Филипп Майер - Сын
Парень совсем охрип, детишки забавлялись, передразнивая его. Ближе к вечеру он уже еле слышно сипел — наверное, порвал голосовые связки. Ему дали немного бульона и воды, и тело его, конечно, возрадовалось, но он, думаю, догадывался, почему мы о нем заботимся. Чуть позже его еще раз покормили. Я прохаживался вокруг, думая, что бледнолицый в ступоре, но он узнал меня и принялся умолять убить его — помочь как христианин христианину. Раздумывая, как бы провернуть это дело, я пошел к своему типи, но по пути меня перехватил Тошавей:
— Я знаю, о чем ты думаешь, Тиэтети. И все остальные тоже знают. И наказание будет очень суровым. Гораздо более страшным, чем ты можешь вообразить.
— Ни о чем я не думаю, — возмутился я. — Он охотился на наших бизонов.
— Вот и хорошо, Тиэтети, вот и хорошо.
Ночью Цветок Прерий была в ударе. Я старался изо всех сил, но после второго раза потерял интерес к процессу. Она потерлась об меня своим телом, я удержал ее.
— Обычно я не знаю, куда деваться от Неекару с Эскуте, — недовольно фыркнула она. Моих друзей не было в типи сегодня, они отправились на охоту. — Но сейчас я бы не прочь попользоваться кем-нибудь из них…
— Уверен, остальные парни еще не спят, так что если тебе этого так хочется…
— Ты же знаешь, я шучу. — Она свернулась клубочком у меня под боком. — Что случилось?
— Ничего.
— Это из-за бледнолицего, да?
Я помотал головой.
— Ладно, — вздохнула она. — Прости, что я такая распущенная сегодня.
— Просто дай мне минутку.
— Не переживай.
— Сейчас все получится, — заверил я.
Но нет, не получилось.
После завтрака охотнику отрезали кисти рук и стопы, потому что нервы обуглились и утратили чувствительность. Огонь передвинули под самые обрубки, где нервы пока оставались неповрежденными. Зрителей осталось совсем немного, а дикие вопли пленника, разносившиеся на весь лагерь, уже казались привычным звуком.
Тошавей рассказывал, что раньше такие пытки были обычным делом, но год от года воины уходили в поход все дальше от дома, а тащить с собой пленника за сотни миль только для того, чтобы пытать его потом, было и рискованно, и довольно глупо.
— Я пошел на охоту, — сообщил я. — И в ответ на вопросительный взгляд Тошавея еще раз повторил: — Со мной все в порядке.
Если змея тебе не нужна, они попадаются на каждом шагу, а вот когда хочешь поймать хоть одну, ни за что не найдешь. Некоторые воины смазывали стрелы змеиным ядом, но я пока слишком неловко обращался с оружием и не хотел рисковать понапрасну. Однако выдаивать яд из змеи мне все же доводилось. Я шарил по кустам почти весь день, но в конце концов отыскал большущую ветсетсуки, гревшуюся на камне. Когда змея перестала биться в руках, я отрубил ей голову и завернул в кусок кожи.
Вечером пленника опять напоили бульоном и водой. Вокруг собралось с полсотни зрителей, они уютно устроились рядом, ужинали и наблюдали за процессом. Я сделал вид, что иду спать, а сам лежал в типи и дожидался, пока стихнут голоса в лагере. Небо затянуло облаками; кромешную ночную тьму я счел добрым предзнаменованием, тихонько пробираясь к тому месту, где пытали бледнолицего.
Он что-то простонал, увидев меня; наверное, пытался сказать «умоляю». Если вообще пытался что-нибудь сказать.
Идиотский план: темнота, маленькие острые зубки, да еще и грязные, но я все равно засунул нож в змеиную пасть и выдавил несколько капель яда прямо в рот пленнику. Он задергался.
— Проглоти, — шепнул я. — Не сопротивляйся.
Я надрезал вену у него на шее и выдавил остатки яда в ранку. И похоже, сам поцарапался.
Он задышал чаще, а я спустился к реке и старательно вымылся.
В типи меня уже ждала Цветок Прерий, такая же возбужденная, как и накануне.
Утолив страсть, она спросила:
— Ты где был?
— Гулял.
— Ты весь мокрый.
Руку пощипывало. Отогнав дурные мысли, я спросил:
— А тебя совсем не волнует то, что делают с этим мужчиной?
Вопрос прозвучал громче, чем я рассчитывал.
— Это потому, что он бледнолицый?
— Не знаю.
— Неправильно обсуждать такие вещи.
— Я и не обсуждаю. Ладно, больше не буду.
— Даже со мной.
Повисла неловкая пауза.
— Я знаю, что ты не трус. Все знают, что ты не трус, — медленно проговорила она, взвешивая каждое слово. — Тошавей говорит, когда-нибудь ты станешь вождем. Тебе готовят в подарок плащ из бизоньей шкуры, но это секрет.
— Я просто спросил, что ты чувствуешь.
— На плаще будет изображено, как ты убил делавара, как твоя магия спасла тебя от его стрел и как ты спас Тошавея от солдат. Но это будет сюрприз. — Она помолчала и добавила: — Этот человек — бледнолицый. Подумай об этом.
— Там, где я рос, с людьми так не поступали.
Она перевернулась на спину.
— Ты ведь знаешь, я не всегда была котсотека.
— Нет, не знаю.
— Я была теепере[96], лет шести от роду, когда техасцы напали на наше племя. Брат заставил нас с сестрой прыгнуть в реку и уплыть. Брат высунул голову из воды, и его застрелили, в меня тоже стреляли, но не попали. На следующий день мы с сестрой вернулись в лагерь и среди сотен других мертвых женщин, стариков и детей отыскали нашу мать. Техасцы отрезали ей голову и надели на кол, они взяли тетсуваи[97] и затолкали целиком ей между ног. Крови было столько, что стало понятно — она была жива, когда с ней это делали. Но вокруг шеи крови почти не было, и мы поняли, что голову отрезали уже потом. Так что я родилась пенатека, но сейчас я котсотека.
— То же самое произошло с моей матерью и сестрой, — сказал я. — И с братом.
— Тиэтети, так нельзя говорить. — Она начала одеваться, а я подумал, что мне все равно.
Конечно, она права: ей можно говорить о своей семье, мне о моей — нет, потому что если твои родные не команчи, их все равно что вообще не существует.
— Если хочешь, я останусь, — робко пробормотала она.
Я молчал. Она тихонько всхлипнула, и тут я не выдержал, сгреб ее в охапку и потянул обратно на одеяло.
— Я больше не буду об этом говорить, — пообещал я.
Она лишь пожала плечами, выскользнула из одежды, но мы просто лежали обнявшись, и скоро она заснула.
А я все пытался понять: легкое жжение распространяется дальше по руке или оно мне просто мерещится? Потом вспомнил отца. В начале сороковых годов победы в схватках с команчами были так редки, что вести о них разносились по всему штату. И за все эти годы случилось только одно сражение, в котором погибло много команчей, это экспедиция Мура на Колорадо. Мур утверждал, что убито более ста пятидесяти воинов, но все знали, что на самом деле это были женщины и дети, а воины во время нападения на лагерь охотились где-то далеко. Отец тогда воевал в отряде Мура, иногда рассказывал о том походе, но примерно так же, как и обо всех остальных. Ничего особенного тогда действительно не произошло. Маленький индеец вырастает в большого индейца. Индеец есть индеец, только и всего.
