Джоди Пиколт - Одинокий волк
Я так злюсь, что перед глазами двоится, но это можно списать еще и на алкоголь. Выпила я только одно пиво, но кто знает, что было намешано в том, что по вкусу напоминало фруктовый пунш?
Представить не могу, что ты меня выследил!
Я два года выслеживал добычу, а, можешь мне поверить, девочки-подростки оставляют намного более заметные следы.
Мой отец только что ворвался в дом, как будто мне всего пять лет и он приехал забрать меня после дня рождения.
Что ж, благодаря тебе я теперь изгой.
Ты права. Нужно было дождаться, пока тебя изнасилуют на свидании или у тебя случится алкогольное отравление. Господи, Кара, чем, черт побери, ты думала?
Я вообще не думала. Позволила за себя думать Марии, и это оказалось ошибкой. Но я бы скорее умерла, если бы призналась в этом отцу.
И уж точно никогда не сказала бы ему, что на самом деле рада уехать, потому что вечеринка начинала меня бесить.
Именно поэтому, — заявил отец, — волки в дикой природе оставляют иногда свое потомство замерзать.
Я позвоню в службу защиты детей! — пригрозила я. — Перееду к маме!
Вокруг отцовских глаз маленький зеленый квадрат — отражение зеркала заднего вида.
Напомни мне, когда протрезвеешь, чтобы я посадил тебя под домашний арест.
Напомни мне, когда я протрезвею, чтобы я сказала, как тебя ненавижу, — отрезала я.
Он засмеялся.
Кара, клянусь, ты меня до смерти доведешь!
Неожиданно перед грузовичком появился олень, и папа резко крутанул руль вправо. Даже когда мы врезались в дерево, несмотря на то что я обманула его ожидания, он инстинктивно выставил руку передо мной — отчаянная попытка обезопасить своего ребенка.
Я пришла в себя, почувствовав запах. Где-то просачивался бензин. Моя рука бездействовала. Я чувствовала, как горит место, где врезался ремень безопасности и теперь наливался синяк, — как лента на теле участниц конкурса красоты.
Папочка, — позвала я.
Мне казалось, что я ору, но мой рот был забит пылью. Я повернулась и увидела отца. У него на голове была кровь, а глаза не отрываясь смотрели на меня. Он попытался что-то сказать, но не смог произнести ни слова.
Нужно было убираться отсюда. Я понимала: если где-то подтекает бензин, автомобиль скоро загорится. Поэтому я перегнулась через отца и отстегнула его ремень безопасности. Моя правая рука не работала, но левой мне удалось открыть пассажирскую дверцу и выбраться из кабины.
Из-под капота валил дым, одно колесо еще продолжало вращаться. Я подбежала к водительской дверце и распахнула ее.
Ты должен мне помочь, — сказала я.
Левой рукой мне удалось приподнять отца и притянуть его к себе — сейчас мы напоминали партнеров в ужасном, кошмарном танце.
Я рыдала, в глазах и во рту была кровь. Я пыталась оттащить папу от машины, но не могла взяться за него двумя рукам.
Одной рукой я обхватила его, но не смогла удержать. Я выпустила его. Он скользнул, как песок в песочных часах, и медленно упал, ударившись головой о тротуар.
После этого он больше не шевелился.
«Клянусь, ты меня доведешь до смерти!»
Я его уронила, — говорю я Эдварду, захлебываясь рыданиями. — Все считают меня героиней, потому что я спасла его жизнь. А я его отпустила.
И теперь ты не можешь его отпустить, — говорит он, внезапно поняв саму суть.
Из-за меня он завтра умрет.
Если бы ты оставила его в грузовике, он бы умер еще тогда, — возражает Эдвард.
Он упал на тротуар, — рыдаю я. — Он так сильно ударился затылком, что я услышала хруст. Вот почему он до сих пор не очнулся. Я слышала доктора...
Невозможно сказать, какие повреждения получены в результате аварии, а какие — позже. Даже если бы он не упал, Кара, он все равно мог бы оказаться в таком состоянии.
Последнее, что я ему сказала: «Я тебя ненавижу».
Эдвард смотрит на меня.
Это были и мои последние слова, — признается он.
Я вытираю глаза.
Это самое дерьмовое, что нас объединяет.
Нужно же с чего-то начинать, — говорит Эдвард и слабо улыбается. — Кроме того, он знает, что ты говорила несерьезно.
Почему ты так уверен?
Потому что ненависть — обратная сторона любви. Как орел и решка на монете. Если ты не знаешь, что такое любовь, откуда узнать, что такое ненависть? Одного без другого не существует.
