Виктория Хислоп - Нить
Первой мыслью было: не пострадал ли ребенок? Второй – как теперь скрыть радость оттого, что муж наконец мертв?
Одевшись и взяв себя в руки, она пошла в соседний дом звать на помощь. Через час прибыл врач и засвидетельствовал смерть Григориса Гургуриса. Причиной была острая сердечная недостаточность – довольно распространенный случай, учитывая его возраст и лишний вес. Его сердце давно уже было бомбой с часовым механизмом.
Остаток ночи Катерина проспала в гостевой комнате, под красивым одеялом, которое вышивала в память друзей, а утром тело ее покойного мужа увезли.
Катерина сделала все, что от нее требовалось. Ходила в черном с ног до головы и отвечала на письма с соболезнованиями. На похороны пришли десятки работников мастерской и многие клиенты Константиноса Комниноса. Все восхищались ее стойкостью. Чем же еще можно было объяснить то, что вдова не плачет?
Через несколько дней зачитали завещание. Катерина узнала, что предприятия в Салониках отходят племяннику Гургуриса, который управлял мастерской в Ларисе. Ему же достался и дом на улице Сократус.
Адвокат посмотрел на Катерину поверх очков, ожидая реакции. Так нередко случалось, что человек завещал всю собственность родственнику-мужчине, если у него не было сына или другого прямого наследника, но адвокату казалось, что это довольно жестоко – выгонять молодую женщину из дома.
Она держалась с совершенным спокойствием, что адвокат счел весьма достойным.
– Ах да, – сказал он. – Тут еще кое-что.
Он улыбнулся ей, стараясь подбодрить ее, как маленькую.
– Он отдельно указал, что его племянник должен выплачивать вам ежегодное содержание в сумме половинного жалованья модистры.
Катерина почувствовала неодолимое желание расхохотаться над такой мелочной гадостью, но нельзя было показывать этого важному адвокату, глядящему на нее из-за стола.
– Спасибо, – сказала она. – Но я без этого обойдусь. Когда я должна освободить дом?
– Через месяц после смерти вашего мужа, – ответил адвокат, заглянув в документ.
– Отлично, – сказала Катерина. – Я съеду к концу недели.
Адвоката даже заинтриговала эта женщина – с ней ведь обошлись так низко, а ей, судя по всему, и горя мало.
– Видимо, я была очень плохой женой, – сказала она, почувствовав его удивление. – Но и он был очень плохим мужем.
С этими словами Катерина встала и вышла из комнаты. К вечеру ее чемоданы были собраны и дом на улице Сократус заперт. Вместе с несколькими платьями она взяла с собой только вышитое одеяло и свою машинку зингер. Больше ей ничего было не нужно. Легкой походкой она вышла на главную улицу и взяла такси до улицы Ирини. Евгения ждала ее.
Беременность была уже заметна, но тошнота прошла, и Катерина чувствовала себя счастливой и полной жизни, как никогда.
– Жаль, что нельзя надеть что-нибудь поярче, – сказала она Евгении; вдовьи наряды казались ей грубыми и безжизненными.
– Думаю, лучше еще немного в черном походить, – посоветовала Евгения. – Иначе выйдет легкомысленно.
Совет был здравым. В таком консервативном городе Катерине было необходимо, чтобы в ней сразу опознавали вдову. Тогда не будет вопросов о том, чей ребенок.
Последние месяцы перед рождением малыша Катерина посвятила шитью для него разных одежек: чепчиков, слюнявчиков, распашонок, платьиц, курточек, одеял.
Оставаясь одна, Катерина напевала своему еще не рожденному ребенку. Наверное, тысячу раз строки ее любимой песни звучали из окна, придавая новый смысл ее положению.
Проснись, малыш, уже поет рассвет
Печальную мелодию в тиши,
Лишь для тебя рождается она
Из чьих-то слез и из тепла души…
Как только люди стали замечать изменения в ее фигуре, сочувствия и участия к ней стало еще больше.
– Какая трагедия, – говорили они, – остаться беременной вдовой.
В последние недели перед родами Катерина часами сидела с Евгенией на крыльце, наслаждаясь ласковым теплом ранней осени на тихой мощеной улице. У ног их стояла корзинка с разноцветными лоскутками хлопка, иголками, ленточками и тесьмой. Обеим хотелось успеть закончить все к сроку.
Евгения соткала одеяльце из светлых ниток и теперь обвязывала края крючком.
– Вот и готово, – сказала она. – Теперь ему тепло будет. Ты же знаешь, какая сырость бывает у нас зимой.
