нах? ТЫ О5 РАЗБИЛА ЕГО СЕРДЦЕ?»

«Я о5 разбила его сердце. Да».

«И 05 ЖИВЕШЬ СО СВОИМ БЫВШИМ КОЗЛОМ?»

«Нет, и хватит орать».

«БУДУ ОРАТЬ, ПОКА НЕ СКАЖЕШЬ, ЧО ТЫ ТВОРИШЬ».

«Прям щас xoлодильник крашу. Пока». «НИКАКИХ СИЛ НЕТ С ТОБОЙ РАЗГОВАРИВАТЬ»

«Тогда, плз, не надо больше».

А знаете, на что у меня нет никаких сил?

На то, чтобы покрасить холодильник в какой-нибудь славный, профессионально-белый цвет. Я иду в магазин стройтоваров и смотрю на банки специальной белой краски, а потом даже становлюсь в очередь на кассу, держа одну из них в руке, но в моем мозгу что-то происходит, я пытаюсь представить себе кухню Бликс с этим ее холодильником, который прикидывается нормальным, белым, и не могу.

Если кто-то не купит дом Бликс из-за антипатии к ее холодильнику, туда ему и дорога. Нечего такому человеку тут делать, вот и всё.

Я ставлю краску на место и ухожу.

Кое-что просто не может быть обыкновенным.

Например, я.

Патрик.

И этот холодильник.

Уильям Салливан.

Сожалею, но так оно и есть.

То ли сожалею, то ли не сожалею.

И куда подевались искры?

43

МАРНИ

Понедельник — обычный школьный день, и рано утром Джессика и Сэмми, как обычно, стучат в мою дверь. Это застает меня несколько врасплох, потому что в моем крохотном умишке поселилась мысль, будто все переменилось и никто меня больше не любит, кроме Бедфорда и Уильяма Салливана. О’кей, и еще Патрика, но он не считается, потому что уезжает и я больше никогда его не увижу.

Однако вот они оба — Сэмми со своим самокатом и Джессика, которая, как всегда, спешит, с сумкой на плече и стаканчиком кофе в руке. Стоит только мне открыть, как она широко улыбается и начинает извиняться за то, что не пришла навестить меня в выходные.

— Ты головой ударилась и все такое, а я закопалась по самую макушку в свои проблемы и даже не узнала, не в больнице ли ты, и вообще, — говорит она. Потом смеется. — Нет, на самом деле я знала, что ты не в больнице, мне агентша сказала, что с тобой вce нормально. А еще я заходила проведать тебя ночью, после того как все случилось, и обнаружила, что ты у Патрика. — Она слегка прищуривается, произнося его имя, — что на принятом между подружками языке жестов означает «что это было?» — а я пожимаю плечами в ответ, что значит: «Вообще ничего, уж поверь».

У Сэмми отсутствующий вид, он теребит руль самоката, ерзает, поправляя рюкзак за плечами. И то и дело поглядывает на меня, будто хочет что-то сказать. Без сомнения, о том, что наш магический проект пошел вкривь и вкось.

«Добро пожаловать в клуб, мой мальчик. Занимай очередь».

Джессика неожиданно говорит:

— Слушай, у меня все утро свободно. Я собиралась в парикмахерскую, но, может, сперва сходим позавтракать? Не в «Желток», конечно. — Она смеется и взъерошивает Сэмми волосы, а он делает потрясенные глаза и, пока мать не видит, одними губами говорит мне слово «желток».

Все эти околобрачные ситуации часто приводят детей в смятение. Особенно тех детей, которые пытаются управлять жизнями взрослых и обнаруживают, как это ужасающе трудно.

— Конечно, — говорю я Джессике, — завтрак — это то, что надо.

У меня совершенно выскочила из головы самая важная вещь насчет общения с Джессикой: как здорово, когда у тебя есть подруга, жизнь которой тоже довольно-таки хаотична. Потому что, должна сказать, это у меня все идет кувырком, это меня бросают у алтаря, это я режу потом свадебное платье, это я отправляюсь в чужой город и умудряюсь все запороть даже там.

