Ирэн Роздобудько - Лицей послушных жен (сборник)
Первое, что я сделал днем, взял напрокат лодку и проплыл мимо ряда «избушек», расположенных на левом берегу и в народе называемых «Теплое гнездышко». Подступиться иначе к этому поселению было невозможно – со стороны дороги оно было плотно закрыто высоким забором.
У каждого коттеджа был свой отдельный вход на частный пляж. Зато со стороны реки все дома просматривались достаточно хорошо. Я быстро нашел дом Алекса Струтовского, так как видел его фотографию в газете.
Это был настоящий замок с колоннадами, эркерами, как мухами, облепленный какими-то скульптурами. Вход на пляж охраняли два каменных сфинкса.
Так, все понятно! Надо искать другие подходы.
Вечером я позвонил тому бизнесмену, которому вернул честь, отыскав кинокамеру. И через день получил официальные бумаги от немецкого посольства, в которых значилось, что я – известный немецкий тележурналист, который хочет снять фильм о «новом поколении украинской элиты».
Имея такую солидную ксиву, я позвонил в офис господина Струтовского-младшего и на ломаном языке попросил аудиенции для предварительной беседы у генерального директора, на что почти сразу получил положительный ответ.
Более того, господин Струтовский назначил встречу в своем доме утром следующего дня, отметив, что потом его день расписан поминутно. Это меня вполне устраивало.
На следующее утро «немецкий кинодокументалист», одетый с небрежным шармом в фирменную нежно-голубую футболку и белые капри (все пришлось купить в фирменном магазине), стоял перед телеглазом камеры наружного наблюдения в ожидании, когда ворота автоматически раздвинутся.
Они раздвинулись, и передо мной предстал крепкий охранник в черных очках. Я поздоровался с ним по-немецки, чем вызвал немалое уважение.
Охранник проводил меня до двери белого дома, где передал в руки домработницы – пожилой женщины с хорошей прической и печальным усталым лицом.
– Прошу! – сказала она. – Хозяин только что начал завтракать.
Я с широкой улыбкой сказал: «О! Гут! Гут!» – и, осматриваясь по сторонам, пошел следом за ней.
Обстановка дома удивила меня и настроила на юмористический лад, поскольку все в нем было сделано в стиле английской бутафории.
Я даже не сомневался, что вся эта мебель, канделябры, зеркала, обои, ковровые дорожки и всякие мелочи были куплены именно в Англии, однако все выглядело бутафорским, как декорации в театре.
Неестественный и нежилой вид этим палатам добавляли и камеры видеонаблюдения, щедро натыканные чуть ли не в каждом углу коридоров и комнат.
Проходя, я подумал, что большинство подобных «избушек» выглядит именно так – ненатурально и помпезно. Словно бывшие нищие, которые неожиданно разбогатели, исполнили свою самую большую мечту: чтобы было, как у Майкла Джексона! И сделали себе то же самое, только «с перламутровыми пуговицами» по принципу «знай наших!».
Домработница, почтительно пропуская меня вперед, открыла дверь гостиной.
О! Хорошо, что непринужденная «немецкая» улыбка не сходила с моего лица. В противном случае мне бы пришлось весьма не вовремя расхохотаться, а это не входило в мои серьезные намерения.
На одной стороне длинного зала висели портреты представителей нынешней власти во главе с президентом, на другой я с удивлением увидел цветные принты деятелей прошлых лет, среди которых узнал Ворошилова, Буденного, Дзержинского и еще пару-тройку членов Политбюро 70-х годов.
За стеклом нескольких шкафчиков стояли наборы старинной фарфоровой посуды с вензелями – я так предполагаю, что это была посуда, как сказал Остап Бендер, «из дворца».
На мраморном камине стояло несколько фигурок, среди которых был Наполеон, Черчилль и… морда огромной рыбы на тонких гнутых ножках – одно из тех творений, которые любят покупать люди с деньгами и без особых претензий, кроме одной: быть на пике моды. Над камином висела огромная яркая репродукция Божией Матери с младенцем Иисусом на руках, который, как мне показалось, с испугом и таким же удивлением, как и я, поднимал свои персты над всей этой эклектикой.
Перед камином стоял длинный стол, покрытый белой скатертью с золотыми канделябрами по углам. С левой стороны этого длиннющего стола времен Карла Великого сидел с серебряной ложкой в руке Алекс Струтовский.
Увидев меня, он вежливо встал, сделал несколько шагов и протянул руку:
– Алексей. Можно – Алекс. Прошу садиться.
– Вильгельм. Можно – Вилли. Спасибо, – сказал я и сел туда, куда мне указали, – напротив.
Алекс положил на колени большую белую салфетку ручной вышивки и взялся за ложку.
