Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 7 2011)
Вторая же мрачная трагедия случилась в 1949 году, когда я пошел в школу. Я едва научился разбирать буквы. В тот октябрьский день ученики собрались в классе и должны были прочитать написанное на доске учительницей: “Стахура убил Галана”. Утром уже сообщили об этом по радио. Львовского писателя Ярослава Галана зарубили одиннадцатью ударами топора прямо на пороге его дома, как было разъяснено, в отместку за памфлет “Плюю на папу”.
Название памфлета мне не понравилось, хотя я и не понимал, о каком папе идет речь, но я содрогнулся при мысли о том, что человека можно зарубить топором в отместку за что бы то ни было. Тем более что отец, кажется, был знаком с Ярославом Александровичем и считал его хорошим и в высшей степени порядочным человеком. Не могу сказать точно — я этого никогда с родителями не обсуждал, — но, по-моему, отец полагал, что в убийстве этого “неудобного” человека были заинтересованы не только “буржуазные националисты”.
Потом, через несколько лет, я посмотрел в театре имени Заньковецкой пьесу Ярослава Галана “Под золотым орлом”. В ней было много непонятного мне и уже устаревшего к тому времени политического пафоса; постановка тоже ничем меня не задела, хотя до меня доносились отголоски слухов о том, что выход пьесы на сцену задерживался цензурой.
Слова “зарубили топором” долго еще соединялись в изустных историях со словом “бандеровцы”, и бандеровцев все опасались.
Аксалотли
Мама занималась аксалотлями. Она была в аспирантуре мединститута и изучала проблему регенерации (это слово я запомнил с самого раннего детства). У нас в аквариуме, помимо многочисленных рыбок, было огромное количество аксалотлей с подвязанными марлицей лапками или хвостами.
Усеченные конечности быстро отрастали, а мама, по всей видимости, отслеживала и фиксировала все стадии восстановления, а также изготавливала какие-то препараты для микроскопа, которые я любил разглядывать, не вникая в суть увиденного и даже не зная, что именно я рассматриваю.
Я обожал смотреть, как мама кормит рыбок и аксалотлей, и во время кормежки часто совал палец в аквариум. Рыбешки от пальца шарахались, а аксалотли, должно быть, принимали палец за лакомый кусочек, подплывали и беззубым ртом обнимали мой тогда еще маленький пальчик, как будто желая его пососать. Я принимал это за нежнейший поцелуй, и такой интимный контакт меня радовал.
Мама повсюду, где могла, добывала аксалотлей и время от времени предпринимала дальние поездки на поезде, прихватив с собой ведро. Иногда она брала с собой и меня. В дороге мама вязала на спицах — она была мастерица по этой части и принимала заказы, например, на изготовление красивого свитера или уникального платья: денег-то никогда не было.
Однажды, когда мы в поезде, уже с полным ведром, возвращались домой, я стал предъявлять маме претензии, что она все вяжет и совсем не уделяет мне внимания. Мама очень смутилась и стала оправдываться, что у нее срочный заказ от богатой клиентки, а нам как раз сейчас необходимы деньги, — в общем, потерпи, Витенька, самую малость. Но я твердо сказал, что если так будет продолжаться, то, увидишь, я вышвырну твое вязание в окно поезда. Что и сделал, когда мама на минуту отлучилась из купе.
Когда мама вернулась, я разговаривал с аксалотлями.
— Витенька, — спросила мама, — тут лежало мое вязанье и шерсть, где все это?
Не поднимая головы, я указал пальцем за окно.
— Ты что, действительно все выбросил? — не поверила мама.
— Я же говорил, — мрачно подтвердил я.
Мама заплакала: изделие было почти готово, а шерсть заказчица принесла очень дорогую, теперь надо отдавать...
Я понял, что я — мерзавец. Как я хорошо это понял!
Слезы, которые я сам выронил в ведро, аксалотли не приняли...
В зазеркалье легко дышать
Пустовая Валерия Ефимовна — литературный критик. Выпускница факультета журналистики МГУ (2004). Кандидат филологических наук. Сотрудник журнала “Октябрь”. Автор многочисленных статей и рецензий, посвященных современной прозе. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Москве.