А тут вот, пожалуйста, есть Джессика, идет под руку со мной по улице и в прямом смысле смеется, вспоминая катастрофический День благодарения.

Она говорит, что они с Эндрю повели себя так, будто это самый хреновый день.

— Типа случилась одна какая-то неприятность, а за ней сразу еще и еще, лавинообразно, и вот уже все кругом превратилось в дерьмо. С тобой ведь по большей части то же самое происходит, да?

— Сколько я себя помню. Не забывай, у меня недавно была травма головы.

— Ага. Хотя ты и после этого успела отличиться. Мне помнится, ты практически все разрулила, несмотря на все эти крики и вопли. И разом решила сразу обе свои насущные проблемы с парнями — избавилась и от Ноа, и от Джереми. На самом деле, это было просто эпично.

— Единственный в моей жизни День благодарения, на котором никто не поел индейки.

— Супа из моллюсков тоже никто не ел. И омаров. Говорю же, хреновый день. — Джессика улыбается мне.

К тому времени она уже привела меня к небольшому кафе, которое очень-очень далеко от «Желтка». Официант приносит нам меню и интересуется, желаем ли мы кофе с миндальным молоком, соевым молоком, сливками, смесью молока и сливок, обезжиренным молоком или обычным молоком. Получив ответ, он желает узнать, каким из видов сахарозаменителей мы будем сластить этот самый кофе: из розовых пакетиков, синих или желтых пакетиков, стевией, подсластителем на основе стевии, обычным сахаром, нерафинированным сахаром или сиропом.

— Я буду скучать по таким бруклинским штучкам, — говорю я Джессике, когда мы утрясаем наш заказ. — Здесь нельзя быть нерешительной. Даже если речь всего лишь о кофе, в Джексонвилле все совсем не так.

Она проводит рукой по своим длинным волнистым волосам, отбрасывая их назад, и смотрит в пространство. Ее сомкнутые губы превращаются в прямую линию. Такие волосы, как у нее, должны бы осчастливить свою обладательницу на всю жизнь. Жаль, что за любовные отношения человека отвечает не шевелюра, будь оно так, Джессика никогда не знала бы горя.

— Расскажи же мне, на чем вы там остановились, — прошу я. — Что ты выгнала Эндрю, я уже поняла. Он вернулся к статусу разведенного папаши, но я хочу сказать…

— На самом деле нет, — говорит она, но я не воспринимаю ее слова, потому что продолжаю свою речь:

— …но я хочу сказать, что со стороны официантки было ужасно глупо так себя повести, взять и заявить при всех то, что она заявила… ну, ты понимаешь… что она — та самая женщина.

Джессика смотрит на меня своими огромными голубыми глазами.

— Правда-правда, но знаешь, что еще? Это заставило меня понять, что я и близко не подошла к тому, чтобы полностью принять Эндрю. А я до сих пор это отрицала. Я была вся такая: «Ах, какой у нас чудесный сыночек, написал такой милый стишок, почему бы нам просто не забыть прошлое и не воссоединиться?» А это и близко не реалистично. Первая ссора, и все похерено. Так?

— Я думаю…

Джессика наклоняется вперед и перебивает меня.

— Зато эта боль заставила нас заговорить, — говорит она. — Разговор вышел тяжелым, мне даже странно, что ты нас не слышала. В пятницу мы подбросили Сэмми моей матери, чтобы можно было ссориться, орать, вопить и выплескивать все, что накопилось. Вообще-то, я не одобряю криков и воплей, но Эндрю сказал, что мы должны всё друг другу высказать, а раз получается только на повышенных тонах, значит, нам не наплевать на наши отношения и мы готовы рискнуть. Короче, мы так и сделали. И после многих и многих часов разговоров, метаний по квартире и криков, Эндрю в конце концов сказал, что хочет попытаться еще раз. И я сказала, что тоже этого хочу. Вот мы и пытаемся.