Очень медленно я просовываю руку в ладонь Эдварда. И вот мне снова одиннадцать лет, мы переходим улицу, направляясь в школу. Я никогда не смотрела по сторонам, когда шла с Эдвардом. Я доверяла ему.
Он сжимает мою руку. На этот раз я только крепче цепляюсь за брата.
Когда я была маленькой, папа укрывал меня на ночь одеялом, и каждый раз, когда он выходил, казалось, будто погасла гигантская невидимая свеча, освещающая комнату. Мне потребовалось несколько лет, чтобы понять: он просто нажимал на выключатель, не он являлся источником света.
Участвуя в этой странной, но уже знакомой сцене, я чувствую себя человеком, задувающим невидимую свечу, искру, которую я не вижу, но в которой содержатся жизненные силы, если не сама жизнь.
Здесь Эдвард, те же самые медсестры и доктора, социальный работник, адвокат и координатор из банка донорских органов. А еще здесь Джо, как и обещал, и моя мама, потому что я ее по-просила.
Вы готовы? — уточняет реаниматолог.
Эдвард смотрит на меня, и я киваю.
Да, — отвечает он.
Он держит меня за руку, когда отключают аппарат, когда в руку отца вкалывают морфий. За отцом расположен монитор, где отражается артериальное давление.
Аппарат перестает дышать за моего отца, но я не свожу глаз с его груди. Она поднимается и опускается еще раз. Потом замирает на секунду. Потом еще дважды поднимается и опускается.
Мелькание цифр на мониторе напоминает падение валют на фондовой бирже. Через двадцать одну минуту после начала процедуры сердце папы перестает биться.
Следующие пять минут были самыми длинными в моей жизни. Мы ждем, чтобы убедиться, что он спонтанно не начнет дышать самостоятельно. Что его сердце не забьется вновь.
За моей спиной негромко плачет мама. В глазах Эдварда стоят слезы.
В 7.58 вечера отца объявили мертвым.
Эдвард, Кара, — говорит Трина, — можете попрощаться.
Поскольку для трансплантации органы необходимо извлекать немедленно, мы не можем затягивать процедуру. С другой стороны, я прощалась с ним все эти дни. Это всего лишь формальность.
Я подхожу к отцу, касаюсь его щеки. Она все еще теплая, и щетина отливает золотом. Я кладу руку ему на грудь — на всякий случай.
Хорошо, что его увозят в операционную для изъятия органов, потому что я не уверена, что смогла бы уйти от него. Я могла бы вечно сидеть у него в палате, рядом с его телом, потому что, как только скажешь медсестрам: «Все, хорошо, увозите», — больше не будет возможности быть рядом с ним. Делить одно пространство. Видеть его лицо не только в воспоминаниях.
Джо выводит маму в коридор, и очень скоро в палате остаемся только мы с братом — стоим на пустом месте, где раньше находилась кровать отца. Это визуальное напоминание о том, что мы потеряли.
Первым близким человеком, который меня бросил, оказался Эдвард, и я не знала, как сохранить семью. Мы казались таким крепким приставным столиком на четырех ножках. И я была уверена, что, оказавшись без одной ноги, мы всегда будем шататься. Пока однажды не присмотрелась и не поняла, что мы просто превратились в трехногий табурет.
Эдвард, — говорю я. — Идем домой.
Волки в парке аттракционов Редмонда выли целый месяц. Их слышали даже в Лаконии и Линкольне. Они будили спящих в колыбельках младенцев, заставляли людей обзванивать приятелей и навевали кошмары. Сообщалось даже, что от волчьего воя полопались уличные фонари и появились трещины в асфальте. В нашем доме, который находился всего в восьми километрах от вольеров, волчий вой звучал как похоронный реквием, и у меня от него по коже бегали мурашки. Но однажды вой прекратился. Люди перестали его ждать, когда луна достигала наивысшей точки на небосводе, и больше не давили на клаксоны, пытаясь заглушить вой.
Все случилось именно так, как говорил отец: волки знают, когда приходит время оставить поиски утраченного и сосредоточиться на том, что ждет впереди.
ЛЮК
Волки не умеют грустить. Природа прекрасно учит смотреть в глаза реальности. Можешь сидеть и рыдать, если хочешь, но тебя, вероятнее всего, убьют, пока ты будешь горевать, потому что ты теряешь бдительность.
Я наблюдал, как волки перепрыгивают через убитого во время охоты члена стаи и продолжают свой путь, не оглядываясь назад. Я слышал, как волки воют дня четыре-пять, когда теряется кто-то из стаи, в надежде, что он вернется. Смерть — это случай. Он происходит, и ты живешь дальше.
