Мария Метлицкая - Главные роли
В общем, все то, что обычно обсуждают вполне счастливые женщины.
Долгосрочная аренда
Он делал всегда все так, как ему было удобно. Только ему – ничьи обстоятельства и пожелания никогда не учитывались. А ее и подавно. Как ее всегда это бесило, и как она пыталась с этим бороться! Не выходило ни черта. Домашней киски из нее не получилось, а получился вечный и несостоявшийся борец за справедливость. Подведем итог – конечно же, развод. И развод, надо сказать, случился в то самое время, когда они уже почти совсем выбрались из темной ямы нищеты и можно было наконец попробовать эту жизнь на вкус. Но именно в тот момент, когда он окончательно встал на ноги и смог обеспечивать своей семье вполне достойное существование, именно тогда он абсолютно зарвался. Хамил, требовал, брюзжал. За все эти годы она превратилась в законченную неврастеничку, четко понимая, что ей надо от него спасаться. Вопрос стоял именно так – сохранить свою жизнь. Иначе будет поздно.
– Я пока еще у себя осталась, у тебя уже нет, – сформулировала она свою позицию.
Он удивился, поморщился и бросил:
– Как хочешь, но на райскую жизнь не рассчитывай.
Она звонко рассмеялась:
– Ты меня ни с кем не путаешь? И к тому же память у меня неплохая – помню про пачку пельменей на два дня.
Развелись они быстро, без затей. Это всегда просто, когда ничего не делишь. Ей досталась их старая двушка, купленная родителями к свадьбе, а в их новый, тогда еще строящийся дом спустя год он въехал уже с новой женой. Как водится, молодой и длинноногой, с хорошеньким и неживым кукольным личиком.
Свой институтский диплом, где она значилась модельером-технологом женского платья, она убрала подальше и стала осваивать новую профессию. Ушла в риелторство. Рынок жилья стал набирать обороты, и закрутилось – аренды (кратковременные и долгосрочные), продажи, сделки. Стала зарабатывать. Договорились, что к сыну он будет приезжать раз в неделю, по воскресеньям, с утра. Ей это было совсем неудобно. Воскресенье было единственным днем, когда она могла позволить себе поваляться всласть, не красить глаза, не мыть голову, ходить весь день в халате с толстым слоем питательного крема на лице. Мальчик ее не будил, он вообще был самостоятельным ребенком – сам делал себе бутерброды, наливал соку и садился к компьютеру. В этот день они договаривались друг друга не трогать – не говорить про уроки, не смотреть дневник, не требовать борщ на обед – в общем, не травмировать друг друга. Она мечтала просыпаться к одиннадцати, выпивать в постели кофе, полистать накопившиеся за трудную неделю журналы и опять провалиться в самый сладкий полуденный сон. Не выходило. Он сам назначил время – в воскресенье, в десять утра. Так ему было удобно. А это значило, что в девять надо было проснуться, идти в ванную, приводить в порядок волосы, красить глаза, застилать постели, вытирать пыль. Ровно в десять раздавался звонок в дверь – он был крайне пунктуален. Она открывала, и он стоял в проеме – бодрый, гладко выбритый, пахнувший хорошим одеколоном, с приподнятой левой бровью и, как всегда, готовый обрушить на нее ряд претензий и вопросов. Мальчик был еще совсем сонный, уставший за прошедшую трудную неделю, но уже стоял в прихожей одетый, каждый раз с надеждой в глазах.
– Кофе будешь? – дежурно спрашивала она.
– Завтракал, – коротко бросал он.
– Я тебе не завтракать предлагаю, – усмехалась она.
Он заходил в прихожую и молча наблюдал, как она засовывает сонного сына в куртку. Потом он сухо ей кивал, и они с мальчиком уходили. Программа у них была, как правило, однообразной – зоопарк или киношка с мультиками и «Макдоналдс» на закуску. Она подходила к окну, прижималась к холодному стеклу лбом и видела, как они выходят из подъезда и садятся в машину. Почему-то больно сжималось сердце. Она бестолково ходила по квартире, пила кофе, пыталась что-то разложить по местам, щелкала пультом от телевизора, рассеянно листала журналы. И почему-то совсем не находила себе места. Квартира без сына казалась ей пустой и безжизненной. Эти несколько часов тянулись бесконечно долго. Если они задерживались, она начинала звонить ему на сотовый, а он раздражался и резко отвечал, что не видит причин для беспокойства. Потом он поднимался с сыном на этаж, но из лифта уже не выходил, а она жадно обнимала ребенка, и ей скорее хотелось закрыть дверь в квартиру и остаться с ним наедине. В этот раз он из лифта вышел и растерянно стоял на пороге своей бывшей квартиры. Она начала развязывать мальчику шарф, а он все не уходил и, смущенно усмехаясь, спросил:
– Кофе больше не предлагаешь?
– Да почему же? – удивилась она и кивнула: – Проходи.
Она пошла на кухню, включила кофемолку. Он рассеянно ходил по квартире, заглянул в их бывшую спальню, повертел в руках игрушки в комнате сына и вернулся на кухню.
– Замерз, – смущаясь, объяснил он.
– Не оправдывайся, – откликнулась она.
Он молча пил кофе, курил и, кажется, не торопился, как обычно.
– У тебя что-то не так? – осторожно спросила она.
– У меня многое не так. А у тебя разве нет? – с вызовом спросил он.
– Господи, все ерепенишься, – вздохнула она. – Чем ты сейчас-то недоволен? И бизнес у тебя успешный, и денег полно, и машина – мечта, и жена молодая, а все генерируешь негативную энергию. – Она закурила и с сожалением посмотрела на него.
– Что ты знаешь о моей жизни? – вздохнул он.
– И знать ничего не хочу, ты имеешь то, к чему так сильно стремился. Стремился так отчаянно, как никто. Да и вообще хватит, мы же с тобой договаривались – никаких глубинных тем, только по делу.
– Я не забыл, – резко сказал он и добавил: – А ты изменилась. Спасибо за кофе.
– Это жизнь изменилась, – пожала плечами она.
Он вышел в коридор, надел пальто, крикнул сыну «пока» и хлопнул дверью. Она еще долго сидела на кухне и повторяла про себя: «Все правильно, точно правильно. При чем тут любовь? Вот сейчас еще раз мордой об стол – убедилась?»
И еще он ей долго не простит своей минутной слабости, и те отношения, которые она тщательно выстраивала четыре года, хотя бы похожие на человеческие, та хрупкая и тончайшая грань и черта, вдоль которой они шли осторожно, как по проволоке, опять грозила лопнуть и исчезнуть, перейти в привычную когда-то плоскость взаимных укоров, претензий и обид. «Ну нет, этого я никак не допущу, – грозно пообещала она самой себе. – И ему не позволю». Потом, уже немного успокоившись, она зашла в комнату к сыну – тот прилип к монитору.
– Новая игра, мам! Папа купил, – смущенно скороговоркой пробормотал мальчик.
Она поцеловала его в жесткую макушку, и спросила:
