Юстейн Гордер - Мир Софии
— Только очень необычный человек мог сняться на видео в Афинах ради того, чтобы послать фильм едва знакомой девочке. Когда же он там был?
— Понятия не имею.
— И еще одно…
— Что?
— Он очень похож на майора, который несколько лет прожил в избушке в глубине леса.
— Может, это он и есть, мама.
— Но его уже лет пятнадцать никто не встречал.
— Возможно, он жил в другом месте. Например, в Афинах.
Мама покачала головой.
— В середине семидесятых он выглядел ничуть не моложе этого Альберто, которого ты мне показала сегодня. У него еще была какая-то иностранная фамилия…
— Нокс?
— Да, пожалуй. Пожалуй, его действительно звали Нокс, София.
— А может, Наг?
— Признаться, не помню… А о каком Ноксе или Наге ты говоришь?
— Один из них — Альберто, второй — отец Хильды.
— У меня уже голова идет кругом.
— Мама, а поесть чего-нибудь можно?
— Разогрей котлеты.
Прошло ровно две недели без каких-либо вестей от Альберто. София получила очередную поздравительную открытку для Хильды, но — несмотря на приближающийся день рождения — ни одной открытки на собственное имя.
Однажды София отправилась в старый город и постучала в квартиру Альберто. Его не было дома, но на двери висела записка следующего содержания:
Поздравляю с днем рождения, Хильда! Мы уже почти достигли переломного момента, или, как говорится, момента истины. Одна мысль о нем заставляет меня корчиться от смеха. Разумеется, это связано с Беркли. Держись, дитя мое.
Сорвав записку, София опустила ее в почтовый ящик Альберто и вышла из подъезда.
Неужели этот негодяй опять уехал в Афины? Как он мог оставить ее одну со множеством неотвеченных вопросов?
Когда она во вторник, 14 июня, вернулась из школы, по саду бродил Гермес. София побежала к нему, и он высокими прыжками помчался ей навстречу. Девочка крепко обняла пса, словно это он призван был разрешить все загадки.
Она снова оставила маме записку, однако теперь, помимо всего прочего, сообщила в ней адрес Альберто.
Пока они шли по городу, София думала о завтрашнем дне, причем мысли ее вертелись не столько вокруг собственного дня рождения, который будет по-настоящему отмечаться только через десять дней, сколько вокруг Хильдиного. София была уверена, что в этот день произойдет нечто сверхъестественное. Во всяком случае, поздравительные открытки из Ливана должны прекратиться.
Миновав Стурторгет, они направились к старому городу через парк с качелями и другими детскими аттракционами. Перед одной из скамеек Гермес остановился, словно приглашая Софию сесть.
Она села и стала гладить золотистую собаку по загривку, одновременно глядя ей в глаза. И вдруг могучее тело Гермеса несколько раз дернулось. «Сейчас залает», — подумала София.
Челюсти у пса задрожали, но он не зарычал и не залаял, а, раскрыв пасть, сказал:
— Поздравляю с днем рождения, Хильда!
София окаменела. Неужели Гермес и вправду говорил с ней?
Нет, это ей померещилось, потому что она все время думала о Хильде. И все же в глубине души София была уверена, что пес действительно — глубоким, звучным басом — произнес эти слова.
В следующий миг все было как прежде. Гермес несколько раз пролаял — делая вид, будто и не разговаривал только что человеческим голосом, — и побежал дальше, к дому Альберто. Прежде чем войти в подъезд, София задрала голову к небу. Погода целый день стояла прекрасная, но теперь вдали громоздились тучи.
— Не вздумай отделаться от меня вежливыми фразами, — сказала София, когда Альберто открыл дверь. — Ты сам знаешь, какой ты набитый дурак.
— Что случилось, дитя мое?
— Майор научил Гермеса говорить!
— Ну да? Неужели дело зашло так далеко?
— Представь себе.
— И что он сказал?
— Угадай.
— Что-нибудь вроде «Поздравляю с днем рождения».
— Точно.
Альберто впустил Софию в квартиру. Сегодня он опять был в новом костюме — похожем на тот, который надевал в прошлый раз, только с меньшим количеством складок, ленточек и кружев.
— И еще одно, — сказала София.
— Что такое?
— Ты нашел записку в почтовом ящике?
— Ах, записку… я ее сразу выкинул.
— Он корчится от смеха, стоит ему только подумать про Беркли. Чем может этот философ вызывать столь бурную реакцию?
— Подожди немного, узнаешь.
— Но ты собираешься рассказать о нем сегодня?
— Сегодня.
Устроившись на диване, Альберто начал беседу:
— В прошлый твой приход я познакомил тебя с Декартом и Спинозой. Мы сошлись во мнении, что их объединяло одно важное качество: они были убежденными рационалистами.
— А рационалист верит в значение разума.
— Да, рационалист верит в разум как источник знания. Он утверждает, что человек обладает врожденными идеями, то есть идеями, которые возникли в его сознании раньше, чем он обрел какой-либо опыт. И чем яснее и четче такая идея или такое представление, тем скорее они соответствуют чему-то в действительности. Помнишь Декарта, у которого было отчетливое представление о «всесовершенном создании»? Из этого представления он делает вывод о существовании Бога.
— Я не отличаюсь большой забывчивостью.
— Подобное рационалистическое мировоззрение типично для философии XVII века. Впрочем, оно было распространено еще в средние века, да и Платон с Сократом придерживались его же. В XVIII веке, однако, его стали подвергать все более серьезной критике. Теперь многие философы отстаивали другую точку зрения: что, пока мы не получим каких-либо ощущений от органов чувств, в нашем сознании вообще не содержится никакой информации. Подобный взгляд носит название эмпиризма.
— Значит, сегодня ты собираешься рассказать о таких эмпириках?
— По крайней мере попытаюсь. Самыми видными эмпириками — или философами опыта — были Локк, Беркли и Юм, все трое англичане. Наиболее влиятельными рационалистами XVII века были француз Декарт, голландец Спиноза и немец Лейбниц. Вот почему мы различаем английский эмпиризм и континентальный рационализм.
— Все это прекрасно, но слишком много информации сразу. Пожалуйста, повтори, что имеется в виду под эмпиризмом.
— Эмпирик выводит все знания о мире из того, что подсказывают нам чувства. Классическая формулировка эмпирического взгляда на жизнь дана еще Аристотелем: «В разуме нет ничего такого, чего раньше не было бы в чувственном опыте». Такой подход означает резкую критику Платона, который утверждал, что человек приносит с собой набор врожденных идей. Локк подхватывает слова Аристотеля, причем в его интерпретации они еще сверены с Декартом.