Молодая женщина отложила свое вышивание, закрыла глаза и повернула лицо к солнцу.
При гладкой, без единой морщинки, коже у Катерины были тени под глазами, черные, как вдовий траур, покрывавший ее с головы до ног. Она снова взяла маленькое платьице, лежавшее у нее на коленях, и принялась за работу. Голубой ниткой вышила еще одно украшение у ворота. Это была маленькая бабочка, которой оставалось только приделать усики. И тогда все будет превосходно.
– Ну вот, – сказала Катерина, словно подводя итог. – Теперь пойду в дом отдохну.
Она улыбнулась Евгении понимающей улыбкой, полной радостного ожидания.
– Что-то мне подсказывает, что уже недолго, – прибавила она.
На следующий день, 5 сентября 1950 года, у Катерины родился сын. Она назвала его Теодорис – Божий дар.
Глава 28
Катерина радовалась, зная, что этот чудесный мальчик с шелковистыми волосами – сын человека, которого она любит. Павлина так и ахнула, увидев его в первый раз.
– Вылитый отец, – сказала она. – В точности таким Димитрий и был, когда родился!
В установленные традицией сорок дней, что она провела дома с младенцем, некоторые модистры из мастерской Гургуриса заходили на улицу Ирини, чтобы полюбоваться на малыша и принести собственноручно сшитые подарки.
– Как жаль, – говорили они, – что отец его не видит.
– Да, – отвечала Катерина с улыбкой, загадочной, как у Моны Лизы.
Павлина тоже приходила и приносила подарки от Ольги.
– Неужели и рождение внука не заставит ее выйти из дома? – спросила Евгения.
– Жаль, но не заставит, – сурово отвечала Павлина. – Я так думаю, этот дом она покинет только в собственном гробу. Но хозяйка передала приветы вместе с подарками. И я знаю, она надеется, что вы сами зайдете к ней, как только сможете.
Катерина наслаждалась каждой минутой этих дней, почти целиком занятых уходом за новорожденным. Она ничего не делала, только кормила и качала его, а пока он спал, шила ему одежду и вышивала на каждой вещичке его имя. Евгения, которая все еще ткала дома на своем станке, всегда была рядом, готовая помочь и поддержать.
Они обе были дома, на улице Ирини, когда пришло письмо от Димитрия. Оно было написано уже давно и, как и прежде, адресовано Катерине, но на этот раз ее фамилия была написана правильно. Когда она увидела адрес на конверте, сердце у нее упало. Макронисос.
Это был пустынный остров неподалеку от берегов Аттики, где правительство устроило гигантский лагерь для заключенных-коммунистов. Он был печально известен творящимися там жестокостями, и давно уже ходили слухи о том, какому зверскому обращению подвергаются там люди.
Дорогая Катерина!
Прости, что не написал тебе раньше и не рассказал, где я. Как ты уже поняла по адресу на конверте, месяц назад меня арестовали. Мне больше нечего сказать, кроме того, что я люблю тебя, скучаю по тебе, твой образ живет в моей памяти, и только это придает мне сил.
Пожалуйста, сообщи эту новость моей маме как-нибудь деликатно и поцелуй от меня Павлину.
ДимитрийВ тоне письма ощущалась грусть и надломленность. Все знали, что такое Макронисос и в каких условиях там содержат заключенных. Правительство не делало секрета из того, что происходит на острове: оно хотело, чтобы участь «предателей», отправленных туда, послужила предупреждением остальным. Однако никто не распространялся о том, к каким мерам там прибегали, чтобы вырвать из заключенных признания. Такие подробности можно было услышать только от тех, кто согласился отречься от своих коммунистических убеждений и был отпущен.
Когда парочки ходили любоваться закатом на мыс Сунион, к самому живописному и величественному храму в этих краях, они невольно смотрели на серый скалистый остров за полоской воды, где все казалось безжизненным и неподвижным. Это и был остров Макронисос.
Одного его вида было достаточно, чтобы сломить любого из тех, кого присылали сюда. Среди них было много учителей, адвокатов и журналистов, непривычных к таким условиям. Власти утверждали, что это исправительный лагерь для тех, кого нужно вернуть на истинный путь, но он стал символом насилия и пыток. Помимо тяжелой работы (арестованных заставляли заниматься бессмысленным и изнурительным трудом, например строить дороги, которыми никто не пользовался), здесь применялись постоянные физические и психологические пытки – от избиений металлическими прутьями и лишения сна до одиночного заключения.
