Валерий Вотрин - Жалитвослов
Ясельников покивал. Дело было известное. Который уже месяц Игумнов был поглощен литьем бронзовых статуй, которые получались у него, когда он заливал расплавленный металл в провалы, сами собой появлявшиеся у него во дворе. Они появлялись у него во дворе всегда, сколько он себя помнил. Идея же пришла ему в голову недавно, и с тех пор занятие это превратилось для него то ли в наказание, то ли в миссию. В первый раз, когда он залил металл в эту произвольную форму, дал ему остыть и затем выудил готовое на божий свет, он отчего-то надеялся, что это будет колокол. Однако это оказалось статуей, и двое суток он очищал ее от глины, песка и окалины, отбивая молотком целые пласты, прежде чем хорошенько рассмотрел ее. Перед ним было невысокое, в его рост, изваяние мужчины, взвалившего на свои плечи ягненка. Поза его была очень естественна, мужчине, видно, было не впервой взваливать на свои плечи ягнят. Ягненок, в свою очередь, также не выглядел недовольным от того, что его взвалили на чьи-то плечи. И Игумнов понял, что перед ним сам Спаситель. По его словам, он чуть было не рухнул на колени перед изваянием, так сильно было ощущение чуда. На следующий день он со всех ног бросился в местную церковь, и скоро эту историю рассказывали уже по всей области. К Игумнову начали приезжать иностранные корреспонденты. За ними стали стекаться паломники. Потом статуя была перенесена в церковь, где ее объявили чудотворной. Ждали притока калечных и расслабленных, чтобы доказать, что и исцелять эта статуя может, и так сильна была эта уверенность, что Игумнов начал всерьез подумывать о том, чтобы продавать в небольших пакетиках землю из чудотворного провала, — авось с притоком калечных и расслабленных одной статуи будет мало, и станут пакетики покупать в надежде исцелиться.
В таком состоянии застал его второй провал. Теперь событие уже не прошло незамеченным. Съехались репортеры и телевидение, заснявшие каждый этап трудоемкого процесса заливания в форму, затвердевания и извлечения. Один телевизионный канал даже показывал все это в круглосуточном режиме. Вся страна затаила дыхание.
Тем страшнее было разочарование. Освобожденное от окалины и земляных напластований, перед многотысячной аудиторией красовалось изваяние мужчины средних лет и средней же упитанности в бейсболке, опиравшегося на клюшку для гольфа. На лице его играла широкая и довольная ухмылка, а правую руку свою с поднятым большим пальцем он выставил вперед, словно хвалил всех за хорошо сделанную работу.
Публика пришла в изумление, церковь смутилась. Второе изваяние ставило под сомнение первое. Особенно оскорбителен был жест. Истолкование его чуть было не вызвало созыв нового вселенского собора. Однако решено было ограничиться тем, что местным порядком выставить первую статую из церкви и чудотворной ее более не считать. Для местной церкви, предвкушавшей удвоение доходов от обретения второго чудотворного изваяния, это было потрясение. На Игумнова стали смотреть, как на врага церкви и, соответственно, Бога. И уж совсем никакой реакции не вызвало его заявление, что тип в бейсболке — это тоже Спаситель, но для некоторых. И эта статуя — не последняя. Будут и другие, дайте только срок. Пророчество звучало зловеще, но никто на него внимания не обратил. Церковь привыкла к зловещим пророчествам и даже считает их почему-то своеобразным доказательством своей тысячелетней мощи.
Вышло все по слову Игумнова. За месяц в мир пришло еще восемь Спасителей, и все они были способны вызвать по меньшей мере изумление. Они были очень разные, эти Спасители: у одного была сабля, у другого трубка, третий разговаривал по мобильному телефону, поза четвертого была до омерзения непристойна, пятый был в каске и палил в кого-то из ружья, шестой был, судя по всему, больной, седьмой был, кажется, пьяный, а восьмой был, видимо, мертвый. Но самое обидное, что никто так и не желал обращать внимания на происходящее во дворе Игумнова, и перво-наперво не желали обращать на это внимания власти. Даже бронзу Игумнову приходилось закупать за свой счет, и он уже начал подумывать о том, чтобы перелить некоторые статуи.
Игумнов еще раз проверил трос, перешел к барабану и принялся крутить его. Трос со скрипом натянулся, края дыры вспучились, и из земли полезло что-то большое. Ясельников и Павлиди бросились помогать, и вскоре на тросе повисло нечто бесформенное, обросшее землей, какая-то странная масса, которая в наступающих сумерках выглядела довольно угрожающе.
Игумнову первому удалось рассмотреть ее.
— Теперь он конный! — беспомощно проговорил он, когда статуя общими усилиями была перенесена поближе к дому и немного отчищена от грязи и окалины.
