Теодор Рошак - Киномания
— Включено — выключено, включено — выключено, — сказал Сен-Сир, хотя это и так было очевидно. Les flicks. Объективное сообщение с пленки. Оно присутствует всегда, даже когда глаз его не воспринимает.
Он помолчал, чтобы убедиться, понял ли я его мысль.
— Но что это за сообщение? — спросил я. — Это всего лишь мигающий свет.
— Да. Пульсация. Плюс-минус. Темно — светло. «Включено» против «выключено». Свет против темноты. Диалектическая структура, профессор Гейтс. Сообщение настолько простое, что его воспримет тот зачаточный мозг, который остался у нас со времен динозавров. Материальная основа диалектики — это спинной мозг. Механизм проекции объективно корреспондирует с этим. Здесь — машина, там — кора сетчатки. Технология, анатомия. Все остальное не имеет значения. Крутим ли мы фильм назад или вперед — не имеет значения, — Он снова помолчал, на этот раз наклонился поближе ко мне, чтобы видеть мое лицо, — Свет — он ведь вас утомляет, правда?
И в самом деле, постоянное мигание действовало мне на нервы.
— Да, — сказал я. — Это и правда раздражает.
— Потому что вы боретесь против гипноза. Пульсация слишком очевидна. Вы пытаетесь уберечься от ее воздействия. Но вот теперь… — Он ускорил перемотку, вернул фокусировку, размытое изображение на экране приобрело резкость. Снова появились фигуры в еще одном эпизоде из касловского фильма; на этот раз девушка медленно раздевалась в ритме шимми. Этот фрагмент был в еще более плохом состоянии — изображение мутное, почти неразборчивое, но я не сомневался, что вижу танцующую Луизу Брукс — именно из-за этого танца картину и запретили. И я прекрасно понимал почему. Сен-Сир, отметив мой внимательный взгляд, продолжил: — А вот теперь вы не боретесь. Вы смотрите кино. А это очень легко, очень приятно. Что мы тут имеем? Сексуальная дамочка танцует сексуальный танец. От этого вы уже не пытаетесь уберечься, вы заглатываете наживку. Но пульсация никуда не делась. Она входит в ваше сознание, так сказать, через тайную дверь, да?
Фильм закончился, но катушка продолжала вращаться, и свободный конец пленки шумно хлестал по прибору. Сен-Сир выключил проектор. Еще через секунду зажегся свет. Я повернулся, чтобы задать ему вопрос, много вопросов — они теснились у меня в голове.
Сен-Сир, явно довольный тем недоумением, в которое привел меня, взмахом руки призвал меня к молчанию.
— Мы еще поговорим, — сказал он и позволил толпе восторженных студентов окружить его. Вернулся он через два часа, но и тогда я не смог сформулировать ни одного вопроса, который отважился бы задать. Все, что приходило мне в голову, казалось слишком наивным и глупым. Но Сен-Сир был расположен поразглагольствовать, и мои вопросы ему не требовались. После долгого вечера, полного вина и лести, он, казалось, был готов расслабиться с прибившимся к нему слабоумным американцем. К трем часам ночи двое из его лучших студентов все еще были здесь. Жанет устроилась на полу рядом с учителем, который рухнул в кожаное кресло.
— Изучайте гипноз, профессор, — посоветовал он мне. — Это вторая важнейшая проблема кинематографа, как и политики.
— Вы считаете, что кино — это форма гипноза?
— Высшая форма гипноза. Это же очевидно. Нейрофизиологический акт. Этого никто не оспаривает. Зададимся, однако, вопросом: а какова социография этого гипноза? Этот вопрос еще ждет разъяснения. — Он махнул в сторону одного из своих студентов — я видел, как они некоторое время назад изучали компьютерную распечатку длиной в несколько ярдов. — Жюльен как раз специализируется на этом. — Он кивнул в сторону Жюльена, словно давая ему свое милостивое разрешение высказаться. Тот был косматым, нервным молодым человеком; говоря с вами, он курил одну сигарету за другой и не поднимал на вас глаз.
