Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 9 2009)
“<...> реалист может использовать достижения всех методов, всех направлений, исходя лишь из одной необходимости и сообразуясь с тем, что он хочет высказать. Более чем убедительно это явлено в „Красном Колесе” Солженицына — книге совершенно поразительной, совершенно не прочитанной. Писатель безусловно реалистического взгляда, реалистического мировоззрения, блестяще владеющий реалистическим методом, при этом он — последний классик европейского авангарда. Если надо, то у него и дос-пассовский монтаж, дос-пассовский коллаж документов. Если надо — выдержанный джойсовский „поток сознания”. Если надо — цветаевские инверсии и т. д., и т. д. Кстати, когда-то давно в интервью Наталия Дмитриевна Солженицына в качестве учителей Солженицына, понятно, что от его имени, назвала — набор, между прочим, очень интересный — таких писателей: Дос Пассос, Замятин, Цветаева — прозаик, Джойс. Кого-то, может быть, я пропустил. То есть реализм для меня — метод наибольших возможностей и наименьшей корпоративной зависимости”.
Денис Драгунский. Крест Кормера. — “Неприкосновенный запас”, 2009,
№ 2 (64).
“Почему роман [Кормера] „Наследство” не стал таким же осевым текстом для русской неподсоветской литературы, как „Доктор Живаго” или „Архипелаг ГУЛАГ”? Хотя, казалось бы, все предпосылки в наличии”.
“Знаю только, что роман Кормера оказался слишком реален. Слишком реальна и болезненна была его фактура, слишком узнаваемы его персонажи. И вот беда: именно те люди, именно тот неширокий, но влиятельный в среде интеллигенции круг, который должен был сделать славу диссидентскому роману, — именно этот круг отверг его по причинам узкопартийным, идейным, а прежде всего личным, слишком человеческим, увы”.
Михаил Елизаров. Я просто не люблю Пастернака. Беседу вел Ян Левченко. — “Собеседник”, 2009, № 20 <http://www.sobesednik.ru>.
“Я уже устал объяснять, за что не люблю эту вредоносную либерально-интеллигентскую икону. <...> Да, были люди хуже Бориса Леонидовича. Я необъективен.
Я просто не люблю Пастернака. Его стихи далеки от новаторства Хлебникова и обэриутов. Он — вдохновенный рифмоплет, начисто лишенный самоиронии и страдавший от поэтической глухоты”.
Иван Жданов. “Я просто не слышу ненужного”. Беседу вела Дарья Данилова. — “НГ Ex libris”, 2009, № 20, 4 июня.
“<...> думаю, у нас только Хлебников мог хорошие верлибры писать. А сейчас все кому не лень это делают”.
“Когда-то я работал дежурным электромехаником по лифтам. Тогда я читал Флоренского, написал в то время вторую книжку „Неразменное небо”. Иногда мое дежурство совпадало с работой линейной бригады. Эти ребята постоянно квасили, еле ногами передвигали. Но тем не менее чуть ли не каждый месяц они нашему бригадиру (прорабу) подавали рацпредложения. Невозможно задавить желание самовыражения в человеке”.
Сергей Завьялов. Есть только многоязычная всемирная литература... Беседу вел Игорь Котюх. — “Новые облака”. Электронный журнал литературы, искусства и жизни. 2009, № 2 (54) (22.06.2009, Эстония) <http://tvz.org.ee>.
“Какова, по-вашему, основная функция поэзии? — Проблематизировать. В этом она не отличается от других видов современного искусства и мысли. А вот апелляция у нее специфическая: к рецепторам, реагирующим на слова как таковые. Главное, на мой взгляд, осознать онтологический крах „Прекрасного”. <...> У поэзии я не вижу в настоящем широкой читательской аудитории. „Прекрасное”, которое привлекает к себе массы, уже с полвека как переехало из художественных музеев в дорогие магазины. Некоторые традиционные жанры смогли мутировать: в дизайн, в эстраду, в телешоу, некоторые же, как поэзия, — нет. Поэтому она и исчезла сначала из медийного пространства, а затем — и из буржуазно-респектабельного. Не забудем, что последняя Нобелевская премия за стихи была присуждена еще в прошлом веке, в 1996 году, 12 лет назад”.
