Малькольм Брэдбери - Обменные курсы
– Мой рейс, – говорит Петворт.
Из-за столика на него смотрит Марыся Любиёва, еще более бледная и напряженная, чем за все время знакомства.
– Ой, Петвурт, Петвурт, – говорит она, – время прощаться. И не знаю, как это сказать, никакие слова не будут правильные. А вы такие знаете? Я – нет. Но помните наш обычай?
– Обычай? – переспрашивает Петворт, однако не успевает договорить: две теплых руки обхватывают его за шею, тянут к двум грудям, которые прижимаются к нему, вжимаются в него.
– Спасибо, – говорит Петворт, – мой очень хороший гид.
– Камърадакии, – произносит Марыся, присовокупляя поцелуй. – Для меня вы правда товарищ. И, надеюсь, я для вас маленькую чуточку тоже.
– Да, – отвечает Петворт.
Толпа движется к лабиринту таможни, и он должен идти со всеми, на свой рейс, а впереди милиционер с автоматом над черной линией на полу, дальше ряд занавешенных кабинок и табличка «ИДЕНТАЫЙІІ». Он оглядывается и видит, что уже пересек ту черту, за которую Марыся Любиёва пройти не может; она машет рукой и кричит: «До свидания, товарищ Петвурт!» Он тоже машет, кричит прощальные слова. Милиционер легонько подталкивает его вперед автоматом.
И вот он снова в знакомом лабиринте аэропорта. В кабинке с надписью «ИДЕНТАЫЙІІ» сидят четыре милиционера, они смотрят его паспорт, и один отрывает остаток визы. В кабинке с надписью «ГЕЛДАЫЙІІ» незаполненная декларация вызывает сомнения, однако Петворт говорит: «Нед влоскан, турнии оффъицаыии минъстратам культурам комитетам», и офицер со словами «Та, та» ставит печать на документ. Захваченный грамматикой аэропортов, уже не столько подлежащее, сколько дополнение, Петворт проходит в большой зал с надписью «ДОНАЫЙІІ». В дальнем конце множество людей в форме проверяют ручную кладь, бумажники и карманы. Багаж с бирками стоит у входа на тележках, с которых его надо брать и нести на досмотр. Синий чемодан и потертый портфель тоже здесь; Петворт берет их, и его охватывает тревога, подобная той, что сопутствовала ему все эти две недели, непохожая на ту, что была с ним всю жизнь. Если, как пристало лингвисту, подобрать для нее слово, этим словом будет страх. Петворт ставит вещи перед таможенником, тот открывает сперва старый чемодан с ворохом грязных рубашек, нестираных носков и трусов, с разорванными в паху брюками и мелкими сувенирами, как то: ручной вышивкой и тщательно завернутым стеклянным графином из магазина «МУГ», итог двухнедельной кочевой жизни. Однако это не весь итог, потому что есть еще портфель, с лекциями, записями и заметками, со зрелыми размышлениями об увулярном R и всесторонним обзором английского языка как средства межнационального общения. Портфель открывается, в нем книги, Лайонс и Хомский, Фоулер и Принцип, «Трансформационная грамматика» и «Ноду хуг», мятые листы, соединенные ржавыми скрепками, и между ними стопка новых, сияющих чистотой – история Дурака.
Петворт думает, что знает, чем закончится история Дурака. Она закончится здесь, в большом зале, где таможенник в форме роется в вещах, разворачивая, распаковывая, развертывая и разбрасывая. Ибо Петворт очень ясно видит, что не все, пришедшие на досмотр, выходят на посадку: некоторых отправляют назад, некоторых приглашают в соседние комнатки для дальнейшей беседы, некоторых досматривают старшие офицеры, вызванные из кабинетов. Одного из них подзывает сейчас таможенник: офицер подходит и смотрит на раскуроченные вещи.
– Что-то не так? – спрашивает Петворт.
– Вы не говорите по-нашему? – произносит офицер.
– Нет. Почти не говорю.
– Да, кое-что не так. -Что?
– Вы не знаете? Вы нарушили правила.
– Какие правила?
– Вот. – Офицер лезет в чемодан и вытаскивает стеклянный графин, который Петворт купил в магазине «МУГ». – Нельзя вывозить.
– Нельзя? – переспрашивает Петворт.
– Нельзя. – Офицер подносит графин к лицу, как будто изучает качество стекла, и, словно нечаянно, хоть и не похоже, что это нечаянно, графин выскальзывает из его рук и разбивается. Осколки сложной, элегантной конструкции лежат на полу; Петворт на них смотрит.
– Вы не знали, что это запрещено? – спрашивает офицер.
– Не знал, – говорит Петворт. – Виноват.
– Будете знать, когда поедете снова, – замечает офицер и уходит в свой кабинет.