– Позавтракаете со мной? – спросил он и обратился к домработнице: – Вера Ивановна, подайте еще один прибор.
Я отрицательно замахал руками:
– Найн, найн… Большое данке, я так рано не завтракаю…
– Ну как знаете, – пожал плечами Алекс, – а я вот завтракаю. Ведь потом – целый день на ногах. Иногда бывает, и не пообедаю.
Он кивнул Вере Ивановне, и та, открыв большую фарфоровую супницу, начала накладывать в тарелку… манную кашу.
Алекс перехватил мой взгляд и улыбнулся.
– Это привычка детства, – сказал он, – люблю маночку… А еще, знаете, когда она немного остынет и покроется корочкой. А еще, если сделать в ней вот такую дырочку, – он разгреб в манке отверстие, – и налить туда варенье… Ох и вкуснота…
Он закатил глаза, демонстрируя наслаждение, и я понял, что он уже начинает играть на камеру, которой у меня с собой не было.
Он начал осторожно есть, выписывая ложкой аккуратные и ровные круги по всему радиусу тарелки. «В детстве я когда-то делал так же», – подумал я, и мое раздражение начало стихать. Алекс производил довольно приятное впечатление. А то, что немного переигрывал, так это и понятно: не каждый день к тебе приходит иностранный режиссер с целью прославить на весь мир.
Вера Ивановна почтительно стояла за его спиной, время от времени бросая на меня вежливый и безразличный взгляд.
– Так о чем вы хотите снимать ваше кино? – спросил Алекс по-немецки.
– О вас. О том, как проходит ваш рабочий день. Знаете, это должен быть такой не пафосный фильм о вас как о простом человеке, у которого, кроме заслуг перед родиной, есть еще и своя жизнь, свои интересы… – спокойно ответил я по-немецки, радуясь, что он не смог меня подловить, но на всякий случай добавил, ломая язык: – Извините, Алекс, если вы не против, давайте общаться на вашем языке, ведь я давно мечтаю о хорошей практике.
– Конечно! – улыбнулся он. – Тем более что мое знание немецкого далеко от совершенства. Не хотел его учить – у меня прадед, уж извините за откровенность, погиб от немецко-фашистских захватчиков, поэтому долго не мог заставить себя учить ваш язык. Мне будет приятно угодить вам.
– Вундербар! Замечательно! Спасибо, – сказал я и добавил совершенно правдиво: – Мой прадед тоже погиб на войне.
– Ирония судьбы… – вздохнул он. – А теперь мы вместе сидим за этим столом…
Как раз это и казалось мне самым странным: наши предки были равны и, возможно, шли в строю плечо к плечу, а мы, даже сидя за одним столом, были разными, бесконечно разными.
Потому что я никогда не мечтал о фарфоре времен Карла Великого, о коврике из шкуры зебры или о мраморных львах на лестнице дома.
Такие вещи вызывали у меня только смех.
Он доел кашу, вытер рот салфеткой, бросил ее на стол и быстро отодвинул стул:
– С чего начнем?
– Для начала я хотел бы просто понаблюдать за вами пару дней, пообщаться и, если вам будет угодно, хоть немного подружиться, чтобы вы не чувствовали никакого дискомфорта перед камерой.
– Ок, – сказал он. – Тогда я быстро покажу вам дом, а потом поедете со мной по делам. Только одно замечание: когда я буду работать – а у меня сегодня много встреч! – не мешайте. Все комментарии – позже, когда я смогу расслабиться. Договорились?
Я кивнул.
Алекс надел пиджак, висевший на спинке кресла, подтянул узел галстука, проверил, есть ли в кармане ключи от машины, и кивнул мне: мол, пошли!
Передвигаясь по коридорам дома, он комментировал, что мы проходим:
– Кинозал… Спальни для гостей… Ванна с бассейном… Тренажерная… Музыкальная…
– А это? – спросил я, показывая на белую дверь с черным бантом посередине.
Он приостановился.
– Это? Это комната моей жены… К сожалению, она недавно умерла…
– Ох, извините. – Я сделал вид, что слышу об этом в первый раз. – Какое горе. Сочувствую. Она болела?
Маска иностранца давала мне возможность быть непосредственным и задавать любые вопросы.
– Да, она болела, Вилли. – Грустно ответил он.
– Надеюсь, Алекс, вы сможете рассказать и об этом? Это добавит к вашему портрету особенные штрихи.
– Конечно, попробую. Она была невероятной…
Мы вышли во двор и направились к огромному джипу.
– Машину я веду сам! – гордо улыбнулся Алекс.
– О! Вундербар! – воскликнул я. – Замечательная деталь!