“Да, действительно, все, что я написал до отъезда из России, в особенности в 1990-е годы, испытало огромное влияние Высокого модерна с присущей ему усложненностью, с апелляцией „к уху”. Однако постепенно я освобождался от этой старомодности высказывания: минималистские тенденции усиливались, внешних эффектов становилось все меньше. Переезд в Финляндию мне сильно помог: раньше я как бы все время полемизировал с „мастерами регулярного стиха”. Сейчас уже и свободный стих, по большей части, мне кажется слишком пафосным: я перешел к стихотворению в прозе. Нельзя сказать, что оно рассчитано исключительно „для глаза”, но с трагическими завываниями его уже не прочесть”.
Золотое руно как ностальгия по диалогу. Николай Свентицкий: “Тбилиси — одна из мировых поэтических столиц…” Беседу вел Александр Герасимов. — “НГ Ex libris”, 2009, № 23, 25 июня.
Говорит Николай Свентицкий, грузинский театральный деятель, основатель и президент международного культурно-просветительского союза “Русский клуб”: “Совсем недавно мы издали большой художественный альбом „Дом Смирновых — в дар Грузии”. Презентация его прошла в Министерстве культуры Грузии. В альбоме — множество цветных иллюстраций, материалы о тбилисском доме потомков Смирновой-Россет, пушкинской „черноглазой Россетти”. Александра Осиповна Смирнова-Россет, воспетая Пушкиным, Лермонтовым, Жуковским и многими другими, стала прототипом ряда героинь русской прозы. Ей адресовал письма Гоголь, дружба связывала их с лета 1831 года до последних дней писателя. Ее собеседниками были Тютчев, Вяземский, Полонский. Сын Смирновой-Россет перевез к себе, в Тифлис, предметы убранства ее знаменитого петербургского салона: мебель, картины, книги, архивные материалы, предметы быта пушкинской эпохи”.
“В прошлом году, например, нам удалось найти средства на восстановление дома, в котором родился Владимир Маяковский. За несколько месяцев до 115-летнего юбилея поэта памятник культуры был в плачевном состоянии, но спасти его удалось”.
Сайт “Русского клуба”: http://www.russianclub.ge
Как король поэтов пытается убить в себе чудовище патриотизма. Беседу вел Андрей Морозов. — “Город 812”, Санкт-Петербург, 2009, 2 июня <http://www.online812.ru>.
Говорит Дмитрий Воденников: “В прошлом году меня очень взволновала война в Осетии. Она просто вывернула меня как репку за ботву, и я не отрываясь смотрел новости. <...> И знаете, я вдруг увидел в себе такое, что не ожидал. Оказывается, во мне живет страшный зверь патриотизма. Я бы даже сказал, чудовище патриотизма. Настоящий патриотизм очень страшное, склизкое и темное чудовище. <...> Мне кажется, что российская власть делает много неправильных поступков в отношении людей, она не различает человека, для нее важнее цель. Но почему, когда об этих неправильных поступках говорят в Европе или Америке, меня это так возмущает? Почему у меня приливает кровь, когда я слышу эти окрики? Потому что внутри меня — под слоем разных вещей — в частности, живет и это дремучее чудовище, и война в Осетии это показала мне сильно. Слава богу, что я не обладаю властью”.
“У меня есть некоторая социофобия. На улице я не очень уютно себя чувствую.
У меня был период, когда меня возили на машине по городу друзья, они понимали, что не могу ездить в метро. Я не сравниваю себя ни с кем, но понимаю, почему Ахматова не могла одна перейти улицу”.
“Я не ваш Блок, я — ваш Воденников”.
“Но вот что я не люблю в Петербурге, так это литературных людей. Я не про тех, кого я считаю гениями, а про общую тусовку. Она очень неприятная. Она провинциальна, злобна, высокомерна без всяких оснований. В Москве этого нет, в Москве могут любить или не любить, но в ней есть великодушие и какая-то царственность. Именно этого нет в питерской тусовке. Там, безусловно, есть интересные люди, но нижние этажи ее — это психологическая помойка”.
Классики пошли за Гоголем, а не за Александром Сергеевичем. Беседу вела Елена Местергази. — “НГ Ex libris”, 2009, № 20, 4 июня.
Говорит Виталий Сквозников: “Пушкин последнего десятилетия жизни менее всего был социально-политическим мечтателем. Вопреки утверждениям Достоевского принцип „всепримиримости” в исторической мысли реального Пушкина означал лишь сословно-монархическую, нравственно усовершенствованную иерархию; а принцип славянской „всецелости” был достаточно четко и великодержавно сформулирован в отповеди „клеветникам России” по поводу польского мятежа. Но повторяю: пушкинская линия не стала магистральной для нашей культуры”.