— Для каждого общественного класса, — начал Жюльен, барабаня по-французски с такой скоростью, что мое понимание часто за ним не поспевало, — существует оптимальное отношение фиксации. Оно есть функция объема внимания, который является производным социальной психологической обработки…
В течение следующего часа Жюльен — щедрая душа — излагал данные своих исследований. Это была весьма любопытная теория. Он вроде бы утверждал, что капиталистическому обществу с каждым последующим поколением все больше присуща тенденция уменьшения объема внимания, а поскольку пролетарская нервная система первой устремляется к умственной дезинтеграции, то растет чувство отчуждения. Эта психическая увечность уже имеет заметные культурные последствия. Новые кинофильмы и музыкальные формы утончают содержание до фрагментов чисто сенсационного порядка. Даже золотая буржуазная молодежь не сможет воспринимать ничего сложнее рекламного объявления. В кино, предназначенном для молодежной аудитории, режиссеры скоро будут ограничивать продолжительность кадра максимум пятью секундами, а потом воспроизводить его еще раз. Стихи для песен на наших глазах становятся неразборчивыми фразами, повторяемыми снова и снова, и ни одна из них не длится более трех-четырех секунд.
При нынешнем темпе нарастания перцепционного кризиса, пророчил Жюльен, у молодого поколения 2000 года объем внимания сократится до нуля, а следовательно, не будет и способности воспринимать послания протяженностью больше, чем длина кинокадра. Они будут невосприимчивы даже к самым элементарным комедийным приемам. Например, покажут им классическую сцену первых немых фильмов со швырянием торта, а они, видя, как торт попадает в лицо, не смогут вспомнить, откуда он, этот торт, взялся.
И тогда язык, включая в это понятие и семиологическую структуру фильма, потеряет последние признаки грамматической связности, которая была основана на способности человека поддерживать свое внимание на минимальном уровне от начала до конца простого изъявительного предложения — приблизительно три с половиной секунды. Когда наступит этот роковой момент вырождения, ни одно постановление даже самых высоких властей невозможно будет дополнить идеологическим обоснованием. От гипноза не будет никакого прока. Простейшая пропаганда перестанет оказывать воздействие. Обман масс прекратится. Количество тех, кто способен воспринимать приказы, будет катастрофически уменьшаться; свершится революция, приводным механизмом которой станет наднациональная масса подростков, чьи средства общения сведутся к обезьяньему рычанию, фырканью, элементарной жестикуляции и лишь изредка — к простейшим словам. Последнее капиталистическое поколение будет ориентироваться в этом мире главным образом благодаря запахам, прикосновениям и грубым животным инстинктам. В этот момент революционный авангард (который, совершенно очевидно, будет состоять из кинокритиков и исследователей, сохранивших достаточно мозгов для понимания исторической диалектики) возьмет на себя руководство этими гуманоидными приматами и спасет тот неврологический материал более высокого порядка, который все еще будет функционировать в мире. Мир будет на волосок от гибели, пока не построят новое социалистическое государство, которое сможет заново увеличить объем внимания и осуществить то, что в нейросемиологии называется «позитивно-гипнотической реконструкцией сознания».
Сен-Сир, развалившийся в своем кресле, наблюдал за мной затуманенным вином взором и фиксировал мою реакцию, которая могла ему представляться смесью подлинного восхищения и еле сдерживаемого недоверия.
— В этом, профессор Гейтс, как вы уже понимаете, Маркс ошибался, — пояснил он, когда закончил Жюльен. — Ведь он в конечном счете был только экономистом, а потому мыслил абстракциями. Его великое открытие — я говорю о падающей норме прибыли — один пшик. Это фикция, вводящий в заблуждение артефакт. Оно должно быть переименовано. На языке нейросемиологии это называется «падающий объем внимания». Вот это-то понятие и является критическим. Материализм должен стать физиологизмом. Диалектика должна основываться на нервном аппарате.
— Понимаю, — сказал я, хотя по большому счету не понимал почти ничего. Но самое главное, я не понимал, какое все это имеет отношение к Каслу. Поэтому я и спросил об этом.
— Но это же очевидно, профессор Гейтс, — ответил Сен-Сир с усталым и теперь уже довольно пьяным видом, — он более чем кто-либо другой поднимает диалектическую основу фильма на уровень манипуляции сознания.
— Вы имеете в виду фликер?
— Именно. Противопоставление света и тени. Логика истории. Борьба социальных сил. В технологии фильма классовый конфликт обретает объективный характер в доминантно-экспрессивной форме индустриального периода. Касл знал это. Он пользовался этим. Он сдался на милость этого. Исторически это был первый шаг на пути освобождения фильма из тюрьмы искусства.