И впрямь, сквозь комья глины и корку нагара проглядывала фигура всадника верхом на мощном коне, с воинственным видом подбоченившегося и указывающего другой рукой куда-то вдаль, в сторону молокозавода.
— Напьюсь, — твердо заявил Игумнов, со всех сторон осмотрев новоотлитого всадника. — Одиннадцать лет ни капли в рот не брал, а теперь точно развяжу. Это ж просто издевательство какое-то!
— Ты сначала внимательно его рассмотри, — посоветовал Павлиди. — Это ведь тоже Спаситель. Во, видишь какой!
— Да? — Игумнов обошел статую и в сомнении остановился. — У меня столько металла на него ушло. Не может не спасти.
— Спасет, спасет! — в один голос заверили его Ясельников с Павлиди. — Ясно.
— Ну ладно, — произнес Игумнов увереннее. — Пусть пока здесь стоит, а утром я его куда-нибудь приткну. У меня на заднем дворе уже места не хватает.
На заднем дворе места действительно не хватало. В синих сумерках сборище статуй страшило; казалось, эти сабли, ружья, остроконечные шлемы вот-вот вырвутся из-за ограды и ринутся спасать мир.
— Пошли, что ли? — сказал освободившийся Игумнов.
К этому времени наконец-то настала ночь. Ночь была что-то уж очень темная, будто кому-то на другом конце земли надоело удерживать солнце на месте ни за что, и он прогнал его к чертовой бабушке.
— Гляди, и луны нету, — сказал Павлиди Игумнову. — Ты хоть знаешь, куда идти?
— А я вон по звезде ориентируюсь, — показал тот рукой.
— А! — уважительно протянул Павлиди. — Ну, если по звезде…
Что до Ясельникова, то он видел перед собой одну только неясную фигуру Павлиди да слышал, как у того в кармане позвякивают при ходьбе ключи. Что до округи, то она была невидна. Непонятно было, в городе они или уже вышли за его пределы. Несмело дунул ветерок, дунул и затих: разве поймешь, куда дуть в такой темнотище. Ясельников все никак не мог определить, что же под его ногами — брусчатка или немощенная земля, как вдруг в его размышления вторгся тихий голос. Этот голос был непривычно тих и испуган и принадлежал Игумнову.
— А вдруг нас не спасут? — вопросил этот голос в темноте.
Они все враз остановились. Надо было бы возразить, бодро и уверенно опровергнуть. И в самом деле, какие могут быть сомнения? Раз обещали, значит, спасут. Надо только верить. Просто верить. Но что-то не можется. Уверенности не хватает, веры, если хотите. И сил не осталось, уверенность эту придающих. И Ясельников совсем было уже этих сил набрался, как вдруг с ветерком донесло до них теплый овечий дух.
— Пришли, — раздался уверенный голос Павлиди, и тут же впереди показалась ограда, залаяли собаки, и вышла фигура с фонарем, окликающая их.
Это был хутор оседлых цыган-пастухов, давних друзей Игумнова. Пока хозяин заводил их в дом, усаживал, угощал водкой, слова Игумнова никак не шли у Ясельникова из головы. Они чокнулись и за что-то выпили. А Ясельников все думал и не слушал разговора. В это время все встали и куда-то пошли, вышли, пошли через двор к кошаре, и он с ними пошел, с каким-то вдруг радостным чувством, что сейчас он увидит овец.
Но никаких овец в загоне не было. А цыган, будто оправдываясь, говорил, что зима идет очень суровая, а кошара совсем худая, никаких холодов не выдержит. Да вот еще рук не хватает, брат с семьей уехал в Египет, насовсем. Так что какие уж тут овцы, пришлось всех овец прирезать. И цыган безнадежно махал рукой.
В каком-то оцепенении Ясельников слушал его, а потом и принимал на руки большой, пахнущий мясом сверток. Уже на улице его вывели из этого оцепенения голоса Игумнова и Павлиди, что-то оживленно обсуждающие. Его нагнал Павлиди и начал громко говорить какие-то слова. Ясельников прислушался. Оказалось, Игумнов вел их на звезду, а это оказалась и не звезда вовсе.
— Это спутник! — кричал ему в ухо Павлиди. — Во дела! А он нас на него вел! Ну, Игумнов!..
— Должен спасти, — отвечал ему Ясельников. — Нельзя, чтоб не спас. Должен.
И вдруг, вспомнив про зарезанных овец, про ягнят, какие они маленькие, ласковые, он неожиданно для себя самого заплакал, отвернувшись от своих компаньонов, хотя никто и никогда в этакой темноте не увидел бы, как он плачет.