А Петворт идет дальше, в зальчик, где измотанные и явно поубавившиеся в числе пассажиры вытирают платками лоб и ждут рейса на Лондон. Здесь есть жесткие кресла и даже магазинчик дьюти-фри, в котором продают водку и ротьвитти, ручную вышивку и стеклянные графины, подозрительно похожие на тот, что две минуты назад разбился на донаьійіі. Однако это всё не занимает Петворта, потому что окна зала затянуты сеткой, сквозь которую виден аэродром, синие автобусы, цистерны, выстроенные в ряд самолеты. Один из них в раскраске «Бритиш Эруэйз», старенький «Трайдент», британский флаг на хвосте несколько облупился, и все равно Петворт мечтает оказаться внутри. Однако приходится ждать, ждать долго, пока остальные пассажиры проходят таможню. Потом, внезапно, зеленая стюардесса встает у запертой двери и берет микрофон.
– Внимание, слибоб, – говорит она. – Скоро начнется посадка на самолет компании «Бритиш Эруэйз» в Лондон. Для безопасности хозяевам следует взять все багажи, включая ручную кладь, и поместить на тележку перед погрузкой в автобус. Брать багажи в самолет не разрешается.
Она открывает дверь. Петворт выходит, сбрасывает бремя багажа на тележку и заходит в синий автобус. Вскоре они уже едут по бетону к «Трайденту». Петворт поднимается по трапу, в салоне невидимый магнитофон играет почему-то старую американскую песню про тоску по дому. «Здравствуйте, сэр», – говорит по-английски приветливая стюардесса в знакомой форме. «Сюда, пожалуйста», – говорит другая, ведя его к креслу 21D.
– Спасибо, – отвечает Петворт, садясь. – Спасибо большое.
Он пристегивается и, перегнувшись через пассажира в кресле 21 E, смотрит в толстую миску иллюминатора. Совсем близко, на бетонированной площадке, стоят несколько регулировщиков с флажками и толпа вооруженных людей в плащах и сапогах. За ними самолеты, а дальше дощатое здание аэропорта с плотно закрытыми дверями, на которых написано «ОТВАТ». На крыше стоят и машут люди, женщины в просторных ситцевых платьях, мужчины при воскресном параде, хотя вообще-то сегодня суббота. Иллюминатор мутный после полета, трудно оценить расстояние или различить знакомые лица, но Петворту кажется, что одна из машущих женщин, высокая, в сером, это Марыся Любиёва. Мужчин больше, чем женщин, они практически неотличимы, хотя один, в самом конце толпы, вполне может быть доктором Плитпловым, если, конечно, это не обман зрения. Однако, сколько ни всматривайся, никто не похож на блистательную, одетую в батик магическую реалистку Катю Принцип. За деревьями, окружающими аэродром, торчит золоченая маковка церкви, а за ней, как хорошо известно, город с его гостиницами и барами, музеями и соборами.
А здесь салон. На переборке горят надписи «ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ» и «НЕ КУРИТЬ». Слегка пахнет моющим средством, хотя никто не потрудился выбросить мусор из карманов на креслах и окурки из пепельниц. Петворт достаточно стар, чтобы помнить дни, когда британские пилоты носили звучные фамилии Харди, Фробишер или Севидж, а у стюардесс были свежие молодые лица. Увы, все меняется, и сегодня на борту БЭ231 у стюардессы, которая проверяет, хорошо ли Петворт пристегнут, прыщи.
– Ну, леди и джентльмены, с вами говорит командир экипажа капитан Смит, – раздается из динамика. – Нам пока не дают разрешения на вылет; значит, что-то надо уладить. Мы бы подали вам напитки, но местные правила это не разрешают. Позвольте представить нашего стюарда, мистера Мэггса, и наших замечательных стюардесс Бэбс и Шерлин. Будем надеяться, что задержка ненадолго и мы скоро поднимемся в воздух.
– Ну разве не типичная Слака? – спрашивает пассажир, который сидит между Петвортом и окном, на месте 2IE. Этот субъект в костюме и полосатом галстуке, от которого сильно пахнет ротьвитти, кажется Петворту знакомым; и впрямь, он очень похож на попутчика, которого солдаты вывели из самолета две долгих недели назад. – Запускают вас в салон, чтобы потом снова вывести. Создают ложное чувство безопасности. Я это видел, поверьте, видел. Пятьдесят человек заходят в самолет, только сорок улетают. Я здесь часто бываю, я продаю скальпели.
– Вот как? – спрашивает Петворт.
– О да, – отвечает попутчик. – Одна из тех областей, в которых тут уважают наши британские ноу-хау.
– Неужели?
– Интересная работа. Я люблю путешествовать. Одна беда, тут совершенно не умеют вести дела. Например, невозможно найти человека, который и впрямь уполномочен что-то купить. Отлично проводите время, сидите в кафе, пьете кофе и бренди, а потом выясняете, что говорили совсем не с тем. Они несколько неуловимы, если вы понимаете, о чем я.