ВАЛЕРИЯ ПУСТОВАЯ
*
В ЗАЗЕРКАЛЬЕ ЛЕГКО ДЫШАТЬ
Владимир Мартынов, “Время Алисы” — Дмитрий Данилов, “Горизонтальное положение”
1
Эта книга [1] не попала в итоговые списки прошедшего года, ни в итоги десятилетия. Ни в «зимнем чтении» «лучших книг о…» Льва Данилкина [2] , ни в остроумной подборке «двенадцати самых обсуждаемых книг» Вадима Левенталя [3] , ни в почетном списке «десяти книг десятилетия» Сергея Белякова [4] она не засветилась. Хотя трудно найти более зимнюю, новогоднюю книгу, сверкающую внутренней тайной, как елочная игрушка. Хотя она по праву может считаться лучшей книгой десятилетия уже потому, что подводит итог и ему, и прошедшему веку, и многовековой истории культуры. А что до обсуждения — оно впереди (готовится дискуссия в «Октябре», да и спектакль Мартынова в рамках проекта «Человек.doc» театра «Практика» дает повод для разговора).
Впрочем, в «НГ Ex libris» книгу отрецензировал Михаил Бойко, и в список лучшего за год она вошла [5] . Однако призовой заметки в предновогоднем номере так и не удостоилась — по сути, вместо нее повторно отрецензирован роман «Тщеславие» Александра Снегирева. Книга вроде как тоже о литературе и тоже выносящая приговор литсообществу. Редакции «НГ Ex libris» понравился нонконфомизм Снегирева, который осмелился, по мысли Бойко, выкрикнуть детскую правду в хоре прикормленных литературной «корпорацией» подпевал.
Однако решающее: «Король-то голый!» — произнес как раз Владимир Мартынов, пока Снегирев живописал прыщи на королевском заду. Нравы «корпорации» — тема дерзкая, но мелкая, как брошенная горсть песка. Мартынов обрушивает на литераторов гору, объявляя и их, и их собратьев в других искусствах, и воспитавшую их культуру, да что там — все нынешнее человечество — «тупиковой ветвью эволюции».
И — что самое обидное — делает это мимоходом, не очень-то концентрируя на вымирающем виде свое внимание. Только писателям, обеспокоенным своим профессиональным будущим, может показаться, что «Время Алисы» и ранее изданные «Пестрые прутья Иакова» — книги о конце литературоцентризма. Это не так.
Описание Конца интересует Мартынова постольку, поскольку скорейшее его осознание рассвобождает умы для восприятия неведомого Начала. Вот почему главный текст в «Пестрых прутьях Иакова» — не критический очерк «О конце времени русской литературы», а «Трактат о форме облаков», четыре страницы мечты, которые перетягивают на себя, перестраивают весь текст наличной культуры.
«Время Алисы» и вовсе чистая греза — о новом Эдеме, где человек не будет оторван ни от Бога, ни от чуда, ни от реальности.
Я намеренно тороплюсь, сразу выдвинув главный, во многом мистический посыл новой книги Мартынова, к которому он сам, конечно, подбирается издалека. Но если мы сосредоточимся на разборе симптомов упадка, мы не двинемся дальше преамбулы. Что, скажем, произошло в очерке Аллы Латыниной [6] , которая великолепную интуицию Мартынова о наступающем эоне облаков обошла вниманием, видимо, потому, что для нее аналитика понятней визионерства.
А между тем мистические предвидения Мартынова доступны и даже прагматичны. В том смысле, что изрекаются не для красоты, а для того, чтобы немедленно быть воплощенными в жизнь. Мартынов ставит перед собой и всеми нами конкретную, ясную задачу: пребывать в реальности.
Тут с ним пытался поспорить Михаил Бойко. Верно нащупав сердце книги, он ударил в него: «Но идея „реальности” — это семиотический монстр, рожденный человеком говорящим. Именно язык образует тонкую, как волос, линию, отделяющую „реальное” от „нереального”. <…> Эволюционный рывок может быть связан только с отбрасыванием оппозиций реальное/нереальное, подлинное/иллюзорное» [7] . Однако полемики не получилось. Желая быть святее Папы, Бойко доказывает, что ничего подлинно реального быть не может — так как нет ничего такого, что мы могли бы назвать не подлинно реальным . А единой реальности нет, так как реальность — это множественные миры, которые все — реальны и не могут противопоставляться друг другу. Но ведь это и есть главная идея Мартынова: непротиворечие мира представлений и мира вещей , искусства и жизни, рефлексии и поступка, чудесного и обыденного. Продолжать эти пары оппозиций можно в любом направлении, главное — знать, что Мартынов все оппозиции объявляет несущественными.
